Валантен еще раз окинул взглядом окрестности, но ничего подозрительного не заметил. Тогда он принялся ласковым голосом увещевать жеребца, поглаживая по напряженной шее. Тот вроде бы успокоился и позволил себя привязать, но по тугим мускулам на его боках то и дело пробегала дрожь.
Когда Валантен постучал кулаком в дверь, ему не ответили. Он подождал некоторое время и, снова постучав, крикнул: «Эй! Есть кто-нибудь?» Однако опять никто не откликнулся. Можно было бы выбить засов, но что-то его удерживало. Возник смутный страх совершить кощунство – он почувствовал себя так, будто собирается вломиться в святилище. Глупо, наверное, но ему действительно пришлось сделать над собой усилие, чтобы этот страх превозмочь.
В конце концов, взяв один из седельных пистолетов, он все-таки проник в домик лесника. Ставни были закрыты, и ему пришлось постоять у порога, привыкая к полумраку. В единственном жилом помещении было несколько закутков, тонувших в полном мраке, и множество темных углов. Но когда зрение приспособилось к темноте, первым делом внимание Валантена привлек к себе стол, накрытый на одну персону. На тарелке лежали остатки пищи, стакан был наполовину полон вином. Можно было подумать, что тому или той, кто сидел здесь, пришлось внезапно прервать трапезу. В старинной дровяной печи стоял чугунок. Валантен наклонился, чтобы заглянуть в него, и поморщился от отвращения – внутри были подгоревшие остатки мясного рагу с репой, покрытые толстым слоем плесени.
Молодой человек собирался тщательно осмотреть помещение, когда за окном вдруг громко заржал его конь и одновременно раздался треск ломающегося дерева. Он бросился наружу. Жеребец, фыркая, неистово рвался с привязи, даже одна из жердей плетня треснула. Животное уже не просто нервничало – им овладела паника. На сей раз Валантену не удалось успокоить беднягу простой лаской – пришлось отвязать и водить коня перед домом некоторое время, пока тот не перестал взбрыкивать и ржать.
Что могло его перепугать до такой степени?
Охваченный дурным предчувствием, Валантен медленно обратил взгляд к старому сараю. К тому самому, где Дамьен провел последние мгновения своего невинного детства в злосчастный летний вечер, когда Викарий вторгся в его существование. Дамьен писал об этом в своем дневнике. Сарай был его убежищем в детские годы – там он прятался всякий раз, когда судьба жестоко с ним обходилась; туда он прибегал утирать слезы, дыша ароматом сена и переспелых яблок.
Поначалу, подъехав к дому, Валантен не заметил воронов, но сейчас увидел, что несколько черных птиц разгуливают, то и дело хлопая крыльями, у сарая. Когда он ступил за плетень, птицы тяжело взлетели, раскаркавшись. Дверь – несколько грубо обтесанных досок, скрепленных двумя расплющенными железными обручами, – подалась от первого же толчка. И в нос мгновенно ударил запах. Удушающий запах. Но пахло там не сухой травой и не яблоками. Это была страшная вонь гниющего мяса.
Валантен сделал два шага назад, набрал полную грудь свежего лесного воздуха, а затем, закрыв нос рукавом, чтобы хоть как-то защититься от гнилостного смрада, снова вошел в сарай, как бросаются в воду с головой.
Вошел, заранее зная, чтó там найдет.
В первые же мгновения он услышал жужжание – сотни невидимых крошечных крылышек безумолчно стрекотали в темноте, – и только затем глаза его различили очертания распростертого на полу тела. Сначала Валантену почудилось, что оно еще шевелится. Но шевелилось не тело, а облепивший его рой насекомых. Он подошел ближе, превозмогая отвращение, и опустился на колени рядом с раздутым, почерневшим трупом. Искаженное смертью и разложением лицо уже нельзя было опознать, но инспектор вздрогнул, узнав маленький серебряный крестик в складках шеи. Тогда он оглядел тело в поисках письма, которого не могло там не быть. Это заняло всего пару секунд. Викарий вложил согнутый и запечатанный черным воском лист бумаги в правую руку мертвой женщины.
Дорогое мое дитя, если бы я хотел облегчить для тебя боль утраты, то охотно поведал бы, что смерть несомненно стала для нее избавлением. Она влачила жалкое существование одна в этой лачуге на отшибе, которую не желала покидать. Надо думать, бедняжка все еще надеялась, несмотря на столько прошедших лет, снова повидаться со своим приемным сыночком. Ну или же попросту выжила из ума.
Да-да, смерть стала для нее своего рода избавлением, но не могу сказать тебе, что кончина была легкой. Без страданий не обошлось. Я рассказал ей, перед тем как задушить, что ее крошка Дамьен жив-здоров, и подробно описал, как я заботился о нем все эти годы. Видел бы ты ее лицо, когда она поняла, кому доверила свое чадо! Видел бы ты эту гримасу невыносимой боли! Этот невыразимый ужас!
Знание о том, что она покинула наш мир в мучениях, – часть твоего наказания. Ибо сказано в Послании к евреям: «Господь, кого любит, того наказывает; бьет же всякого сына, которого принимает. Если вы терпите наказание, то Бог поступает с вами, как с сынами. Ибо есть ли какой сын, которого бы не наказывал отец?» [70]
Так что ныне я взялся учить тебя уму-разуму, как любящий отец. Тебя, неблагодарного сына, который сбежал от меня, дабы броситься в объятия другого. Но, зная тебя, я понимаю и то, что нужно куда больше усилий, чтобы преподать тебе урок смирения. И потому, хоть ты и горишь отныне желанием встретиться со мной, придется тебе набраться терпения. Час нашей очной ставки еще не настал. Прежде тебе предстоит подчиниться моим собственным желаниям. Как раньше…
Напротив церкви Сен-Сюльпис под вывеской с терновым венцом скоро получишь весточку от меня. А покуда мое тебе благословение.
Валантен закончил чтение, чувствуя горький привкус во рту. Он помассировал виски. Убийство женщины, которая приняла маленького Дамьена в семью и заботилась о нем до восьми лет, потрясло его. Викарий попал в точку – он хорошо знал, что делает, подвергая Валантена такому испытанию. Как и в прошлом, это гнусное отродье, этот зверь в человеческом обличье хотел подчинить его себе, растоптать волю, только вот сейчас для этого он собирался бросить жертву не в металлическую клетку, а в лабиринт ее собственного галлюцинирующего сознания.
Полицейский сунул письмо Викария в карман сюртука и снова обвел взглядом полуразложившийся труп. Надо ли считать мертвую женщину первым «драгоценным камешком» из тех, что этот буйнопомешанный в предыдущем послании пообещал ему разбрасывать за собой? Таков его план – заставить Валантена идти по дороге, усеянной трупами? Им овладел внезапный приступ тошноты, ему срочно нужно было оказаться под открытым небом, глотнуть свежего воздуха. Сунув пистолет за пояс, он шатаясь добрел до двери и наклонился под притолокой, чтобы переступить порог.
Удар в висок застал его врасплох. В глазах словно полыхнула белая молния, ослепив его, а боль была такая, что Валантену показалось, будто у него взорвалась голова.
Глава 21Дурачок
Валантен упал и перекатился по земле, машинально приняв позицию защиты – закрыл руками и коленями жизненно важные органы. И правильно сделал, ибо на него тотчас обрушился град ударов ногами. По счастью, несмотря на силу, удары были беспорядочными и редко попадали в цель, что дало ему время прийти в себя. Между пальцами руки, которой он прикрывал лицо, можно было разглядеть кряжистый силуэт и лохматую голову дикаря, видимо пришедшего из леса. Лицо незнакомца было искажено смертоносным бешенством, изо рта вырывалось звериное рычание.
«Если и дальше буду медлить, этот бесноватый сделает из меня отбивную!» – мелькнула мысль.
Но для контратаки сначала нужно было выиграть время – Валантен еще не до конца оправился от удара в висок. Так что он продолжил терпеть избиение, извиваясь на земле, как червь, – старательно уклонялся от самых опасных ударов и пытался смягчить остальные, подставляя руки и ноги в качестве щита.
Мало-помалу пылающий огнем очаг боли в голове начал остывать. Вместе с тем нападающий стал терять силы – его дыхание сделалось прерывистым, появились хрипы, он явно запыхался и устал. Наконец ему понадобилось остановиться, чтобы отдышаться. Именно этого и ждал Валантен. Он в очередной раз перекатился по земле, чтобы оказаться ближе к противнику, и с размаху, на развороте, врезал ему правой ногой в живот. Дикаря это застигло врасплох – даже не успев понять, что с ним случилось, он опрокинулся на спину. Валантен воспользовался этой паузой для того, чтобы подняться и принять боевую стойку, вскинув перед собой кулаки. Дикарь выругался и тоже проворно вскочил. Он был не таким высоким и массивным, как инспектору показалось в начале схватки. Несколько секунд противники настороженно буравили друг друга взглядами, медленно перемещаясь по кругу.
Валантену эта новая передышка пригодилась, чтобы получше оценить напавшего на него незнакомца. Тот был одет как крестьянин, но все его вещи были грязными, измятыми, как будто он много ночей провел под открытым небом; из нечесаной буйной шевелюры торчали соломинки, а грубоватые черты лица были обезображены тупым, бессмысленным выражением, какое бывает у деревенских дурачков. Тугая узловатая мускулатура и мозоли на здоровенных, как колотушки, руках свидетельствовали о том, что человек этот привычен к физическому труду. Если Валантен не хотел выйти из боя калекой, ему оставалось полагаться на свою ловкость и проворство. Ибо как только противник сумеет его схватить в рукопашной, у него уже не будет шансов вырваться.
Со звериным рычанием дикарь вдруг бросился вперед. Застать себя врасплох повторно Валантен уже не дал. Совершив искусный пируэт, он уклонился, пропуская мимо коренастое тело, и попутно нанес противнику мощный удар локтем по ребрам. Тот, взревев от боли, рухнул на колени – и захрипел, не в силах сделать новый вдох. Валантен тем временем, перепрыгнув через него, добежал до плетня, который чуть не сломал недавно его жеребец. Рядом с плетнем лежал холстяной мешок, из которого торчали задние лапы дохлого зайца и тушки каких-то птиц. Валантен вырвал из плетня кусок сломанной жерди и развернулся как раз вовремя, чтобы отразить очередную атаку незнакомца.