– Вы настолько попали в точку?
– Именно! Представь себе, диорама – ничто по сравнению с тем изобретением, которому Дагер посвятил несколько последних лет работы. Это нечто уникальное, совершенно выдающееся! Однако отвечал он мне неохотно, поскольку работает не один – у него есть напарник по имени Нисефор Ньепс, инженер из города Шалона. Вдвоем они сделали открытие, которое и позволило Оврару вызвать из небытия Бланш в тот памятный вечер, когда ты впервые побывал в «Буковой роще» и видел, как портрет мертвой девушки проступил на металлическом диске.
Исидор широко открыл полные недоверия глаза, а Валантен тем временем достал последние вещи из саквояжа.
– Лучше сделаем так, – продолжил инспектор. – Я постараюсь воспроизвести для тебя то, что произошло в тот вечер. Это представление я готовил для д’Орваля. Пусть оно все же сослужит службу!
В течение следующих нескольких минут ошеломленному Исидору казалось, что он заново переживает удивительное событие, на котором присутствовал две недели назад в малой гостиной усадьбы д’Орвалей. Валантен поместил лампу, блюдце со ртутью и полированный металлический диск под колпак из марли и железной сетки.
– Представим себе, что этот колпак – стеклянный, такой же, какой использовал Оврар. Ртуть он, скорее всего, спрятал в специальной полости, предусмотренной в основании лампы, – насколько я помню, ты говорил, что его лампа выглядела довольно необычно. Давай-ка зажжем ее и посмотрим, что будет происходить.
Свои слова Валантен немедленно претворил в жизнь: он поднес огниво к фитилю и высек искру, затем поставил блюдце под лампу и снова накрыл все колпаком. Сквозь марлю, подсвеченную изнутри, была прекрасно видна поверхность металлического диска. Мало-помалу она замутилась, на ней начали проступать какие-то очертания, и вскоре они превратились в четкий, как отражение в зеркале, образ: толстая женщина читает книгу.
– Фантастика! – выдохнул Исидор. – А кто это?
– Позволь представить тебе мадемуазель Эжени Пупар, жемчужину среди домработниц. Ее способности к чтению весьма спорны, но кухарка она непревзойденная! Добрейшая женщина даже не подозревала, что позирует мне для портрета. – Говоря это, Валантен поднял марлевый колпак и взял в руки металлический диск. – Как видишь, для создания точного изображения нет нужды вступать в контакт с дýхами. Ну? Я же говорил, что Дагер и Ньепс придумали нечто уникальное и совершенно выдающееся! [90]
– Как это работает?
– Тут уже дело не в физике, а в химии. Изобретатели нашли способ запечатлеть на металлической поверхности лицо любого человека. Для этого медную пластину покрывают слоем серебра, полируют и обрабатывают парáми йода. Далее пластину с полученным йодидом серебра помещают в камеру-обскуру, открывают отверстие, и под воздействием света на ее поверхности «отпечатывается» пока еще невидимая картинка – Дагер называет это «латентным изображением». Сейчас они с Ньепсом свели время воздействия света до двадцати минут, а в процессе их первых опытов на выдержку уходило несколько часов. Пока таким образом удается запечатлевать только статичные предметы и пейзажи.
– А как же заставить это «латентное изображение» проявиться?
– Нужно поместить его в замкнутое пространство вместе со слегка разогретой ртутью. Пары́ ртути сконденсируются на металлической поверхности и создадут амальгаму с йодидом серебра в тех местах, где на него оказал воздействие свет. В результате будет постепенно проступать картинка.
– Это грандиозно! Господа Дагер и Ньепс достойны высочайших похвал! Почему их изобретение еще не прославилось на весь мир, а они не получили достойную награду?
– Только потому, что они пока еще держат свою разработку в секрете, поскольку стремятся довести ее до совершенства. Изображение, проступающее на металле, слишком недолговечно, и они ищут способ более надежной и длительной фиксации. Посмотри, к примеру, что произойдет, если пластину нагреть…
Валантен поднес покрытый серебром диск к пламени лампы, держа его за край кончиками пальцев. Портрет Эжени начал стремительно таять и вскоре пропал совсем.
– Как видишь, – продолжил инспектор, – изображение исчезает так же быстро, как и проявляется. Под влиянием тепла ртуть выпаривается из амальгамы, и поверхность пластины становится такой же чистой, как вначале. Очевидно, именно это и произошло, когда Фердинанд д’Орваль поднес портрет дочери к огню в камине, чтобы получше рассмотреть.
Исидор вдруг хлопнул себя по лбу, как будто забыл что-то важное:
– Но откуда Оврар взял портрет Бланш? В отличие от вашей домработницы она не могла ему позировать.
– Надо полагать, наш жулик очень удачно подобрал себе сообщницу. Не будем также забывать, что он служил в провинциальных театрах и должен уметь пользоваться гримом, а стало быть, мог добиться необходимого сходства. Ну и конечно же нельзя недооценивать силу внушения. Оврар сумел хорошо подготовить почву для своей мистификации. Фердинанд д’Орваль верил и ждал, что дочь явится ему тем или иным образом, и, когда он увидел лицо белокурой девушки, словно вынырнувшее из небытия, у него и сомнений не возникло, что это его родное дитя.
Исидор смотрел на шефа с неподдельным восхищением. Более чем когда-либо, он гордился тем, что работает в Бюро темных дел под началом столь просвещенного полицейского, не похожего на других.
– А столик? – спросил юноша. – Почему он подскакивал? Этому у вас тоже есть объяснение?
– Странный вопрос! Объяснение этому «феномену» я дал тебе в первый же день, когда Мелани д’Орваль пришла к нам за помощью.
– Но вы забываете, что я с предельным вниманием обследовал столешницу в гостиной у д’Орвалей и не нашел ни…
В этот момент раздался стук в дверь. Заглянул дежурный с письмом для Валантена и заодно сообщил, что префект полиции желает видеть начальника Бюро темных дел как можно скорее.
– Вероятно, префекта уже известили о смерти Фердинанда д’Орваля, – пояснил инспектор Исидору. – А значит, едва ли он желает меня видеть, чтобы вынести благодарность. Я обещал ему громкий успех в расследовании, а вместо этого он получил оглушительное поражение.
Валантен машинально вскрыл конверт, на котором значилось его имя. Внутри на листе корявым почерком была набросана дюжина строк, подписанных Дезире Фраппаром. Весьма лапидарно и с самыми причудливыми орфографическими ошибками заведующий постановочной частью диорамы извещал инспектора Верна, что решил обратиться к нему по совету Луи Дагера. Последний, мол, сказал ему, что инспектор Верн просил сообщать любую новую информацию, имеющую отношение к Пьеру Оврару. Так вот, он, Фраппар, вспомнил одну деталь, которая может оказаться важной. Незадолго до увольнения бывший ярмарочный фигляр завел знакомство с одной балериной из Оперы Ле-Пелетье. Эту белокурую юную особу зовут Мария.
– Черт побери, Исидор! – воскликнул Валантен, дочитав вслух коротенькое послание. – Возможно, удача все-таки нам улыбнется. Надо немедленно найти эту Марию. Едем в Оперу!
Озадаченный дежурный молча наблюдал, как оба обитателя кабинета похватали головные уборы, плащи и устремились в коридор, не удостоив его и взглядом.
– Но… – пробормотал он. – А как же… Что мне сказать господину префекту, а?
Голос Валантена Верна долетел до него из дальнего конца коридора:
– Скажите, что дело д’Орвалей еще не закрыто! Теперь мы предъявим ему не мошенника, а убийцу!
Глава 32Падение
Фиакр лениво катил по улице Барбетт под моросящим дождем, лязгая железом по мостовой; кучер клевал носом на облучке, кутаясь в длинный плащ с капюшоном. На перекрестке с улицей Труа-Павийон масляный фонарь дырявил ночной мрак, как маленький настырный грызун. В молочном пятне света остановились две размалеванные женщины, поправили промокшие косынки и, что-то весело обсуждая, под ручку зашагали прочь.
Как только они растворились в черной водяной взвеси, тонкая фигура в расклешенном плаще и круглой шляпе проворно скользнула вдоль фасадов и нырнула в подворотню, где ее поджидал другой человек.
– Ну? Нашел второй выход? – поинтересовался последний.
Исидор Лебрак помотал головой:
– За входной дверью сводчатый проход во внутренний дворик, окруженный высокими стенами. Просто так через них не перелезть, только по приставной лестнице.
Валантен Верн сдвинул цилиндр на затылок и, выглянув из подворотни, принялся рассматривать окна пятого этажа в доме на противоположной стороне улицы. Фонарь заливал лицо молодого инспектора бледным светом. В этом призрачном сиянии оно казалось предельно сосредоточенным и немного напряженным.
– Отлично, – прокомментировал он наконец шепотом. – Значит, не надо будет караулить пути отхода, и мы можем подняться в квартиру вдвоем. В администрации оперного театра на Ле-Пелетье мне сказали, что Мария Попельская живет одна и, в отличие от большинства балерин, не имеет покровителя. Однако сейчас у нее в квартире определенно находится мужчина. Я несколько раз видел его силуэт в окне.
– Думаете, это Оврар?
– А кто еще? Нужно застать его врасплох, так, чтобы у него не было времени понять, что происходит, до того как мы наденем на него наручники. Подождем, пока он и его сообщница погасят свет и лягут спать.
Полицейские настороженно ждали в подворотне еще добрую четверть часа. Наконец свет в окнах за занавесками погас. Выскользнув из укрытия, оба скользнули к крыльцу доходного дома. Исидор, ходивший на разведку, уже удостоверился, что там нет консьержа и можно беспрепятственно попасть на нужный этаж. Они начали подниматься по лестнице на цыпочках, очень осторожно, стараясь, чтобы не скрипнули ветхие деревянные ступени.
Валантен, молча шагая, думал о том, что ему удалось выяснить о Марии Попельской. Она оказалась польской танцовщицей девятнадцати лет от роду. Три года назад оперный театр нанял ее в кордебалет. Семья Марии осталась в родной стране; есть ли у нее друзья в Париже, никто не знал. В общем, это была одинокая бедная девушка, которую Оврар, должно быть, охмурил, наобещав с три короба, и втянул в свою преступную махинацию. Прирожденному мошеннику, краснобаю и лженекроманту, это наверняка не составило особого труда. Впрочем, таков был удел многих балерин с улицы Ле-Пелетье: девочки-подростки из обездоленных классов, зачастую неграмотные и без гроша за душой, становились легкой добычей для молодых пар