друг с другом, бабушка?» – спросил он. Наша нынешняя ситуация во время пандемии ничем не отличается от всех других времен; просто у нас больше развлечений, которые помогают нам игнорировать хрупкость человеческого существования. При достаточном количестве развлечений люди могут отвлечься от чего угодно и на что угодно. И какой же кошмар, когда отвлечься невозможно.
Когда я читал книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла»[28], его рассказ от первого лица о пребывании в концлагере, об ужасе потери семьи, свободы, достоинства, я был ошеломлен, когда он сказал, что, как бы ни был ужасен Освенцим, это лишь гиперболическое отражение повседневной жизни. Я думаю, он имел в виду, что в повседневной жизни, как и в Освенциме, все, на что мы рассчитываем, все, что нас поддерживает, может быть отнято у нас в одно мгновение. И все же, утверждал он, как в том страшном месте, так и в более привычных для нас местах, где мы периодически испытываем ужас, мы несем ответственность за свои взгляды и действия, и смысл жизни вытекает из наших ценностей и нашего выбора жить ими. На основе своего горького опыта он разработал логотерапию – метод лечения, основанный на представлении о том, что мы – существа, которые не могут жить без смысла. У нас могут отнять семью, имущество, но мы можем сохранить внутреннюю свободу, нашу непреходящую целостность перед лицом всего. Хотя эта идея вселяет в меня ужас, я знаю, что она верна, и верю, что она указывает путь вперед.
В своей последней книге о том, как обрести личную стойкость в переменчивые времена, я привел такой призыв:
Лучше всего об этом сказал Юнг, написав: «Самый высокий и самый решающий опыт из всех… это быть наедине с… [своим] собственным „я“, или что там еще можно назвать объективностью психики. Пациент должен быть один, если он хочет узнать, что поддерживает его, когда он больше не может поддерживать себя сам. Только этот опыт может дать ему нерушимую опору». По – другому это можно сформулировать так: мы должны отыскать то, что поддерживает нас, когда у нас больше нет другой поддержки, то есть когда переживание потери наваливается и мы переполнены тревогой разлуки. Вместо того, чтобы искать убежища в ближайшей безопасной гавани, мы должны сесть и переосмыслить произошедшее. Только в этот момент мы можем увидеть, зачастую к нашему удивлению, как что-то внутри поднимается, чтобы поддержать нас. Мы не умрём и не растворимся, хотя нам так кажется. Переживая невыносимое, мы проходим через пустыню, чтобы прийти к живительному оазису, о существовании которого даже не подозревали[29].
В этом стремлении к самоконтролю нам нужно начать с переосмысления контекста наших страхов, чтобы их предпосылки не оказались трагически неверными. Итак, мы должны помнить об этих вещах ежедневно: мы смертны, мы всегда в опасности. Таков статус повседневной жизни, но главный вопрос заключается в следующем: сохраняем ли мы личное достоинство, личную целостность или живем как беглецы? Наши родители, наши дети, мы сами – все мы идем одним и тем же путем. Почему я должен считать себя исключением?
Эти жизненные головоломки всегда остаются с нами, даже когда наш набор инструментов становится все больше и больше:
Можете ли вы спросить себя:
• Живу ли я своей жизнью или вообще не проявляю себя?
• Не уменьшается ли мой путь из-за страха и моего сговора с этим страхом?
• Является ли страх движущей силой, и учусь ли я время от времени вставать и рисковать быть тем, кто я есть, невзирая на цену, невзирая на голоса, призывающие меня вернуться к жизни беглеца?
• Где я сейчас должен встать? Проявить себя?
• Помню ли я, что нужно любить и служить тем, кто меня окружает?
(В романе Альбера Камю «Чума» протагонист доктор Рье говорит, что иногда самый достойный поступок – это просто делать свою работу, на которую рассчитывают, появляться там, где вы нужны.)
• Понял ли я, что я тоже готов к этому путешествию, что у меня есть те же инструменты, та же стойкость и то же упорство, которые помогли моим предкам пройти этот путь?
Те, кто задает эти вопросы и пробует новые подходы, один из которых заключается в том, чтобы просто сидеть и общаться со своим внутренним «я» без вмешательства других, на самом деле станут сильнее в это трудное время угроз и разрушений. Те же, кто бежит от этого вызова, застрянут в старых рамках, старых увертках, старом самоуспокоении и никогда не испытают удовольствия более глубокого, более интересного путешествия. Они никогда не узнают, что эта большая жизнь, прожитая в полной мере в присутствии неопределенности, смертности и растущего количества вызовов, была предложена им, но они не проявили себя и не вышли на поле боя.
Если мы вернемся на мгновение к юнговскому определению «Бога», то поймем, что этот вирус привел нас к тому, что жестоко вторглось в наши предполагаемые миры, изменило наши сознательные планы к лучшему или худшему и перенесло нас в места, которые мы не планировали посещать. В этих местах мы сталкиваемся с чем-то большим, действительно большим, и мы должны встретить его чем-то большим, чем наши старые, безопасные, маленькие и привычные планы.
Глава третья. Кто исцеляет целителя? – Профиль раненого целителя
Сами ангелы не смогут убедить жалких и непутевых детей Земли так, как сумеет это сделать один человек, побывавший под колесами жизни.
Служить любви могут только раненые солдаты.
В каждом из нас есть раненая часть, и в каждом из нас есть исцеляющая часть. Из этих центров, знаем мы об этом или нет, рождается выбор, формируются стереотипы, и бессознательные механизмы выбора создают нашу историю. Хотя это эссе впервые было прочитано на семинаре для карегайверов[31], многие, кто не связан с этой профессией, обнаружили, что оно обращено и к ним. Разве большинство из нас не находятся в отношениях, в которых постоянно активизируются раненые части нас самих, и разве большинство из нас не находятся в отношениях, в которых мы стремимся к исцелению других? Итак, это эссе предназначено не только для терапевтов, медсестер, священнослужителей, социальных работников и т. д. Оно для всех нас: напоминание, предостережение и, возможно, помощь.
Архетип раненого целителя
Хотя труд, риск, дар и стоимость исцеления встречаются в различных историях всех культур, их мифическое происхождение восходит к исповеди Асклепия[32], греческого врача, который, основал в Эпидавре святилище для целителей, где они могли восстанавливаться и исцеляться от своих собственных ран. Об этом святилище известно немного, но то немногое, что мы знаем, говорит нам следующее. В этом убежище целитель уже избавился от людей, мест и вещей, которые были частью его растущего стресса.
Ищущие исцеления находили через сакральное пространство «инкубацию» и восстанавливали психическое равновесие.
По всей видимости, они принимали очищающие ванны – символическое возвращение к восстанавливающим силам бессознательного и архетипическому источнику нашего происхождения. Им советовали обращать внимание на свои сны как на компенсационные послания из бессознательного. Даже укусы особых неядовитых змей, которые жили в храме, были частью ритуала для пробуждения сознания и, предположительно, для исцеляющего прикосновения к бальзаму Великой Матери, как писал в своем стихотворении Д.Г. Лоуренс. Юнг много размышлял о психологии раненого целителя. На этой простой на первый взгляд схеме изображены 12 различных векторов энергии.
На высшем уровне мы видим двух людей, относящихся друг к другу осознанно, как автор и вы, читатель. Но мы оба также проявили себя такими, какие мы есть. Часть этого огромного массива данных активируется в любой момент, то есть две боковые стороны освещаются, запуская бессознательное, которое затапливает сознательного человека каким-то вариантом вопроса: «Где я был раньше?» Информация из прошлого переполняет сознание человека А или человека Б и влияет на его выбор. Это так же неизбежно возвращается в бессознательное.
Кроме того, диагональные линии указывают на то, как бессознательный материал проецируется на другого человека или ситуацию. Содержимое бессознательного может либо захлестнуть другого, искажая его реальность, либо вернуться в бессознательное. И снова вектор энергии течет в обе стороны.
И на самом глубоком уровне бессознательное одного человека влияет на бессознательное другого. Мы все знаем, что некоторые отношения по своей сути являются целительными или ятрогенными, в зависимости от того, какой материал, какой исторический сценарий послужил катализатором. Эта простая диаграмма, текущая одновременно в двенадцати направлениях, помогает объяснить исцеляющее или ранящее воздействие наших отношений, создание их паттернов и то, почему так много людей в конечном итоге оказываются в тупике повторения.
Исследуя профиль и стратегии раненого целителя, Юнг пришел к выводу, что половина любого глубинного лечения состоит в том, что целитель исследует себя и что исцеление может произойти только в том случае, если у целителя есть отношения с его/ее собственным бессознательным. Ведь «я не могу исправить в ребенке те ошибки, которые я сам все еще допускаю»[33].
Конечно, задача исцеления опасна, поскольку открывает целителю доступ к токсинам пациента, как физического, так и психологического характера. Однако «лечение дает эффект лишь тогда, когда сам врач чувствует себя задетым. Лишь „уязвленный“ исцеляет»[34].
Как мы все знаем, длительное воздействие всевозможных факторов, таких как расизм, сексизм, фанатизм, бедность и многие другие, заполняют душу человека, словно невидимый яд. Даже рутина офисной жизни может обеспечить такое постепенное отравление, как показывает Теодор Ретке в своей докомпьютерной поэме «Печаль».