Решится он, наконец, или нет? Почему он не двигается с места?
Эти безмолвные вопросы остались без ответа. Валантен лишил ее выбора. Поэтому, набравшись храбрости, Аглаэ медленно развязала пояс купального халата, и шелк едва слышно зашелестел, скользя по паркету, когда она делала последние шаги. Теперь она была так близко, что Валантен почувствовал аромат фиалок от соли для купания на ее коже.
– Я так нуждаюсь в утешении, – прошептала Аглаэ, не сводя с него взгляда огромных золотисто-карих глаз. – Чего же вы ждете? Почему не обнимете меня?
– Я не уверен, что это будет правильно…
– А я уверена в обратном, – выдохнула она бархатным, обволакивающим голосом.
– Поймите меня, Аглаэ… Не хочу, чтобы вы думали, будто я равнодушен к вашим чарам, но вы еще не оправились от пережитого потрясения, и с моей стороны было бы подло и не по-рыцарски воспользоваться ситуацией…
Она поднялась на цыпочки, с вызовом вскинув подбородок.
– Нет, Валантен. Ты не можешь все время убегать. Решишься ли ты, наконец, сказать мне, что умираешь от желания, так же, как и я?
Валантен застыл, будто громом пораженный: она впервые обратилась к нему на «ты», и это обезоружило его в большей степени, чем можно было ожидать. Он просто стоял напротив девушки как вкопанный, вытянувшись, словно кол проглотил, и его руки, отяжелевшие вдруг, висели безвольно, мертвым грузом.
– Мы любим друг друга, – продолжила она, – и поэтому между нами не может быть ничего постыдного или неловкого. Я тебя научу. Вот увидишь, тебе просто нужно следовать подсказкам своего тела…
С тех пор как она стала актрисой, Аглаэ не знала отбоя от поклонников, но всегда отвергала авансы ухажеров – и молодых хлыщей без гроша в кармане, и богатых стариков, годившихся ей в отцы. Ее познания в делах любовных ограничивались тем, что она почерпнула из откровений других актрис труппы мадам Саки, отличавшихся большей свободой нравов, и из дешевых романов, которые продавались у них на бульваре. Отсутствие опыта у нее восполняла уверенность в собственных инстинктах. Не спуская глаз с Валантена, девушка позволила халату слегка соскользнуть с плеч.
– Не делайте этого! – все еще пытался сопротивляться Валантен. – Я… я не знаю, способен ли…
Она не дала ему договорить – ловко качнув плечами, сбросила халат еще ниже, так что тонкая ткань открыла восхитительный бюст. Аглаэ поймала руку Валантена и поднесла ее к своей левой груди:
– Чувствуешь, как сильно бьется мое сердце – из-за тебя?
Говорить он уже не мог. Под его ладонью трепетал тяжелый теплый шар нежной плоти, усилив стократно смятение мыслей и чувств. В низу живота вдруг полыхнул пожар, в паху напряглось и отвердело.
А в следующий миг с губ Валантена сорвался всхлип. Из самых глубин его существа, из далекого прошлого поднялась волна давнего страха и накрыла его с головой, а потом из тех же глубин вернулся его детский голос, прозвучав мучительным стоном:
– Простите меня, но я не могу. Не могу!
Отшатнувшись от той, кого он любил всем сердцем, Валантен резко развернулся, бросился вон из комнаты и захлопнул за собой дверь.
Глава 19Ключ Нэвузцилрмес
Закрытые ставни и задернутые бархатные занавески погрузили спальню Валантена в густой сумрак. Даже уличный шум – пусть и не такой громкий этим воскресным утром, как в рабочие дни недели, – с трудом сюда проникал. Лишь доносились время от времени приглушенный крик лудильщика или прерывистое эхо от грохотавшего по мостовой фиакра. В этом замурованном, законопаченном, отрезанном от окружающего мира пространстве было уныло, как в склепе. Со вчерашнего дня, после ухода Аглаэ, чьи авансы он отверг, инспектор заперся у себя на два оборота ключа и почти не вставал с постели.
Когда вчера же ранним вечером к нему в дверь постучалась Эжени, известив его, что миссия выполнена – Мари-Рен чувствует себя лучше – и что сама она вернулась приготовить ему ужин, Валантен крикнул, что не голоден. Эжени пыталась настаивать, но хозяин был непреклонен. Он даже не соизволил выглянуть к ней – лишь сообщил из-за двери, что ее услуги сегодня не понадобятся и она может удалиться к себе в мансарду. Та же сцена повторилась около десяти утра, и на этот раз Валантену пришлось проявить предельную суровость и несгибаемость, чтобы отделаться от верной дуэньи, не желавшей уходить, не позаботившись о нем.
Давно он не чувствовал себя так скверно. В таком же подавленном состоянии, в болезненной прострации он пребывал пять лет назад, после гибели отца и последовавшей за ней смерти его служанки Эрнестины. Но сейчас вся ответственность лежала исключительно на нем самом. Заснуть не удавалось, он не смыкал глаз всю ночь, раз за разом прокручивая в голове сцену с Аглаэ, презирал себя за то, что подверг ее такому унижению, и упрекал себя же в неспособности заранее подготовиться к такому повороту событий и сделать все, чтобы его предотвратить. С его стороны это было непростительной ошибкой. И Валантен не сомневался, что теперь Аглаэ его ненавидит.
Чтобы перестать думать о стыде и страданиях, которые девушка теперь вынуждена терпеть по его вине, Валантен снова взялся за расшифровку тайного послания Викария и потратил на это много часов. По крайней мере, ему удалось занять мозг сложной задачей, избавившей его от необходимости осмыслить и принять невыносимый факт, ставший очевидным после того, как он ужасно повел себя с Аглаэ: Викарий превратил его самого в монстра, в хладнокровное чудовище, способное, как и он, лишь на одинокий поиск и преследование добычи, но не умеющее любить по-настоящему. Он почувствовал себя калекой, которого мучают фантомные боли в отрезанной конечности.
Из ступора его вывел аромат мяса с грибами, напомнив, что он уже почти сутки ничего не ел. В животе сразу заурчало, и внутренности свело болезненным спазмом. Одновременно с этим раздался решительный стук в дверь, перекрытый пронзительным голосом Эжени:
– Это я опять, месье Валантен! Да что же с вами стряслось-то? Вы там не заболели, часом?
Молодой человек сел на краю постели:
– Уверяю вас, Эжени, со мной все в порядке. Я просто заработался ночью допоздна, и мне нужно отдохнуть.
– Но вы же со вчерашнего дня ничего не ели! Так не годится! Такое большое тело, как у вас, надо поддерживать в форме, вам нужны силы. Я приготовила вам зайчатину с грибной подливой по особому рецепту, который в нашем семействе передается по секрету от матери к дочери. Вот увидите, вы сразу почувствуете себя бодрее. Да и, если что, после обеда вы можете себе устроить сиесту, если еще будете нуждаться в отдыхе.
Валантен готов был продолжить сопротивление, но его желудок оказался сильнее. Кроме того, что-то ему подсказывало, что храбрая Эжени не позволит легко отделаться от нее в третий раз.
Интуиция его не подвела, потому что, едва получив доступ в спальню, домработница развила бурную деятельность. С удивительным для своих габаритов проворством она первым делом устремилась к окну, причитая, что хозяин, должно быть, совсем умом тронулся, если сидит в потемках в такой чудесный ясный день. Презрев вялые протесты Валантена, женщина раздернула занавески и распахнула обеими руками ставни, впустив в комнату поток полуденных солнечных лучей. Затем она подобрала ботинки и сюртук, валявшиеся на паркете, обновила воду в тазу и выволокла из-под кровати ночной горшок.
Валантен, пришедший в ужас от всего этого света и суеты, снова рухнул в одежде на кровать, закрыв лицо руками. Смерив его неодобрительным взглядом, Эжени кивнула на книги по криптографии и ворох бумажек на тумбочке у изголовья:
– Ох, не тем вы тут занимаетесь, месье Валантен! Позвольте дать вам совет, как родному сыночку, который мог бы у меня быть, кабы Господь Всемилостивый послал мне счастье понравиться хоть одному мужчине: в вашем возрасте надобно заниматься физическими упражнениями, а ежели будете вот так, сутками напролет, только извилинами шевелить, у вас заворот мозгов случится.
– Благодарю за заботу, Эжени, однако я сомневаюсь, что светила медицинского факультета разделяют ваше мнение о пагубных последствиях интеллектуального труда.
Ничуть не расстроившись оттого, что ее мнение может кто бы то ни было не разделять, фантастическая слониха в юбках отставила ночной горшок подальше, бесцеремонно сгребла с тумбочки у кровати все, что там было, и поволокла к этажерке в другом конце спальни.
– Пусть себе ваши светила думают что им заблагорассудится, да только это ничего не меняет, – заявила служанка с апломбом, который был ее второй натурой. – Я решительно запрещаю вам совать нос в эти бумаженции, пока вы не отдадите должное моему рагу из зайчатины. – Когда она говорила это, ее рассеянный взгляд упал на верхний лист в стопке. – Тем более что у вас тут какая-то галиматья накалякана! Ах, погодите-ка, вот здесь вроде бы можно кое-что разобрать: «Загляни в зерцало разума, раз-два – и обретешь ключ НЭВУЗЦИЛРМЕС…» Да уж, насчет заворота мозгов – это я, пожалуй, поторопилась, от такого ключа он, конечно, вряд ли приключится. Говорите, вы допоздна вот этой вот ерундой занимались, бессмыслицу всякую писали? Господи Иисусе, моя покойная, увы и ах, матушка – да хранит Вседержитель ее несчастную душеньку – была бесконечно права, когда говаривала, что единственное зерцало, в которое стóит изредка заглядывать, у нормальных людей висит над умывальником, и нечего голову ломать по пустякам.
С этим безапелляционным заявлением Эжени развернулась на пятках, подхватила опять ночной горшок и устремилась к выходу.
– Имею честь довести до сведения месье, что завтрак будет подан ему в обеденном зале менее чем через четверть часа, – бросила она напоследок, уже переступая порог.
Валантену понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя после этого бурного вторжения. Надо было окончательно привести мысли в порядок – он развязал воротник сорочки и опустил голову в таз со свежей прохладной водой. Именно тогда его и осенило. Пораженный догадкой, Валантен разинул рот и чуть не подавился хлынувшей туда водой.