– Что с вами, друг мой? Вы очень побледнели…
Валантен не ответил – он был ошеломлен внезапным открытием, которое теперь занимало все его мысли, не давая отвлекаться на то, что происходило вокруг. Просто-напросто он вдруг понял тайный смысл последнего письма Викария.
Враг назначил ему встречу, и теперь Валантен точно знал, куда он должен отправиться, чтобы сойтись с ним лицом к лицу.
Глава 12Духоявление
На следующий день настала среда. Как и было условлено с Мелани д’Орваль, юный Исидор Лебрак, облаченный в самую приличную, то есть наименее потасканную одежду из той, что у него имелась, явился к вратам имения «Буковая роща» в окрестностях Сен-Клу к середине второй половины дня.
Обширные земельные угодья д’Орвалей простирались к западу от города до подножия холма Монтрету. Там был густой парк со столетними деревьями, были мраморные нимфы, поросшие мхами, и затянутый ряской пруд, оранжерея, стеклянная крыша которой едва выдерживала густо опутавший ее плющ, и красивая усадьба – трехэтажная, с многочисленными коньками крыш, с четырьмя башнями, частично встроенными в корпус особняка. От всего ансамбля веяло сумрачной меланхолией, какая порой сопровождает досужие размышления путников, утомленных долгой дорогой в мальпосте [50]и сквозь дрему заметивших мельком из окна в туманной дали полуразрушенные башни какого-нибудь старинного замка.
Хозяйка усадьбы сама вышла встречать гостя в просторный вестибюль, уже ярко освещенный, несмотря на разгар дня. Как оказалось, подобная вакханалия света – характерная особенность этого места. В каждом помещении Исидора здесь встречало такое же буйство огней, повсюду были расставлены канделябры с горящими свечами, как будто обитателям было важно разогнать тени и рассеять сонмы смутных тревог, что в этом жилище, слишком большом и пустом, могла бы вызвать тьма.
Но в первую очередь Исидора поразила бледность прелестной Мелани. Ее лицо было таким же изможденно-бесстрастным, как в тот день, когда она приезжала на улицу Иерусалима, однако теперь юноша заметил, что за ее трогательными попытками казаться любезной и бодрой скрывается смутное беспокойство. Локоны с медным отливом выглядели еще ярче на фоне полупрозрачной кожи лица, притягивая взгляд, и весь облик этой женщины вызывал неодолимое желание утешить ее и защитить. Она была из тех эфемерных созданий, в которых сразу угадывается беззащитность перед превратностями земного существования и неизбежными ударами судьбы. У всякого нормального мужчины при виде этой хрупкой фигурки и фарфорового личика сразу возникало горячее желание заключить ее в объятия, чтобы оградить от опасностей.
Все эти соображения пришли в голову Исидору, пока он слушал ее приветствие, и потому молодой человек покраснел до корней волос. Испугавшись, что хозяйка имения не могла не заметить, как он смущается в ее присутствии, Исидор покраснел еще больше. Мелькнула мысль, что шеф, возможно, переоценил его способности к самообладанию, и если в дальнейшем он не возьмет себя в руки и не проявит больше хладнокровия, то рискует не справиться со своей деликатной задачей.
К счастью, Мелани, судя по всему, не обратила внимания на его душевное смятение. По пути к оранжерее она сказала Исидору, что он должен играть роль ее дальнего родственника – дескать, едет через Париж на воды в Пломбьер [51]и заглянул ее проведать. Словно для того, чтобы его успокоить, прелестница добавила, что у него будет возможность освоиться в этом новом качестве, потому что ее муж сейчас отсутствует – поехал на почтовую станцию, чтобы лично встретить Павла Обланова, – и пока в зимнем саду их ждут только супруги Лонэ, а барон, заверила она, человек славный и ужасно болтливый, из тех, кто в любой беседе перетягивают все внимание на себя.
Молодой полицейский очень быстро понял, что имела в виду Мелани. Лонэ был низеньким толстячком, который пытался компенсировать непрезентабельную внешность феноменальной говорливостью. Едва хозяйка представила гостей друг другу, толстячок разразился словообильным панегириком самому себе, состоявшим из анекдотов не первой свежести о якобы блистательных временах, когда он делил участь изгнанника с Людовиком XVIII в Генте. Удивительное дело, но его до смешного нелепое позерство вызывало скорее снисходительную улыбку, нежели раздражение. Слушая его бахвальство, Исидор думал о той лягушке из сказки, которая раздувалась от гордости, раздувалась да и лопнула.
Супруга же оказалась полной противоположностью месье де Лонэ: высокая костлявая особа с невыразительным лицом и седыми волосами, уложенными на старомодный манер, была тиха и почти незаметна. С ее тонких губ лишь изредка срывались скупые комментарии, а отсутствующий взгляд был устремлен в пустоту, как будто она блуждала в туманных закоулках собственного внутреннего мира. Словом, баронесса больше походила на призрак, чем на женщину из плоти и крови.
В такой несносной компании Исидору пришлось выпить две полные чашки чая – напитка, который он терпеть не мог. Бедняге оставалось лишь мысленно возносить молитвы о том, чтобы его служебная миссия не превратилась в путь на Голгофу. Если бы не внимание со стороны Мелани, время, проведенное с Лонэ, показалось бы ему вечностью. Но очаровательные улыбки хозяйки помогли юноше продержаться и стоически вынести безумолчные разглагольствования барона, сохраняя любезное выражение лица.
Наконец, когда где-то в глубине дома большие часы прозвонили шесть раз, на центральной аллее парка замаячил открытый двухколесный экипаж и прервал мучения новоявленного сыщика. Элегантный кабриолет остановился у главного крыльца, и из него вышли два человека.
Один, тот, который правил упряжкой, был в ладно скроенном плаще с двойным воротником и в дорогой шляпе. Зрелый мужчина, он сохранил юношескую фигуру и благородную осанку. Однако лицо его выдавало ту физическую и моральную усталость, какую приносят долгие годы тяжких страданий. Казалось, этот господин длит свое существование по привычке или из чувства долга, но по-настоящему более не живет. Он явно принадлежал к тем сломленным злой судьбой людям, которые уже не находят в себе сил, чтобы самостоятельно выбраться из омута, затягивающего их неумолимо. И было совершенно очевидно, что это не кто иной, как Фердинанд д’Орваль, несчастный хозяин здешних мест.
Его пассажир являл собой человека совсем иного толка. Лет тридцати пяти, стройный, сухопарый, с довольно длинными волосами, черными как вороново крыло, и с худым лицом. Во всей его повадке сквозила ледяная решимость. Когда Фердинанд д’Орваль уже направился к крыльцу, черноволосый, выйдя из экипажа, медлил последовать за ним, стягивая перчатки и неспешно озирая окрестности – взглядом хозяина, который вернулся после долгого путешествия, или покупателя, оценивающего собственность и уже видящего ее своею.
Затем Исидор, который наблюдал за прибывшими в синеватых сумерках подступавшего вечера, увидел, как гость вдруг замер, повернув голову к оранжерее. Буйный плющ и сгущавшиеся тени, должно быть, мешали ему рассмотреть собравшихся там, но что-то явно привлекло его внимание – черноволосый как будто бы съежился, насторожился. Так ночной хищник среди тысячи невинных ночных шорохов улавливает один-единственный необычный звук, несущий потенциальную угрозу. Исидор невольно вздрогнул. А что, если этот странный тип, который конечно же не может быть никем иным, как таинственным Павлом Облановым, обладает шестым чувством? Неужели его настороженное поведение объясняется присутствием среди гостей человека из полиции? И главное – неужто Обланов сумел почувствовать его, Исидора, раньше, чем увидел?
К счастью, этот напряженный момент очень быстро промелькнул, как и положено моменту. Фердинанд д’Орваль окликнул своего спутника, пригласив следовать за ним, и тот повиновался, бросив напоследок еще один взгляд в сторону оранжереи.
Исидор встряхнулся, будто вынырнул из неприятного сна. Ему необходимо было взять себя в руки, прежде чем встретиться с медиумом лицом к лицу. Однако, несмотря на все попытки совладать с волнением, круговерть мыслей не утихала, от этого невозможно было рассуждать здраво и никак не удавалось подавить беспричинную тревожность, овладевшую им при первом же взгляде на противника. Он испытывал нечто сродни корабельной качке, ощущение которой остается некоторое время и после того, как сходишь с корабля на берег, отчего ноги путаются и земля уплывает из-под них.
Молодой человек попытался найти утешение в созерцании прелестной Мелани. Однако ничего не вышло. Как только кабриолет ее мужа захрустел гравием на подъездной аллее, хозяйку имения будто подменили. Она часто заморгала – будто бабочки забились о стекло горящей лампы, – губы у нее задрожали, лоб нахмурился. Мелани достала платок из-под манжета и принялась нервно теребить его в руках так, будто сама этого не замечала. Было очевидно, что смутное беспокойство превратилось в откровенную тревогу.
Обнаружив, что хозяйка не собирается вставать с кресла, барон де Лонэ прервал свой монолог, чтобы предложить всем присоединиться к новоприбывшим. Мелани кивнула с явным сожалением и все-таки поднялась на ноги. Когда она взяла под локоть Исидора, он и сквозь ткань сюртука почувствовал, что рука у нее горячая, как будто бедную женщину одолел внезапно приступ лихорадки.
Следующие минуты оказались самым тяжелым испытанием за всю недолгую жизнь Лебрака. Если Фердинанд д’Орваль, которому его представили, повел себя сдержанно, но вполне дружелюбно, и было видно, что он хочет оказать радушный прием неизвестному кузену жены, свалившемуся как снег на голову, то поведение Павла Обланова было совершенно иным. Появление чужака в доме очевидным образом не понравилось славянину – или лжеславянину, как знать. Буравя Исидора инквизиторским взглядом, Обланов тотчас обрушил на него шквал вопросов о степени родства с хозяйкой, о предстоящем курсе лечения на курорте с горячими источниками в Вогезах и вообще о жизни. При этом он делал вид, что вопросы вызваны досужим любопытством, задавал их шутливым тоном, но у бедного Исидора сложилось неприятное впечатление, что его подвергли допросу с пристрастием.