— И своя есть, — подтвердил Яков, — правда не для грешников. Им же, для удобства платят в той валюте, что имеет хождение на Земле. Адов монетный двор штампует купюры по мере спроса, на любой вкус и цвет. Деньги — отнюдь не фиктивные: обеспечены выпускаемой грешниками продукцией. Да и заработки у них раза в три-четыре больше земных при продолжительности рабочего дня в двадцать четыре часа в любом из кругов. Остальное время — личное, если можно так выразиться. Естественно — имеются и выходные… Так что, аналогия с земным производством почти полнейшая. Есть в аду и своя индустрия, и своя торговля, и своя наука, и даже свое искусство. — Яков взглянул на внимательно слушающего писателя, который при упоминании о двадцатичетырехчасовом рабочем дне аж передернулся. — Ты, босс, все это близко к сердцу не принимай, — утешил он. — Все равно живым из жизни не уйти. А придешь к нам — махом определим по твоей профессиональной принадлежности. У станка стоять не придется. Здесь только в третьем круге обезличка; кем бы ты не был — вкалывать обязан за будьте здоровы! Но тебе этого боятся нечего, раз не судим.
— Что-то непонятно, — искренне удивился фантаст. — Они у вас что, не устают? Все же по двадцать четыре часа вкалывать — это не шуточки!
— Отвечаю! — черт заговорил деловым тоном. — Во-первых, для нас, для аборигенов ада, время как таковое абсолютно ничего на значит. Абстрактная величина. Мы практически бессмертны и обитаем в другом измерении, а если и пользуемся часами и всякими там временными терминами, то только для хронометража. Во-вторых — все остальные обитатели преисподней, то есть грешники, поток времени ощущают поначалу, лишь в силу привнесенных с Земли инстинктов, рефлексов и привычек. То есть: допустим на Земле ты в самолете перелетел из одного часового пояса в другой, ну, хотя бы из Москвы в Нью-Йорк. Разница в девять часов, и тебя конечно потянет на жратву и на сон в то время, к которому ты привык. Но потом — адаптируешься. Так и в аду; по прибытию, всех без исключения тянет на сон и на трехразовое питание. Многие просто не могут врубиться, что время отныне для них не существует. И что жить в загробном мире будут они по тому режиму, который принят в круге пребывания. А в этом круге может оказаться и 60 часов в сутках, и сорок, и 80: короче — сколько необходимо его руководству. Здесь, в ЧМО, для удобства распределительной комиссии, сутки как и на Земле. Ну, а затем, в производственных и прочих интересах, их удлиняют.
— Так вы, выходит, спите раз в неделю? — ужаснулся Владимир Иванович.
— Нет. Отчего же? Спим — когда устаем, едим — когда проголодаемся. Только подгоняем эти свои естественные потребности под время того круга, где находимся. И ты, босс, так будешь поступать. Втянешься.
— Да нет, Яша! — засомневался Ахенэев. — Я и поспать и поесть люблю невзирая на время. Не сумею наверно приспособиться.
— Сумеешь, босс, не сомневайся. Не забывай — где находишься. Привыкнешь. Равняйся, так сказать, на меня. Правда насчет пожрать — здесь я с тобой солидарен. Ежели вдобавок и кирнуть!.. Короче, все устроится. Не бери в голову.
Яков устал от объяснения прописных истин, замолчал, почесал подмышками.
— Будешь глядеть на остальные рожи или сразу перейдем к рабочим местам? — Он указал на папку.
— Зачем ворошить старое, — Владимир Иванович покачал головой. — К тому же я их и так лицезрел.
— Тогда пошли.
5
— Все собираюсь спросить,… - Владимир Иванович замялся, — некрасиво все-таки получилось… Так бесчеловечно сшибить рога…
— Ты о чем?
Они стояли у широкой, зияющей чернотой пропасти — адова горнила, пекла.
Преставившиеся выплескивались из мрачных глубин, скапливались на ее краю и обслуга ЧМО кочергами сортировала грешников, сколачивала компактные группки — согласно предписаний — и разгоняла бессловесных по кипящим котлам.
Ахенэев заметил, что одних направляют в смолу, других — в деготь, а кое-кого и за отдельную ширмочку…
Владимир Иванович отвел тоскующий взгляд от скорбного зрелища, но тут же воспрял духом и возбужденно произнес.
— Вот это новость! Оч-чень интересно! А они что, способны регенерировать, отрастать вновь?
Яков уставился на Ахенэева.
— Что ты там бормочешь?
— Да вон, видите, утренний пострадавший… Черт переломился пополам, зашелся в смехе.
— Ну, даешь, писатель! Офигеть можно: генерация, культивация, реанимация… Это на земле — доморощенные рога отхватывают! А в аду, — черт оборвал смех, — у элиты — элитные, родные, а у остальных чертоподобных — специнвентарь, на присосках. Возьми ЧМО: из-за нехватки штатных сотрудников здесь работают Дадовцы; чертоподобные, приравненные к категории бесов. Но сбесившиеся — не чистопородные, а суррогат — грешники, ставшие на путь исправления, искупления зла… Я же тебе русским языком жевал, кому — что положено. Неужели не дошло?
Владимир Иванович разочарованно махнул рукой и повернулся, намереваясь уйти от котлов подальше. Подальше от разверстых в немом крике ртов.
Но остановился.
— Слушай, Яш, — все еще хмурясь спросил он у скалящегося черта. — А почему у вас грешники, как в немом кино?…
Яков погасил смех и с недоумением взглянул на фантаста.
— Не понял?
— Ну, почему они раскрывают рты, а что говорят — не слышно?
— Ах, вон ты о чем! Та же охрана труда и техника безопасности, что и у вас на Земле. Единственная разница; что у вас при сильном шуме на предприятии надевают специальные шлемы или наушники, чтобы не оглохнуть, а в ЧМО решили несколько иначе — ликвидировали причину шума. Представляешь, какой бы стоял вой, если их, то есть грешников — озвучить?! Ни на одном рок-концерте такого не услышишь! Да и соглашение приходится соблюдать.
— Какое соглашение? — заинтересовался Владимир Иванович.
— А!.. — презрительно сморщился Яков. — Нимбоносные раззунделись. Настаивают на своем. Мало, говорят, что их при жизни грешники и в бога и в мать поносят, так еще и в аду выслушивать богохульство. Но это они, конечно, лишка двигают; от ада до рая и звука не просочится, да и кого больше на Земле склоняют — тоже вопрос спорный. Но ничего не попишешь; дипломатия, плюрализм, так сказать: пришлось Сатане идти на уступки.
— К слову… Не в обиду сказано, но в ближайшее время и тебе придется пристегнуть это украшение. — Черт покачал рогами, и увидев, как внезапно посмурнел Ахенэев, хохотнул.
— Я о другом… Рога — для проформы, на всякий случай…
— Яшенька! Не зайдешь ли на минутку? — Обаятельная чертовка сбросила наушники, крутанула ручку громкости плейера, многообещающе улыбнулась. Завитой хвостик игриво оглаживал бедра. — Можете вдвоем… У меня как раз перерыв на обед.
Чертовка отодвинула ширмочку и Владимиру Ивановичу открылся уютный плавательный бассейн с ультрасовременным интерьером. Чертовка, лучась улыбкой, ждала.
— Кто это? — Забыв о только что принятом решении покинуть Чертог, поинтересовался Ахенэев.
— Это?!.. — Яков сложил губы трубочкой, послал чертовке воздушный поцелуй. — Это — Майка! Стервь — выдающаяся! Ух, и обслуживает; всю кровь выпила своим кокетством… Желаешь, могу свести поближе. Для, так сказать, более детального знакомства. Специалистка, у-у-у… Высший класс! — И Яков шепотом добавил Ахенэеву описание Майкиных способностей, отчего Владимира Ивановича кинуло в краску.
— Ради бога… Нет… Не надо… У меня семья, была…
— Совсем окрезел[5]! — Черт доставил сильное словечко. — Это в аду-то, да без греха?! Окрезел — это точно. Перепутал ад с богадельней…
— Ждать вас, или нет? — Майка нетерпеливо, в такт вновь включенной музыке, постукивала медным копытцем.
— Отвяжись, зануда… — Яков вспылил, но тут же сбавил тон, ласково рыкнул. — На днях заскочу. Один. Ариведерчи!..
Ахенэев замерз. Из носа текло, зубы выбивали мелкую дробь.
— П-пойдем-мте отсюда-да, Як-ков!..
Черт не торопился.
— Еще немного, еще чуть-чуть, — промурлыкал он мотивчик и, в который раз прильнул к глазку карантинного помещения, схожего с огромным фабричным холодильником.
— Так и есть, сцепились!.. — Яков рывком открыл обитую железом дверь и влетел в морозильную камеру.
У неровной от наледи, серой высокой стены набирала обороты драка. Тела грешников сплелись в шевелящийся — не поймешь, где руки, где ноги — клубок: шлепки, удары, грохот, вздохи…
— Опять не поделили угольки! — Рявкнул черт и вклинился в свалку, разнимая, раскидывая буйствующих налево-направо. — Раньше надо было рассчитываться — валютой, а не в карантине, в пустой след — угольками… Исхитрились, сволочи…
Грешники расползлись по полу, успокаивались.
— Як-ков, я б-больше не выт-терплю, п-пойдем-мте!
— Айн момент, сейчас тронемся, — черт удовлетворенно, с чувством исполненного долга прикрыл за собой дверь и в последний раз приник к окошку…
— Горемыки! — Владимир Иванович вслух посочувствовал. — Что им загробный мир готовит? Рок судьбы… — в голосе впервые забилась, забродила мысль о неопределенности собственного положения, о нереальности происходящего вокруг.
— Чушь, белиберда… — Ахенэев отмахнулся от мыслишки и ущипнул себя за ухо. Оно отозвалось вполне реальной болью.
Двое грешников: средневозрастный мужчина, с помятым, запойным лицом и с претензией одетая, стройная брюнетка ожидали вызова.
— Какой рок? — Яков хрюкнул в лапу. — Этого, что глушит воду, — и куда только влезает? — в первый круг кинут. А ее, вишь, какая неустойчивая, ходкая бабенка, сразу ясно… — бурная молодость! Ее, скорее всего, во второй или в третий определят. Впрочем, к чему гадать, сейчас узнаем.
Они прошли в зал.
— Ба, уж не мерещится ли нам? — Из-за массивного, Г-образного стола приподнялся старый знакомый, глава адова Преставительства. Антихрист незаметно толкнул локтем соседа, по привычке занятого решением кроссвордов, архангела Гавриила, качнул элегантными рогами.