има, ибо покарать он собирался не только собственного мучителя, но и убийцу своего обожаемого приемного отца.
Когда Валантен проходил мимо церкви Сен-Жермен, его отвлекло от мрачных мыслей необычное оживление, царившее на улицах. Люди собирались группами возле подворотен, что-то обсуждали, спорили с удрученным или растерянным видом. Женщины высовывались из окон, криками зазывая домой своих отпрысков. На площади Сен-Сюльпис мимо инспектора по направлению к Палате пэров рысцой пробежал вооруженный отряд Национальной гвардии. Атмосфера была так наэлектризована, что, казалось, малейшей искры будет достаточно, чтобы народ устроил манифестацию, а то и сразу мятеж.
Валантена обогнала бегом компания молодых людей, и он успел ухватить одного за рукав. Незнакомец со щербатым от оспы лицом – студент, судя по внешнему виду, – выругался и смерил его враждебным взглядом.
– Спокойно, приятель, – велел Валантен, сунув ему под нос бляху инспектора полиции. – Пара вопросов, и я тебя отпущу. Что за суета тут творится?
– Народу опять хотят заткнуть рот! Вот что творится! А если уж даже вы, полиция, не в курсе, это доказывает, что новым властям наплевать на общественные институты!
Парня переполняли эмоции – он говорил заикаясь, брызгал слюной и никак не мог отдышаться. Валантен нетерпеливо встряхнул его за плечо:
– Ты о чем? Что, черт возьми, происходит? Объясняй нормально, олух.
– Король только что заставил уйти в отставку премьер-министра Лаффита и поручил Казимиру Перье сформировать новое правительство. У нас во второй раз пытаются отобрать достижения Июльской революции. Нельзя им это позволить!
Валантен, не ожидавший такой новости, отпустил студента, и тот помчался догонять товарищей. Банкир Жак Лаффит олицетворял собой все движение преобразований, он был сторонником социальных и экономических реформ, а также поддержки народов Европы в их борьбе за независимость. Коллега Лаффита, Казимир Перье, в отличие от него, был консерватором, лидером партии противодействия, провозглашавшей возвращение к порядку, к политике умиротворения в Европе и сохранению равновесия, установленного после падения наполеоновской империи. Из слов студента, которого Валантен расспросил, было ясно, что такая замена главы правительства свидетельствует о решительном отречении Луи-Филиппа от республиканских идеалов. Это усилит тех оппозиционеров, которые давно кричат, что новый король французов допустил Лаффита к власти лишь для того, чтобы поскорее его дискредитировать. В лучшем случае отставка премьер-министра приведет к беспорядкам на улицах Парижа, в худшем – обернется восстанием, если либералам удастся поднять народ на борьбу. Но лично для Валантена это прежде всего означало, что грядет новый период нестабильности, который затруднит проведение расследований. А если во главе полиции опять сменится префект, само существование Бюро темных дел в очередной раз может оказаться под угрозой.
Молодой инспектор озабоченно ускорил шаг, с трудом прокладывая себе дорогу в толпе недовольных, которые всё прибывали. Гомон на улицах нарастал. До ушей Валантена то здесь, то там долетали слова, не предвещавшие ничего хорошего: «измена», «тиран», «манифестация», «баррикады»…
Вернувшись в свои апартаменты, он помедлил в прихожей, раздумывая, не велит ли ему долг полицейского немедленно отправиться в префектуру. Но кое-что его сдерживало – внутренняя убежденность в том, что это не его борьба и что он ничего не выиграет, если очертя голову ринется навстречу наступающей эпохе смуты. Подождать и посмотреть, какой оборот примут события в ближайшие часы, представлялось более разумным решением.
А пока надо было чем-то занять время. Валантен подошел к книжному шкафу в своей библиотеке, наклонил стоявший среди других изданий томик «Опытов» Монтеня – и вся секция полок со скрипом повернулась, открыв проход в потайную комнату. Там, в этом убежище, Валантен часто искал покоя и отдохновения, когда его одолевали приступы меланхолии. На стенах висели два портрета – Гиацинта Верна и его жены Клариссы, которая умерла совсем молодой от первых родов. Валантен ее не знал. В этой комнате без окон инспектор хранил свое прошлое – вещи из того периода его жизни, когда он мечтал поступить в Политехническую школу и начать карьеру ученого под руководством профессора Пеллетье [31], большого друга его приемного отца.
Взгляд Валантена скользил по этим свидетелям времени, утраченного навсегда: на полках хранились гербарии, коллекции насекомых и минералов, прозрачные банки с формалином, в котором плавали причудливые желеобразные сгустки, вызывающие неприятный холодок. Там же был представлен и весь богатый инструментарий химика – кюветы, медные реторты, стеклянные змеевики, перегонные кубы и пробирки.
Валантен отказался от своего желания заниматься наукой, но порой ему случалось проводить здесь разные эксперименты, если того требовали расследования. Токсикология и химия стали ценными союзницами в борьбе с преступностью. Кроме того, манипуляции с тиглями и колбами были отличным способом расслабиться и очистить разум от навязчивых мыслей. Работая в этой домашней лаборатории, Валантен забывал обо всем остальном, на время внешний мир переставал для него существовать.
Сейчас молодой человек сел за длинный деревянный стол, изъеденный кислотами и реактивами, и установил металлический сосуд в водяную баню. Его друг Видок изобрел бумагу, которую якобы невозможно подделать, и недавно попросил подвергнуть ее серии научных тестов, чтобы проверить свойства. Валантен рассчитывал, что химические опыты, если выполнить их по всем правилам, займут у него добрых два часа, а именно такая передышка и нужна была, чтобы обрести подобие душевного покоя.
Кропотливая работа, напоминавшая о беспечных годах жизни, отлично выполнила свою роль – когда инспектор отложил наконец инструменты и реактивы, он чувствовал себя гораздо лучше. Теперь надо было набросать Видоку короткий ответ и подтвердить свое изначальное положительное мнение о его изобретении. Смекалки этому прохвосту решительно было не занимать. Бывший преступник Видок много раз совершал побеги из каторжных тюрем Бреста и Тулона, был замечен властями еще при Империи [32]и работал на них сначала как шпик, потом как глава особой полицейской бригады Сюрте. Эта новая служба безопасности и сыска творила чудеса – туда набирали исключительно бывших уголовников, которые с легкостью проникали в преступную среду и совершали беспримерное количество арестов. Видок, получивший помилование от Людовика XVIII, вскоре стал жертвой «оздоровления» полиции, а попросту чисток в рядах служителей порядка. Ему вынесли скупую благодарность в 1822 году и выставили вон, но он сумел удержаться на плаву, открыв небольшую бумажную фабрику и наняв нескольких «литературных негров» для сочинения мемуаров от его имени, которые были успешно изданы. Мемуары – скорее их можно было назвать биографическим романом – имели громкий успех. Валантену не нравились грязные методы и вульгарные манеры Видока, но безмерно восхищала его способность всегда падать на четыре лапы. Как будто у этого канальи было, как у кошки, девять жизней. Кроме того, бывший каторжник сохранил обширные связи и в преступном мире, и в различных подразделениях полиции, так что представлял собой бесценный источник информации.
Когда Валантен покинул наконец свою потайную комнату, библиотека была залита золотистым закатным светом. Каминные часы из бронзы и драгоценного дерева прозвонили шесть. Инспектор выглянул в окно разведать обстановку – к его великому облегчению, дневная ажитация на улицах вроде бы стихла. Люди разрозненными небольшими группами еще бродили по тротуарам, но никто уже не демонстрировал открыто ни злости, ни враждебности. Похоже, горожане попросту вышли из домов узнать новости. Ни выстрелов, ни шума разъяренной толпы не было слышно даже издалека. Должно быть, недовольные уже разошлись по домам. Париж словно затаил дыхание в ожидании первых решений нового правительства.
Если бы Валантен оглядел улицу повнимательнее, он, вероятно, все-таки заметил бы опасность. Она приняла форму высокой темной человеческой фигуры, затаившейся в подворотне на другой стороне мостовой. У этого человека было костлявое и узкое, как лезвие ножа, лицо, лысый череп и недобрый взгляд, устремленный в точности на окна квартиры молодого инспектора. Да-да, если бы Валантен получше вгляделся в сгущавшиеся сумерки, его наверняка поразило бы жестокое выражение этих маленьких, поблескивающих во мраке глаз, и кровь заледенела бы у него в жилах.
Ибо эти глаза до сих пор каждую ночь преследовали Валантена в кошмарных снах. Эти глаза принадлежали абсолютному Злу. А Зло носило прозвище…
Викарий.
Глава 6Эжени
– Вы сможете получить ответ через несколько дней в бюро по найму. Нам еще нужно побеседовать с другими соискательницами, – с такими словами Аглаэ проводила к выходу молодую бретонку с обветренным лицом и обширной грудью. Едва дверь кабинета закрылась, актриса повернулась к Валантену: – Ну? Что вы думаете об этой?
– Право же, не знаю, что сказать, – развел он руками. – По-моему, она справится. По крайней мере у нее, в отличие от первой кандидатки, уже есть опыт работы в домах…
– Ну вот что! Хорошо, что вы попросили меня помочь. Вы внимательно прочитали ее рекомендательные письма? Раньше эту женщину нанимали только как кормилицу и няньку. Так что ответ очевиден, если, конечно, вы не желаете есть жидкую кашку на завтрак, обед и ужин…
Сегодня утром, когда молодой человек проснулся, первым делом его посетили две страшные мысли. Сначала возникло опасение, что за ночь волнения в городе могли усилиться и на улицах уже начались вооруженные стычки, но оно быстро рассеялось: достаточно было выйти из дому и убедиться, что в городе царит обычная для начала недели суета, не больше и не меньше. Описав круг по кварталу, Валантен, однако, отметил для себя усиленные наряды городовых и гвардейцев на крупных перекрестках. Второй страх касался Аглаэ и ее отношения к нему. Валантен до сих пор злился на себя за то, как повел себя в зале для собраний на улице Тэбу. Просто ему очень не понравилось тогда, что Аглаэ близко общается с Анфантеном и его учениками, которые исповедуют свободную любовь. Это нелепое чувство ревности заставило его вести себя вызывающе и произносить слова, о которых он быстро пожалел. Но что еще хуже, чувство вины оттого, что он обидел девушку, было настолько острым, что он тотчас бросил ей в лицо имя Викария, не придумав ничего лучшего в качестве отвлекающего маневра. Бросил, не подумав о том, какой ужас это у нее вызовет. В итоге лекарство оказалось страшнее недуга.