Я так привык жить рядом с чертовщиной перестал почти замечать отпечатки а может они и сами стали скрыватся от меня что обнаружив демона-перевертыша чуть не аполоумел. Гатов был испустить дух но видимо сначала должен сделать дело и патом только помирать.
Я долго готовился к ахоте много кумекал да только все оказалось зря. То ли демон-перевертыш понял что я гатовлю на него управу то ли с ним что-то приключилось в конце концов он прапал. Почти что испарился прямо у меня перед носом аставил после себя адин след – нож торчащий в земле. Так что я и знать не знаю как баротся с этой напастью. Один только совет есть – наблюдать за всеми кто живет в Вороньем Гнезде.
– И дальше есть приписка, – сказал я.
Нож забрал себе падумал пусть будет как улика или даказательство что я еще в сваем уме. Читал кагда то книгу про невозможности и аттуда узнал что с помощью ножей демоны умеют переварачиваться в животных. Ваткнут в землю сделают прыжок через него и уже зверь.
Паэтому нож для меня даказательство всамделишности того что праизошло. Не мог же я все это выдумать.
– Самое бредовое письмо из всех, – фыркнул я. – В письме про отпечатки памяти Федор Ильич рассказал историю Митрофана и описал, как упокаивать призраков, в письме про утопленниц перечислил имена девушек и даже предполагаемые места, где люди видели их отпечатки. А здесь ничего нет! Ни имени перевертыша, ни информации, в какое животное он превращался.
– Может, это и неважно, – задумчиво откликнулась Зоя. – Смотри, письмо датировано двадцать вторым апреля одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года.
– И что?
– То, что Федор Ильич умер в мае того же года. Он мог написать это, находясь в бреду.
– Или демон-перевертыш все же объявился, – возразил я.
Зоя поморщилась, словно выпила неразбавленный лимонный сок. Забрала из моих рук письмо и уставилась в текст.
– Когда Федор Ильич писал это, он был зол, – резюмировала Зоя. – Мало конкретики, куча негатива и ни капли жалости. К отпечаткам памяти он испытывал жалость. Мне кажется, такой образ жизни, который был у него, отразился на его душевном состоянии. Возможно же, что он что-то преувеличил. Или ему просто это почудилось.
– Ты опять за свое, – покачал я головой. – Ни капли доверия к старику, хотя именно он и помог нам с отпечатками.
– Ты не совсем понял мою позицию, Слав.
Зоя отложила письмо в сторону, взяла чайник и поставила его на плиту. Пузатый железный старикан тут же недовольно заскулил, когда конфорка начала разогреваться.
– Я считаю это письмо не совсем логичным и достоверным, но не шуткой. Есть в нем что-то, с чем стоит разобраться, но думается мне, что это не перевертыши.
– А кто же тогда?
– Отпечатки памяти, конечно. – Зоя замолкла на несколько секунд, вероятно думая, как лучше мне все объяснить, и все же продолжила: – Я хорошо запомнила Катину фразу: «Мы – ваше проклятие». Если предположить, что перевертыши на самом деле существуют, то какой смысл их искать? Каждый отпечаток памяти отвечает за нечто мистическое, как, например, Катя за забвение, так? Мы это выяснили. Стало быть, и барьер – это дело рук отпечатков. Но перевертыши, по словам Федора Ильича, живые люди и провинились только в том, что могут превращаться в животных… Нам-то что с этого? Пусть себе превращаются дальше.
– Хочешь сказать, даже если это правда, стоит просто забить?
– А что, устроишь охоту на всех животных в деревне?
– Ну нет. Но…
Я не придумал, что сказать после «но», и просто умолк. Зоя была права. Я так воодушевился зацепкой про перевертышей, что не задумался: а надо ли нам в это лезть? Быть может, в мире куча всего сверхъестественного, зачем ворошить осиное гнездо?
– Вот только об одном я подумала, до чего не дошла в первый раз после прочтения письма.
– И о чем же?
– Если предположить, что Федор Ильич прав во всем и действительно видел перевертыша, но обманулся? Вдруг вся эта чушь – не отдельная чертовщина, а созданная отпечатком памяти иллюзия?
– То есть призрак мог водить старика за нос?
– Почему бы и нет? – пожала плечами Зоя. – Тебя вон вообще мертвячка душила… Кто знает, на что вообще способны отпечатки?
Я крепко задумался. Зоя снова могла оказаться права. И Катюхины слова, и то, что мы видели в Гнезде, – все крутилось вокруг отпечатков памяти. Так почему ни я, ни Федор Ильич никак не связали перевертышей с ними?
– Федор Ильич написал здесь, что перевертыши живые, – подал голос я. – Он как-то отличал их от отпечатков и, ты думаешь, мог обмануться?
Зоя снова пожала плечами, отвернулась и подошла к плитке, потому что вскипевший чайник заголосил дурниной. А я в очередной раз уставился на письмо. Еще одна никчемная зацепка, которая привела меня абсолютно в никуда. Еще один зря прожитый день.
Отчаяние во мне копилось и копилось.
Глава 7Библиотека
После разговора с Глебом я решил примерить лидерскую шкуру. Никому об этом не сказал, просто пытался думать как Глеб. Постоянно спрашивал себя, как поступил бы друг, с чего начал бы, и мысли привели меня к сельской библиотеке. Сначала долго уговаривал себя сходить туда, потому что библиотека находилась в одном здании с клубом. Значит, так же как и клуб, стояла на руинах старой церкви. Но в конце концов я посчитал, что поход туда может быть полезным, и, кажется, не ошибся.
По крайней мере, почти сразу я нашел старые записи об истории церкви и ее сносе. Они находились в разделе «Все о родной деревне». Библиотекарь Валентина Иосифовна, приятной наружности круглолицая женщина с улыбающимися глазами, любезно показала мне записи, прочитала небольшую лекцию об основании поселения и даже налила ароматного чаю. Такого сервиса я не видел даже в городе, о чем не забыл упомянуть. За это к чаю мне были предложены еще и карамельки.
Несколько часов я провел за чтением записей. Пил чай, время от времени засматривался на советские стеллажи, заставленные книгами, – чистые, но слегка потрепанные временем, – любовался поделками детей, которые проводили здесь свободное время, и обменивался улыбками с Валентиной Иосифовной. Здесь царила волшебная атмосфера. Не жуткая и мистическая, как во всей деревне, а именно волшебная. Уютная и теплая-теплая. На подоконниках стояли фиалки и другие комнатные растения, на полу в нескольких местах лежали вязанные из лоскутов половички, на стенах висели фотографии местных жителей в нескольких поколениях. Ламповое местечко, как сказали бы мои одноклассники.
Историй в записях было немало, знать только, какие могли привести к новому отпечатку памяти… Я сфотографировал на камеру телефона те, что показались самыми печальными, – хоть в чем-то мой электронный друг помог. Облокотился на спинку стула и снова принялся перечитывать то, что выделил.
– Простите, здесь написано, что Мещанов ключ до сих пор функционирует, это правда?
– Относительно, – ответила Валентина Иосифовна и снова улыбнулась, но уже грустно. – Посмотри, эта запись датирована одна тысяча девятьсот восемьдесят девятым годом, информация переписывалась, но текст остался прежним с этой даты. Мы просто собрали все в один источник для удобства. – Женщина вздохнула. – Все развалили, и Мещанов ключ – тоже. Старого резного колодца нет уже давно. В девяностых на его место поставили каменное колесо, потому что родник еще бьет из земли, но и ему недолго осталось. Заброшен источник давно, коров там народ только поит.
– Странно, сейчас такие места стараются сберечь, очищают, облагораживают, а у вас как-то наоборот все.
– И не говори, милый. Никому ничего не нужно. Местные скотину выращивают, этим и живут. На остальное не остается ни времени, ни сил.
– Но родниковая вода, во-первых, полезнее, во-вторых, ценнее. Вы не думаете, что может приехать какой-нибудь ушлый дядька, заплатить кому-то наверху копеечку и завладеть Мещановым ключом, а потом на этой воде бизнес построить? – Я хмыкнул. – Не удивлюсь, если сами же деревенские покупать эту воду и начнут.
– Ой, да упаси Боже. Уже столько этих ушлых дядек было, нам сполна хватило.
Валентина Иосифовна нахмурилась и даже, показалось, задумалась, а я тем временем вернулся к записям.
В начале двадцатого века жила в деревне зажиточная семья Мещановых, глава семейства Степан и его жена Мария. Именно они обнаружили источник родниковой воды и облагородили его – поставили на месте бьющего ключа резной сруб. И стал тот колодец местным достоянием, все жители деревни ходили к нему за водой, считали ее целебной.
В тридцатых годах семью Мещановых раскулачили. Их сослали в тайгу с тремя детьми. Обрекли на зимовку в землянках, на тяжелый труд и болезни из-за недоедания и холода. Что с ними стало потом, одному Богу известно. Но родник стали называть Мещановым ключом. И до сих пор он людей поит.
Эта история хоть и была печальной, но казалась самой обычной из всех, которые я отобрал. И все же что-то меня в ней привлекло и даже взбудоражило, вот только я не мог понять, что именно. Странное чувство билось внутри меня, готовое вот-вот вырваться наружу. Это было похоже на то, когда забываешь слово и оно вертится на языке. Пока не вспомнишь, не успокоишься. Вот и мне эта короткая запись не давала покоя.
Я еще полчаса проторчал в библиотеке, пытаясь сложить ощущения в единое целое, но все никак не выходило. Уже собрался уходить домой, попрощался с Валентиной Иосифовной, снова поблагодарил за чай, и уже на пороге меня вдруг осенило. Колодец, вода, речка и девушка на мосту Плотинки, которая чуть меня не задушила! Мария… Вдруг та мертвячка и была Марией?
Я передумал идти домой, вместо этого побежал к Зое. Догадка заставляла сердце биться чаще. Я должен был с кем-то ею поделиться.
– С чего ты взял, что это одна и та же женщина?
– Не знаю, Зой. Интуиция?
– Но колодец в одной стороне, речка – в другой… И к тому же Мария и Степан уехали из деревни, здесь же написано. С чего Марии становиться отпечатком и душить тебя?