– Проще всего было разузнать о самих д’Орвалях, – начал Исидор, поглядывая в свои записи. – Этот род мелкопоместных аристократов ведет происхождение из Берри. Дворянство мантии [33]было получено ими при Людовике Пятнадцатом. Фердинанду д’Орвалю сорок шесть лет. Репутация безупречна. Унаследовал отцовское состояние, обретенное благодаря торговле мукой. У означенного Фердинанда было две мукомольни под Буржем и особняк в Париже, в пригороде Сен-Жермен, но он все продал осенью тысяча восемьсот двадцать седьмого года после смерти первой жены по имени Гортензия. Насколько я понял, она была его дальней родственницей.
– Причина смерти?
– Последствия перенесенной предыдущей зимой пневмонии, от которой она так и не оправилась. Став вдовцом, глубоко скорбевший Фердинанд д’Орваль удалился от дел и уединился в унаследованном от матери имении «Буковая роща» в Сен-Клу. Вчера я туда наведался. Местные жители, согласившиеся со мной побеседовать, сказали, что в ту пору на несчастного было страшно смотреть: бедный месье д’Орваль, раздавленный горем, жил только ради единственной дочери, Бланш, которая была лучиком солнца, согревавшим его истерзанное сердце… до тех пор пока не появилась новая мадам д’Орваль.
– Та самая прелестная дама, которая удостоила нас позавчера визитом? Думаю, не ошибусь, если скажу, что и тебя она не оставила равнодушным. – Валантен нарочно подразнил помощника, да еще и заговорщически подмигнул, мысленно усмехнувшись при виде румянца на его щеках.
– Да, речь именно о ней, – кивнул Исидор, перекладывая свои бумажки, чтобы скрыть смущение. – Мелани д’Орваль, урожденная Пассегрен, появилась на свет двадцать восемь лет назад в Анжере. Ее дед разбогател на работорговле с Америками и имел долю в одной африканской фактории, но семья все потеряла во времена революции. Перебравшись в Париж, Мелани поступила в услужение к будущему мужу вскоре после того, как он переехал в «Буковую рощу». Фердинанд д’Орваль нанял ее в качестве гувернантки и компаньонки для дочери. Девочке тогда было четырнадцать, и отец, должно быть, понимал, что не вправе обречь ее на жизнь затворницы, в которой есть только воспоминания о ее покойной матери.
– Однако присутствие женщины в доме пошло на пользу не только Бланш. Обаяние Мелани, судя по всему, не замедлило возыметь благотворное воздействие и на безутешного вдовца. Право слово, я вполне могу его понять.
– Все так и было. Через год после переезда в Сен-Клу Мелани стала новой мадам д’Орваль. Соседи говорят, что это была идеальная пара, несмотря на разницу в возрасте. А Бланш, судя по всему, была рада, что отец снова обрел счастье. С мачехой она быстро сдружилась, и новый статус Мелани ничего не изменил в их отношениях. Казалось бы, в семье все наладилось, они уже собирались вернуться обратно в Париж. Но внезапная смерть девушки в сентябре прошлого года снова повергла Фердинанда д’Орваля в пучину скорби.
Валантен задумчиво покивал и, взяв со стола перо, принялся вертеть его в руках.
– Мелани д’Орваль сказала, что у Бланш случились два судорожных припадка, – напомнил он. – Ты смог выяснить что-нибудь о ее недуге?
– Их семейный доктор живет в Севре. Сначала он хотел назначить мне встречу на неделе у себя в медицинском кабинете между консультациями, однако в ответ на мои заверения, что много времени я у него не отниму, согласился принять меня у себя дома. Он хорошо знает д’Орвалей. Его батюшка пользовал еще отца и деда Фердинанда. Насколько я понял, этот врач переживает как личное и профессиональное поражение внезапную смерть Бланш. На основании симптомов, которые наблюдались у девушки во время первого приступа, притом что не было никаких оснований подозревать у нее какой-либо тяжелый недуг, он сделал вывод, что у Бланш случился приступ падучей [34]. По его словам, случаи неожиданного проявления этой болезни в отроческом возрасте не так уж редки. Еще он сказал, что безвременная смерть дочери пагубным образом сказалась на состоянии духа Фердинанда д’Орваля.
Инспектор невольно вспомнил, в какое беспросветное уныние повергли его самого две потери, случившиеся одна за другой – сначала погиб приемный отец, а вслед за ним умерла Эрнестина, служанка Гиацинта Верна, опекавшая Валантена с двенадцати лет.
– Что ж, это совершенно не удивительно, – проговорил он, выпустив из рук перо. – В течение двух лет лишиться двух самых дорогих людей – такое может сразить и самого сильного человека.
Исидор покивал:
– Врач считает, что без поддержки и самоотверженной любви молодой супруги Фердинанд д’Орваль, вероятно, не пережил бы новую утрату и уже покинул бы этот мир.
Валантен встрепенулся, прогоняя из головы гнетущие образы своего прошлого, встал со стула и прошелся до приоткрытого окна-фрамуги, скудно освещавшего помещение. По замшелому стеклу струился дождь, и на стенах качались зеленоватые тени. Сегодня больше, чем когда-либо, кабинет Бюро темных дел был похож на запущенный аквариум.
– Итак, резюмируем, – сказал инспектор, устремив взгляд в потолок. – Те сведения, которые ты добыл, полностью подтверждают рассказ, услышанный нами от Мелани д’Орваль. Собственно, я бы удивился, будь оно иначе. А что насчет Павла Обланова? Тебе удалось узнать что-нибудь интересное об этом так называемом медиуме?
Юный Лебрак смущенно наморщил нос и нервно взъерошил рыжую шевелюру, и без того пребывавшую в беспорядке.
– Тут мне понадобится побольше времени, шеф. Но кое-что я все-таки выяснил: во всей Префектуре полиции нет ни одного досье на эту фамилию. Чтобы найти его место проживания, придется обойти все постоялые дворы и меблированные комнаты в городе. Иными словами, мы будем искать иголку в стоге сена.
– Весьма вероятно, что это не настоящее его имя. Мелани д’Орваль дала понять, что сомневается в славянском происхождении медиума. Наверное, лучше будет осторожно проследить за ним, когда он покинет «Буковую рощу» после очередного визита туда, если мы хотим выяснить его адрес.
Это замечание Валантена, похоже, воодушевило Исидора – его глаза азартно заблестели.
– Стало быть, вы тоже обратили внимание, что она назвала Обланова мнимым славянином? Я вспомнил об этом, когда гулял по Сен-Клу, – там мне на ум пришло одно соображение. Дело в том, что большинство людей, решающих обзавестись фальшивым именем, как правило, предпочитают сохранять старые инициалы – это уменьшает риск запутаться.
– Очень дельное соображение, – похвалил Валантен, которому забавно было наблюдать, как бывший письмоводитель превращается в заправского сыщика.
– И еще я сказал себе, – воодушевленно продолжил Исидор, – что, если наш шельмец и правда мошенник, он должен был какое-то время наблюдать за будущей жертвой, прежде чем вступить с ней в контакт. Поэтому я отправился на почтовую станцию в Сен-Клу и просмотрел списки пассажиров дорожных рыдванов из Парижа.
– И ты нашел там что-то любопытное?
– Представьте себе, некий Пьер Оврар, обозначивший себя как «бродячий артист», в течение месяца после смерти дочери Фердинанда д’Орваля посетил Сен-Клу четыре раза, а в последний раз даже оплатил проживание на постоялом дворе станции за трое суток.
Приятно удивленный такой инициативностью юного сотрудника, Валантен уже собирался горячо поздравить его с успехами, но не успел. В коридоре загрохотали тяжелые шаги, и дверь кабинета резко распахнулась – створка не замедлила выразить протест грохотом от жестокого удара о стену.
Столь грубое и несвоевременное вторжение учинил некий дородный красномордый субъект. Густые бакенбарды, похожие на две здоровенные котлеты, обрамляли лицо в красных прожилках, и в отсутствие шеи казалось, что они стоят прямо у него на могучих плечах. На субъекте был измятый редингот, из-под которого торчал туго натянутый жилет в пятнах сомнительного вида, а пуговицы на означенном жилете грозили разлететься при первой же возможности под давлением выдающегося чрева.
– Что за новости, Верн?! – негодующе возопил носитель бакенбардовых котлет. – С какой стати вы суете нос на мою делянку? Вы кем себя возомнили?! Что за самоуправство?! В этом учреждении свои правила, и я намерен вам их напомнить, если у вас память дырявая!
Под напором этого урагана слов и шквала воздушных потоков, поднятого новоприбывшим, Исидор Лебрак попятился и как будто даже съежился – было ясно, что, если бы он сейчас мог провалиться сквозь пол, охотно так и поступил бы. Валантен, сжалившись над молодым помощником, сделал знак, что он может удалиться. Что касается самого инспектора, его это агрессивное вторжение и проявление враждебности со стороны визитера ничуть не смутили.
– Комиссар Гронден! – воскликнул Валантен с широкой улыбкой, раскинув руки так, будто предлагал дружеские объятия. – Желаю доброго здравия! Что за великая нужда заставила вашу августейшую особу взобраться в наш скромный чертог, а вернее сказать, на чердак?
Гронден возглавлял Второе бюро Первого отделения префектуры – проще говоря, службу надзора за нравами. Валантен с первого своего дня в полиции работал под его началом чуть больше года. Этого времени ему хватило, чтобы составить о своем шефе весьма неблагоприятное мнение. Гронден был заурядным чиновником, помыкал нижестоящими и бессовестно обогащался за счет большинства из тех, за кем ему надлежало надзирать. Взятки от многочисленных сутенеров и хозяек домов терпимости обеспечивали комиссару изрядный годовой доход. На улице Иерусалима все про это знали, но удивительное дело – пока префектов увольняли одного за другим, непотопляемый Гронден оставался на посту во главе своего подразделения.
– Бюро темных дел, пф-ф! Курам на смех! – презрительно бросил комиссар, не менее презрительно оглядевшись. – Бюро ничегонеделания, вот что это такое. Берегитесь, Верн! Даже если вы какое-то время пребывали в фаворе у высшего руководства, это не убережет вас от расплаты.
Валантен, у которого фальшивая улыбка не сходила с лица, уселся на свое место за столом, непринужденно откинувшись на спинку стула, прислоненную к стене. Когда он снова заговорил, его голос звучал беспечно и ровно, будто коллега заглянул к нему с визитом вежливости.