ми узорами. Валантен томился в смежном помещении, где, несмотря на теплую весеннюю погоду за окном, он развел камин, щедро подкинув туда поленьев.
Молодые люди были одни в квартире – инспектор доверил Мари-Рен заботам Эжени со строгим указанием доставить белошвейку домой и не отходить от нее, пока она полностью не поправится.
Конечно же Аглаэ, до крайности взволнованной арестом и ужасной ночью, проведенной в камере участка, не хотелось оставаться одной. Она даже попросила своего спасителя не закрывать дверь между двумя комнатами. Поэтому Валантен слышал тишайший плеск воды и вздохи наслаждения, которые время от времени срывались с губ его подруги. По этой причине невозможно было отключить воображение, рисовавшее ему каждое движение молодой женщины, невозможно было не думать о том, как вода струится по ее голой коже… Это неведомое ранее чувство интимной близости потрясло Валантена и пошатнуло психологические барьеры, которые он выстроил, чтобы скрыть свои чувства к прелестной актрисе. Он не знал, возможно ли что-то между ними, способно ли его тело вынести ласки другого человека после омерзительного насилия, учиненного над ним когда-то Викарием, и в итоге до этих самых пор он предпочитал таить свою любовь и подавлять влечение. Но сегодняшняя безумная авантюра как будто бы поколебала его решимость.
Узнав об аресте Аглаэ, он на мгновение представил, что никогда больше ее не увидит, и перепугался до смерти. А теперь, когда он снова ее обрел, когда она была здесь, в смежной комнате, в костюме Евы, прекрасная и хрупкая, такая беззащитная, чувства нахлынули на него волной, и он уже не знал, как себя вести. Разум его пребывал в смятении. Приоткрытая дверь неумолимо притягивала его взгляд как магнитом. В конце концов ему пришлось сделать невероятное усилие над собой, чтобы отвести глаза и постараться очистить сознание от теснившихся там соблазнительных образов.
Чтобы избавиться от мучительно-сладкого томления, которое вызывала двусмысленность и деликатность всей ситуации, молодой человек попытался занять себя какими-то бессмысленными действиями в надежде, что это поможет отвлечь его мысли от волнующей сцены, разыгрывавшейся совсем рядом, за стеной. Он принялся нервно мерить шагами комнату – переставлял каминные часы, поправлял картину, ворошил кочергой угли в камине, подкидывал туда еще поленьев, задергивал занавески, защищаясь от настырных солнечных лучей, и через секунду снова их раздергивал, без устали повторяя одни и те же движения раз, другой, третий, десятый…
Однако это не помогало – воображение снова и снова одерживало верх. Оно постоянно рисовало ему обнаженное тело Аглаэ, совершающей омовение, наполняло все пространство фантазии хореографией ее грациозных движений – невинных и небрежных почти до бесстыдства. Его словно опутала сеть колдовских чар, из которой невозможно было вырваться. Он чувствовал себя одновременно счастливым, достойным презрения, нерешительным и чудовищно уязвимым.
Уже не выдерживая этой муки, Валантен сказал себе, что лучший способ рассеять чары и справиться с душевным смятением – это, наверное, завести с девушкой беседу. Необходимость говорить не даст его разуму витать в облаках.
– А знаете, мы ведь с вами теперь по гроб жизни обязаны нашему другу Эжену Франсуа Видоку! – предварительно покашляв, чтобы привлечь ее внимание, громко произнес Валантен. – Без него я бы и не узнал о вашем аресте.
Плеск воды внезапно стих, затем донесся приглушенный голос Аглаэ:
– Вы со мной говорите?
– Я сказал, что своим освобождением вы обязаны прежде всего Видоку! По счастливой случайности один из его бывших сотрудников, верный человек, оказался в кулуарах префектуры в тот самый момент, когда комиссару Грондену докладывали, что вас схватили, и слышал, как Гронден возликовал оттого, что ему, дескать, удалось сыграть со мной злую шутку. Зная о дружбе между мной и Видоком, верный человек незамедлительно поставил об этом в известность своего прежнего начальника.
– Но зачем какому-то комиссару Грондену, о котором я впервые слышу, понадобилось меня арестовывать?
– Это долгая история, и, по правде говоря, ничего интересного в ней нет. Скажем, у нас с комиссаром возникли некоторые разногласия, и, устроив неприятности вам, он хотел тем самым уязвить меня. Как только мне сообщили о том, что с вами случилось, я осторожно навел справки и выяснил, что Гронден подписал постановление о вашем заключении под стражу в Сен-Лазар [68]. Меня это ошеломило – вас могли отправить в эту тюрьму в любую минуту, а действовать официальными методами было уже поздно. И тогда Видок убедил меня без промедления освободить вас силой, ворвавшись в участок восьмого округа.
– Можете поверить, вы напугали меня до смерти, когда ворвались с пистолетами на изготовку и с чумазыми лицами!
– У нас не оставалось выбора! Нужно было сразу пресечь все попытки к сопротивлению. Для этого Эжен Франсуа послал со мной троих бывших сотрудников его бригады. Все трое – крутые парни, которых перспектива потрепать нескольких обычных городских полицейских ничуть не смущала. Мне кажется, им это было даже в охотку.
Тут раздался шумный всплеск, затем шелест шелковой ткани по деревянной ширме, а через пару секунд перед глазами Валантена мелькнула за открытой дверью копна волос, с которых струилась вода, поблескивая каплями на голой коже, отчетливо заметной над краем белоснежного полотенца. Он с трудом сглотнул и без особого успеха постарался сосредоточить внимание на солнечных лучах, сеявших свет сквозь занавески на окне.
По счастью, его отвлек от новых фантазий озабоченный голос Аглаэ из соседней комнаты:
– Но если комиссар Гронден так на вас ополчился, значит, он уже не отступится, верно? Он может снова взяться за меня или сразу за вас.
– Теперь уже нет! Мы изготовили для него, так сказать, надежный намордник, который отучит его кусаться. Оказалось, что у Видока есть досье на эту гнусную личность – целая кипа документов, в которых зафиксированы все факты злоупотребления служебным положением, вымогательства и хищения денежных средств со дня назначения Грондена начальником службы по надзору за нравами. В этот самый момент комиссар, должно быть, как раз изучает избранные страницы, присланные ему вместе с пояснительной запиской – ее автор не указан, но вполне узнаваем. Из содержимого послания следует, что комиссару достаточно совершить один неправильный поступок, и остальные документы окажутся на столе у префекта полиции.
– Решительно, ваш Видок не просто самый осведомленный человек в столице, он настоящий ангел-хранитель!
– В ваших словах есть доля правды. С тех пор как вы познакомились с ним в подземельях площади Согласия [69], сдается мне, наш добрый старый плут питает к вам слабость. Возможно, вы единственная в Париже, ради кого он готов расстаться с одним из своих драгоценных досье.
– Надеюсь, не только он поддался моему обаянию. Иначе это было бы весьма обидно. Согласны?
Молодой человек вздрогнул. Потому что голос Аглаэ неожиданно прозвучал ближе, чем раньше. И что-то в ее голосе изменилось – вроде бы появились нежные и чуть хрипловатые, грудные нотки. Валантен, оторвав взгляд от окна, обернулся к двери между комнатами.
Актриса стояла в открытом проеме, небрежно опираясь обеими руками на дверные наличники. Длинные волосы, скрученные спиралью, она перекинула на одну сторону груди. На ней был его собственный купальный халат, специально оставленный для гостьи на кровати. Полы и лацканы халата, нетуго подвязанного поясом на талии, приоткрывали сокровища в жемчужной россыпи капель: мокрый шелк скорее подчеркивал, чем скрывал изгибы полной груди и щедрые округлости бедер.
Это неожиданное явление Аглаэ произвело на Валантена ошеломительный эффект: пол словно дрогнул у него под ногами, и волны от этого подземного толчка разбежались по телу теплом, вызвав головокружение. Во рту у него пересохло, в чреслах запылало, перед глазами поплыло, в коленях возникла дрожь. Он хотел найти верные слова, чтобы превозмочь это странное недомогание, или набраться смелости, чтобы приблизиться к девушке, но оказался не способен произнести ни звука, не в силах сделать ни шага. Застарелый ужас вынырнул из глубин прошлого, из его истерзанного детства, и сдавил горло, обратив Валантена в соляной столп.
Аглаэ тоже не двигалась, дав себе время рассмотреть его так, будто видела в первый раз. Она с наслаждением скользила взглядом по стройному силуэту, слегка размытому на фоне освещенного солнцем окна, по широким плечам и по прекрасному, почти совершенному лицу, которое с самого первого дня вызывало в ней смесь нежности и жестокости, желание плотоядно впиться зубами в эту девственно чистую восковую бледность, словно для того, чтобы оставить на нем свое клеймо.
Она долго сопротивлялась хищническому инстинкту, сдерживала свои чувства, стараясь не торопить события. Время было ее союзником, думала Аглаэ. Рано или поздно она должна приручить Валантена. Но ее недавние злоключения с полицией показали, что заранее ничего не предрешено, что она может потерять его, если будет тянуть время слишком долго. Поэтому Аглаэ решилась. Внезапно. В один миг. В тот самый момент, когда она лежала в ванне и услышала, как он с ней заговорил о Видоке. Она ответила ему непринужденным, естественным тоном, кусая при этом губы, чтобы не взвыть от разочарования, от пустых ожиданий.
Не желая потом всю жизнь терзаться сожалениями, она в конце концов сделала выбор, осмелившись переступить через свой страх отпугнуть Валантена. Она обязана была дать шанс их любви. Так что пояс на ее халате был слабо завязан не случайно – Аглаэ тщательно подготовилась к нарочито бесстыдному выходу и теперь, сделав первые шаги навстречу молодому человеку, замерла, всем своим видом выражая призыв и вместе с тем сдержанность, в надежде, что оставшееся между ними расстояние преодолеет он сам. Затаила дыхание. Почти задохнулась.