Выпив очередную порцию сладковатого молдавского зелья, подполковник объяснял свои глубокие жизненные наблюдения:
— Пидор несчастный — это тот, который вместо бабы бывает. Ну, сами понимаете. А который гнойный пидер — тот вместо мужика… То есть он и есть мужик, только у него вместо бабы бывает пидор несчастный. Понятно излагаю?
Наступало глубокомысленное молчание офицерского корпуса, которое обычно прерывалось словами помощника по комсомолу старшего лейтенанта Деревяшко, который прочитал однажды полторы книги и с тех пор считался отчаянным интеллектуалом. Старлей Деревяшко, подперев голову рукой и глядя на своего начальника Михеева влюбленными глазами, многозначительно говорил:
Есть многое на свете, друг Горацио,
Что непонятно нашим мудрецам…
И опять наступало молчание. Все были подавлены неведомым и непостижимым простому рассудку…
Впрочем, подобные разговоры бывали нечасто, благодаря строгому нраву командира полка, который был сух и короток на расправу. Он был службист и пресекал все, что, как ему казалось, нарушало уставное течение жизни полка. Словом, настоящий был человек.
Командира полка все боялись и уважали за то, что бывал строг, но справедлив. Только поговорить при нем бывало затруднительно — очень уж был резок полковник Колесников…
Щелкунчик помнил, как комполка проводил оперативные совещания со старшими офицерами. Все должно было быть кратко и по существу. А стоило всем разом начать говорить и устраивать гвалт, как полковник нетерпеливо стучал кулаком по столу с разложенными тактическими картами и зычным голосом кричал:
— Товарищи офицеры, прошу не пиздеть!
И все замолкали…
Так что мало было у Щелкунчика возможностей изучить быт и нравы гомосексуалистов…
Через час «клиент» вышел из кафе, но был не один. Рядом с ним шагал здоровенный битюг, одетый красиво, но с полным отсутствием интеллекта на лице. Они шли под ручку, как мужчина с женщиной, и сели в машину гражданина Кислякова.
«Ага, — понял Щелкунчик. — Сейчас на хазу поедут…»
Так все и вышло. Проводив на машине «клиента» с дружком до дома и посмотрев на загоревшийся свет в окнах, Щелкунчик понял, что сейчас там начнется ночь любви…
Последующие три дня наблюдений уверили Щелкунчика в том, что он понял все совершенно правильно — Кисляков Алексей Борисович оказался обычным гомосексуалистом, причем пассивным, или, как выражался подполковник Михеев, — несчастным. Он днем колесил по редакциям журналов и по издательствам, а вечером неизменно появлялся в кафе «Звездопад», откуда непременно выходил с очередным амбалом-любовником.
«Это ведь надо — такая активность, — удивлялся Щелкунчик. — Сколько же ему надо, этому красавчику? Прямо каждый день… Хотя он ведь девочка, от него ничего и не требуется, только в позу встать… Наслаждается, наверное, сейчас, — с оттенком непреходящего изумления думал Щелкунчик. — Да ведь и каких любовничков-то себе выбирает — тех, что поздоровее. Вкусы прямо как у продавщицы из сельмага…»
Слежки за собой Кисляков не замечал — он был слишком увлечен своими любовными приключениями.
«Наверное, он журналист, — думал Щелкунчик. — Только неудачливый, конечно. Удачливые все за границей живут и ездят на иномарках, а не на разбитых «Жигулях». И, вероятно, любовничков себе находят не в забегаловках для неимущих педерастов, а в местах посолиднее…»
План родился в голове Щелкунчика довольно быстро. Он «прокатал» его мысленно, поворачивая так и сяк, разными сторонами, поискал скрытые опасности, возможности риска, не нашел и принял свой план к исполнению.
План оказался столь нехитрым, что было даже как-то неудобно им пользоваться. Все-таки Щелкунчик привык выполнять трудные «задания», а тут ему предстояло сделать нечто столь простое, что было даже стыдно перед собой — профессионалом. Это было, как если бы токарю высокой квалификации поручили выточить ручку для вилки…
Впрочем, это нисколько не радовало. Надо полагать, что последующие два задания с лихвой окупят простоту первого…
В тот день Надя с детьми пришла из школы домой пораньше. Был день последнего звонка — двадцать пятое мая. Класс, в котором Надя была классным руководителем и в котором же учились Кирилл с Полиной, то есть второй «Б», — был как-то занят на торжественной линейке. То ли детки вручали цветы выпускникам, то ли читали им стихи о школе и прекрасных школьных годах — Щелкунчик точно не уловил. Во всяком случае, ему пришлось внимательно выслушать рассказ детей о происшедшем в школе событии. Полина сидела на одном его колене, Кирилл — на другом, а Надя с затаенным восторгом смотрела на эту идиллическую картину.
Выслушав все, что ему хотели поведать, Щелкунчик взглянул на часы и понял, что ему пора собираться. Операция была назначена им на сегодня…
В дальнем ящике шкафа у него хранился парик с женскими длинными волосами. Однажды этот парик весьма пригодился ему, когда потребовалось переодеваться женщиной. С тех пор парик лежал и пылился в шкафу без всякого применения. Однажды его обнаружила там Надя и была страшно удивлена этой находке. Но Щелкунчик тогда только пожал плечами в ответ на ее расспросы и сказал, что кто знает, что может пригодиться в жизни…
Теперь пришла очередь парику вновь сослужить свою службу. Только на этот раз Щелкунчик не собирался переодеваться женщиной. Он стряхнул пыль с парика, расчесал его, потом водрузил себе на голову и взглянул в зеркало. Поправив парик, он остался вполне доволен. Теперь пришел черед одежды. Щелкунчик всегда внимательно и серьезно относился к вопросам одежды, то есть киллерского маскарада…
Он хорошо знал, что больше всего людям запоминаются детали одежды на человеке, которого они видят. Причем чем более ярки и удивительны детали одежды, тем больше они запоминаются. Одним словом, если кто-то оденется, как молодой Маяковский — в желтую кофту и цилиндр, то абсолютное большинство людей запомнит из его облика только эти две детали.
Люди будут помнить эту кофту и этот цилиндр — и все. Таков будет для них образ увиденного человека. Если потом им покажут этого же человека, но без кофты и цилиндра, они скорее всего не узнают его…
Для каждого своего «акта» Щелкунчик покупал новую одежду — это было твердое правило. После «дела» вся одежда выбрасывалась, уничтожалась.
На этот раз с утра Щелкунчик посетил модный магазин для молодежи. Отродясь не заходил он в подобные заведения, но вот — нужда заставила.
Сначала молоденькая продавщица с недоумением и равнодушием смотрела на тридцатишестилетнего мужчину в строгом костюме, видимо, случайно забредшего в этот магазин. Но Щелкунчик попросил позвать заведующую секцией, которая тоже оказалась молодой девицей.
— Мне нужно одеться у вас, — объяснил он девушкам совершенно серьезно. — Так, чтобы я выглядел, как эстрадный певец… Ну, так — рок, хит, панк, стинг… Как это там у вас называется… В общем, вы меня поняли…
Девицы посмотрели на Щелкунчика, как на сумасшедшего, потом взяли себя в руки и решили, что если у сумасшедшего есть деньги, то он тоже человек и отчего бы не обслужить его…
Теперь, оставшись один в комнате, Щелкунчик натянул на себя все купленное в том магазине — белые штаны, какие-то смешные, узенькие, пеструю рубашку со «стоечкой», как ему это объяснили продавщицы, джинсовую куртку с кожаными заплатами на локтях. Это было все, что он приобрел в магазине, и стоило все это довольно дорого. Но скупиться было нельзя, нужно произвести то впечатление, которое Щелкунчик запланировал.
Одевшись, он осмотрел себя в зеркало и содрогнулся от отвращения. Какая гадость, разве могут мужчины так наряжаться! Ему приходилось все время встречать на улицах подобным образом одетых мужчин, но никогда Щелкунчику и в голову не приходило идентифицировать себя с подобной публикой.
— Чего не сделаешь ради дела, — вздохнул он и, еще раз поправив парик на голове, вышел в прихожую.
Дети взвизгнули, увидев папу в столь странном непривычном обличье, и в глазах у Нади мелькнул страх. Она-то понимала, что такой маскарад неспроста. Не станет ее муж одеваться таким странным образом, если его не заставляют обстоятельства.
Поймав испуганный взгляд жены, Щелкунчик посуровел и, обняв ее, сказал:
— Это ненадолго, не пугайся. Завтра уже все опять будет в норме.
— Зачем это? — только спросила она коротко. На лице Нади была написана тревога.
Человек всегда боится того, чего не понимает, а Надя и так знала, что Щелкунчик имеет что скрывать от нее…
— Надо, — ответил столь же коротко он. Потом поиграл ключами от машины, зажатыми в руке, и сказал: — Я вернусь поздно. Не ждите меня, ложитесь спать. Я вернусь ночью.
Больше он не стал задерживаться в доме, чтобы не смущать и дальше жену и детей. Чем меньше разговоров на эту тему, тем скорее забудется. Краем сознания он отчасти пожалел, что не живет сейчас, как прежде, — один. Тогда некому было удивляться его странным преображениям, а теперь почти что надо давать отчет в своих действиях. А как объяснишь такое?
«Ну ничего, — сказал он себе, спускаясь по лестнице. — Это ненадолго. Сделаю дело, и все… Потом еще два задания, два «клиента», и можно будет навсегда распрощаться с моей непонятной жизнью. Надо полагать, в Бразилии мне уже не понадобится переодеваться таким образом и уходить в ночь…»
Щелкунчик подгадал время своего появления в кафе «Звездопад» так, чтобы оказаться там незадолго до прихода туда Алексея Борисовича. Незачем было понапрасну мозолить глаза завсегдатаям этого заведения и привлекать к себе внимание…
Алексей Борисович появился вовремя, как и каждый день. Видно, уже набегался по московским интеллигентским тусовкам. Теперь ему пришло время получить свою ежедневную порцию наслаждения…
Щелкунчик выждал для приличия минут пять. Больше было нельзя, к Алексею Борисовичу мог прилепиться кто-то другой.
Стоило оглядеть здешнюю публику, и сразу становилось понятно, кто есть кто. Активные, то есть те, кто чувствовал себя мужчинами в этой странной компании, выбирали себе «девиц»… Женоподобные же педерасты и вели себя, как подобает женщинам в такой ситуации — они сидели за столиками, жеманились и, почему-то часто виляя попками, выбегали в туалет — наверное, чтобы навести «марафет». Некоторые были даже накрашены, хотя и не очень сильно.