слушали, как работали на ходу различные узлы. На остановке все спрыгивали, проверяли подшипники в дышлах и буксы, чтобы определить, не греются или не болтаются ли они. В Обираловке, до отправления в обратный рейс по расписанию, у паровозной бригады имелось около часа для отдыха. Однако это время всегда уходило на тщательный осмотр всех движущихся узлов паровоза. Потом все возвращались на Курский вокзал. На следующий день начальник и другие руководители депо благодарили старших товарищей и «фабзайчат» за добросовестный ремонт паровоза, выполненный добровольно во внерабочее время. Хотя наше детище — паровоз — стал через пару дней рядовым трудягой, мы еще долгое время интересовались, как он работает и устраняли любую появлявшуюся неисправность. С тех пор прошло более шести десятилетий, этот пассажирский паровоз давно сдан на слом, но я до сих пор помню его номер — С-189.
Учась в ФЗУ и работая в депо, я, как и некоторые другие, так увлекался паровозом, что много времени уделял его детальному изучению, окончил вечерние краткосрочные курсы, сдал экзамены и получил права помощника машиниста. После окончания ФЗУ я пошел работать помощником машиниста на паровоз, чему я был рад безмерно. Но радость моя скоро омрачилась. Для того, чтобы получить права помощника машиниста, я исправил в копии метрического свидетельства год своего рождения с 1914 на 1912 (тогда бы мне в 1930 году исполнилось полных 18 лет). Один из моих «друзей»-завистников сообщил об этом руководству, и комиссия по охране труда сняла меня с паровоза. Я реагировал на это весьма бурно, сильно избив доносчика. Во избежание неприятностей мне пришлось уйти из депо и расстаться с мечтой моей жизни — стать машинистом и водить скорые поезда. Через несколько дней я поступил на работу слесарем на завод по изготовлению металлических конструкций для мостов в Карачарово. Работали по-ударному. Так как я регулярно выполнял план не менее чем на 150 % и был на всем заводе одним из трех комсомольцев, через год меня назначили бригадиром. В то время материальное положение нашей семьи значительно улучшилось. Кроме отца и меня, стал работать слесарем брат Борис. Все приносили свою получку маме — всего около 300 рублей. Бабушка и дедушка жили с нами и помогали по дому. «Буренку» к этому времени продали, поскольку в черте города запретили держать коров.
Летом 1930 г. произошло неожиданное событие в жизни нашей семьи, которое существенно повлияло на мою судьбу.
В соседнем двухэтажном деревянном доме вспыхнул пожар, и дом сгорел дотла. Огонь перекинулся и на наш дом, который так сильно обгорел, так что жить в нем стало нельзя. Семь семей погорельцев временно поселили в зрительный зал маленького кинотеатра «Красный путь» около заставы Ильича. На полу зрительного зала мелом был нарисован общий коридор и очерчена площадь для каждой семьи, куда погорельцы принесли оставшиеся столы, стулья, табуретки, сундуки, а то и просто ящики, некоторую домашнюю утварь. Спали все на полу. Пожар оторвал меня от моих прежних друзей, с которыми я проводил все свободное время, играя в футбол или просто шатаясь по улице. Я начал захаживать в книжный магазин на Тулинской улице. Однажды на витрине я увидел задачник «Уравнений высшей математики» Смирнова и купил его, полагая по своей наивности, что буду решать задачи на досуге. Тогда я считал, что зная метод решения уравнений первой, второй и третьей степени, можно решить любую задачу. Однако ни одной задачи я решить не смог. Когда я спросил у заводского инженера Николая Петровича Новикова, почему мои решения уравнений не совпадают с приводимым ответом в конце книги, он улыбнулся: «Это же учебник высшей математики, и чтобы решить эти задачки, нужно знать дифференциальное и интегральное исчисление, а его изучают только в институтах». Николай Петрович, видя мою беспомощность и желание «грызть гранит науки», рекомендовал мне пойти учиться на рабфак, после которого можно поступить в институт.
Первого сентября 1930 г. по рекомендации инженера Н. П. Новикова я поступил учиться на годичные курсы по подготовке в Московский институт инженеров связи (МИИС). Занятия проводились по вечерам, ежедневно, так как нужно было за один год пройти программу 8 и 9 классов. Изучали главным образом математику и физику. Занимался я с удовольствием хотя уставал тогда от работы и учебы страшно. Когда обычно возвращался домой около двенадцати часов ночи, быстро съедал оставленный мне на столе мамой ужин и мгновенно засыпал. В семь утра меня будила мать, встать сам я был не в силах.
После года учебы я получил справку об окончании курсов и сразу же подал документы для поступления в МИИС. На подготовку отводилось всего по 4 дня на каждый предмет. Математику, физику, историю классовой борьбы я сдал на «отлично», а химию — на «хорошо». Настроение у меня было радужное, оставалось сдать лишь последний экзамен. Сочинение я писал на тему «Изображение крестьянства и рабочего класса в произведениях Н. А. Некрасова». Устный экзамен по русскому языку сдавал в последнюю очередь. Экзамен принимал благообразный старец с бородкой, видимо работавший преподавателем еще в царское время. Первая же его фраза ошеломила меня. «Плохи ваши дела, молодой человек, — произнес он. — Сочинение вы написали неудовлетворительно. Грамматика у вас хромает». Я сидел, словно пораженный ударом молнии. Старец сказал, что по содержанию сочинение написано неплохо, но сделано девять грамматических ошибок. Затем он расспрашивал меня, где я учился, что закончил, кто мои родители, попросил показать мой экзаменационный лист. Увидев мои отметки, экзаменатор как бы спросил себя: «Что же мне с ним делать?». И сказал: «Молодой человек, вам надо учиться». И, положив передо мною мое сочинение, дал ручку и чернила, чтобы я исправил ошибки. Тогда он поставил «тройку» за сочинение и за устный экзамен. «Идите», — махнул он рукой. Ошеломленный, я как-то невнятно поблагодарил своего благодетеля и с чувством стыда покинул аудиторию. Вскоре вывесили списки принятых в институт, среди которых значилась и моя фамилия. Я был зачислен на факультет радиосвязи.
Своей радостью я поделился с отцом и матерью, сказав, что 30 августа работаю последний день, а 1 сентября пойду учиться в институт. Неожиданно для меня это сообщение они восприняли холодно. Затем отец пристально посмотрел на меня и печально сказал: «Сынок, учиться в институте — дело хорошее, а как же мы будем жить?».
Я понял, что родители уже обсуждали между собой мое будущее. И пришли к выводу, что без моих 150 рублей нашей семье прожить будет очень трудно. Мой заработок составлял половину средств семьи. Отец предложил, чтобы я подождал с учебой год, пока не начнет работать мой второй брат, Геннадий. Однако бабушка и дедушка настаивали на том, чтобы я сразу стал учиться, и беспрестанно ругали моих родителей. Они стали предлагать даже деньги, припасенные ими на свои похороны. Помощь предложил и дядя. Только тогда родители согласились, и с 1 сентября я стал студентом дневного отделения МИИСа.
Первый год учебы был для меня исключительно трудным. Мои однокашники окончили техникумы или школы-девятилетки и мне было до них далеко.
Первый курс я закончил круглым троечником, но стипендии меня, к счастью, не лишили. На втором я уже учился значительно лучше, а с третьего курса стал получать повышенную стипендию, которую давали тем, кто сдавал сессии без троек. Четвертый и пятый курсы я закончил с отличием. По мере того, как росли мои успехи в учебе, меня все больше и больше привлекали к общественной работе. Избрали комсоргом потока, затем — председателем спортивного общества «Молния» в МИИС, а последние курса года я был членом комитета ВЛКСМ. По заданию МГК ВЛКСМ в 1937–1938 гг. я ездил в колхозы разъяснять решения пленума ЦК ВКП(б) по сельскому хозяйству. В начале 1936 г. меня приняли кандидатом в члены ВКП(б). Все свободное время я проводил на находившемся недалеко от дома стадионе им. Войтовича, где играл в футбол, волейбол, баскетбол, занимался различными видами легкой атлетики. Я участвовал в первой всесоюзной студенческой спартакиаде в составе сборной команды «Вызов» Наркомата связи и занял 2-е место по метанию гранаты. Занятия физкультурой и спортом превратились для меня в привычку, приятную необходимость, закалили мой организм. Благодаря спорту позже я всегда отличался большой работоспособностью, спокойно переносил различные физические перегрузки, психологические стрессы, которые нередко возникают во время нелегкой разведывательной работы.
2. Школа особого назначения
На пятом курсе к нам стали часто наведываться представители военных академий — отбирать подходящих для них кандидатов. Прежде всего они беседовали с руководством института, с членами парткома и комитета ВЛКСМ, в частности, со мной как с членом комитета ВЛКСМ, отвечавшим за военно-физкультурную работу, и просили, чтобы я порекомендовал политически надежных, физически здоровых и способных студентов. Я давал такие рекомендации. Интересовались также и мною. Однажды меня вызвали в ЦК ВКП(б), где беседовали о возможности «перехода после окончания института на важную работу», характер которой не раскрыли. Я ответил: «Если вы считаете, что я подхожу для вас, я не возражаю». О разведке я тогда ничего не знал.
Сдав досрочно экзамены за пятый курс и пройдя преддипломную практику, в мае 1939 г. я уехал по путевке в дом отдыха в Геленджик. Это был первый отпуск в моей жизни. После отпуска я намеревался взяться за написание дипломной работы. Прошла половина срока моего пребывания в доме отдыха, когда в доме отдыха ко мне подошел неизвестный товарищ, показал документы местных органов НКВД и сказал, что мне нужно срочно выехать в Москву, где меня зачислили в специальную школу. Я объяснил этому товарищу, что пять лет не имел отпуска и хотел бы пробыть здесь до конца, т. е. еще 12 дней. Тем не менее через пару дней он снова появился в доме отдыха. На сей раз он пригласил меня на беседу в кабинет директора, где за столом сидел мужчина в военной форме. Это был начальник местного отделения НКВД. Он говорил с сильным грузинским акцентом.