И от этой мысли у Валантена на душе кошки скребли.
Глава 4,в которой речь идет о женщинах и женских чаяниях
На следующий день, будь у него возможность, Валантен с самого утра начал бы расследовать таинственное исчезновение Бордосца и Образины. Однако он уже пообещал посвятить всю первую половину воскресенья Аглаэ Марсо.
После того как вместе они прошли через опасные испытания и Валантен приоткрыл хорошенькой актрисе тайну своего прошлого – прошлого ребенка, пережившего насилие [25], – их отношения приняли двусмысленную форму любви-дружбы, когда каждый, из страха оттолкнуть другого, боялся совершить шаг, который можно было бы истолковать как слишком явную попытку сближения. Девушка продолжала играть в театре мадам Саки на бульваре Преступлений [26]– благодаря своим талантам она блистала в кровавых мелодрамах, пользовавшихся большой популярностью. Валантен регулярно бывал на ее спектаклях, аплодировал от души, а после вел Аглаэ ужинать в лучшие рестораны столицы. Этим их общение и ограничивалось, несмотря на очевидное взаимное влечение. Оба старались избегать интимных моментов, и оба надеялись, что время потихоньку само рассеет чувство неловкости, которое – как опять же казалось каждому из них – другой должен испытывать в его или ее присутствии.
Аглаэ особенно боялась торопить события, чтобы случайно не обидеть Валантена и не разрушить тот образ, который он позволил ей увидеть одним глазком, – образ обольстительного мужчины, кому она могла бы отдать свое сердце, если бы он был способен полюбить; образ человека с украденным детством, пребывающего во власти внутренних демонов, терзаемого гневом и виной, умеющего быть жестоким, но также ранимого, готового отдать свою жизнь ради победы над злом и защиты слабых. Девушка не знала, найдет ли он когда-нибудь успокоение, но хотела бы оставаться рядом с ним, когда и если это случится. Возможно, тогда ей удастся убедить его, что она – единственная, кто сможет ему помочь окончательно исцелиться от ран.
Она очень настаивала, чтобы в это воскресенье Валантен сходил с ней на улицу Тэбу, где состоится выступление ораторов, объявивших себя наследниками сенсимонизма [27]. Инспектор особого энтузиазма не выказывал с самого начала. Планы Аглаэ казались ему слишком скучными для погожего весеннего утра, и он считал, что лучше уж совершить речную прогулку до Отея, чтобы погулять там на природе и полюбоваться сельскими пейзажами. Но Аглаэ стояла на своем. Она хотела познакомить его с новыми подругами: «Это удивительные женщины! Вот увидите! Я уверена, вас тоже увлекут их идеи – они хотят возродить дух эпохи Просвещения и ведут борьбу за освобождение женщин от цепей, в которые их заковало общество!»
Когда Валантен утром заехал за девушкой, он как будто бы и не заметил, что она принарядилась специально для него. А между тем Аглаэ была в новеньком платье, заказанном у модной портнихи, которая согласилась взять гонорар контрамарками в театр для себя и своего кавалера. По снятым с актрисы меркам платье было идеально сшито из легкой набивной ткани, с окантовкой выреза линоном – тонким батистом, – и выгодно подчеркивало восхитительные округлости ее фигуры. Свои роскошные темные волосы она собрала в пучок, оставив завитые на английский манер локоны на висках.
Однако Валантен, к величайшей досаде юной актрисы, не догадался сделать ей ни единого комплимента, хуже того – посоветовал прикрыть обнаженные плечи крепдешиновой шалью, поскольку утро выдалось прохладным.
Когда он подавал ей руку, чтобы помочь сесть в фиакр, Аглаэ уже не могла сдерживать обиду и выразила ее в иносказательной форме:
– Знаете что, мой добрый друг? Пора бы вам уже обзавестись женщиной, которая будет о вас заботиться, иначе скоро вы превратитесь в закоренелого холостяка из тех, с кем никто не хочет общаться, потому что одиночество делает их ужасными растяпами, которые дальше собственного носа ничего не видят.
– Забавно, что вы об этом заговорили, – отозвался Валантен, словно и не заметив недовольного тона спутницы. – Я как раз недавно решил нанять служанку, чтобы занималась всякими домашними делами.
– Служанку? Вы серьезно? – с некоторой холодностью взглянула на него Аглаэ.
– Ну конечно! Надо было озаботиться этим раньше. Мне нужно, чтобы кто-нибудь стирал белье, делал уборку и заставлял меня худо-бедно соблюдать режим питания. В общем, я обратился в бюро по найму прислуги, и уже завтра утром мне должны прислать кандидаток. Очень рассчитываю, что вы согласитесь помочь мне с выбором. Честно признаться, я не имею ни малейшего понятия, какие вопросы следует задавать и каких критериев придерживаться, чтобы определить идеальную домработницу.
Аглаэ издала глубокий вздох – полуразочарованно, полусмиренно:
– Что ж, если только этим я могу вас порадовать…
– Дорогая моя! Не просто порадовать – вы тем самым снимете с моих плеч тяжелое бремя! В настоящее время у меня голова занята совсем другим, и нет возможности отвлекаться на домашние хлопоты. – Словно для того, чтобы подтвердить это заявление, Валантен погрузился в свои мысли и до конца поездки не произнес больше ни слова.
Аглаэ поглядывала на него краешком глаза. Она не могла не заметить озабоченную морщинку, появившуюся у молодого человека на лбу, и то, что его зеленые глаза приняли стальной оттенок, обычно свидетельствовавший у него о сильных переживаниях.
Когда кучер высадил их на улице Тэбу, зал, где должно было состояться выступление сенсимонистов, уже заполнился слушателями. Публика являла собой смешение разных социальных слоев – рабочие в блузах соседствовали с буржуа в рединготах, – но главной особенностью было изрядное количество женщин, пришедших поодиночке или небольшими компаниями послушать правильные речи. Аглаэ, взяв Валантена за руку, потащила его за собой в эту пеструю, бодро гомонящую толпу с целью пробиться поближе к помосту, на котором сидели ораторы. Она указала ему на мужчину лет тридцати пяти – тот как раз заканчивал экзальтированную речь, стоя за трибуной.
– Это Проспер Анфантен, верховный отец сенсимонистского движения! [28]– с сияющими от возбуждения глазами шепнула юная актриса. – Какая жалость, что мы прибыли только к концу его выступления! Он человек выдающегося ума!
Валантен, неприятно задетый ее восторженным тоном, присмотрелся к докладчику более внимательно. Проспер Анфантен и правда был не лишен обаяния – высокий, статный, интеллигентного вида, с красивыми волнистыми волосами. Но инспектору совсем не понравился его горячечный взор [29].
Опасаясь обидеть спутницу, он, однако, позволил себе замечание лишь по поводу курьезных облачений ораторов:
– Какие у них занятные балахоны! Такое впечатление, что там собрались безумные банкиры, которых упаковали в смирительные рубашки, чтобы они не спалили деньги своих клиентов.
Все мужчины на подиуме действительно были в одинаковых серых блузах без пуговиц, надетых поверх приличных выходных костюмов. Аглаэ, опьяненная атмосферой зала, пояснила дрожащим от избытка чувств голосом:
– С тех пор как движение, благодаря Анфантену, обрело религиозную наполненность, все его последователи носят такие блузы, которые застегиваются на спине. Это символ братства и способ напомнить, что каждый из них зависит от ближнего своего.
– Оригинальная находка, должен заметить. Однако, согласитесь, это несколько непрактично.
Аглаэ, захваченная происходящим на подиуме, не обратила внимания на иронию в голосе Валантена и указала на миниатюрную женщину, которая только что подошла к трибуне:
– А вот и Клэр Демар! Я привела вас сюда главным образом для того, чтобы вы послушали именно ее! Она… она просто необыкновенная! По силе убеждения с ней никто не сравнится. Впрочем, вы сейчас сами увидите, как она умеет воодушевлять толпу.
Валантен не смог скрыть сомнения. В отличие от Анфантена новая докладчица особого впечатления не производила – хрупкая брюнетка лет тридцати с правильными, но суровыми чертами лица. Она тоже в первую очередь привлекала взгляд эксцентричностью своего наряда, каковой состоял из красного берета, юбки того же цвета, широкого кожаного пояса-портупеи, перекрещенного впереди, и такой же серой блузы, как у ее соратников-мужчин, с той разницей, что у Клэр Демар была крупными буквами вышита на ней фамилия. Пока все выглядело так, как будто несколько актеров в костюмах комедийных персонажей сбежали из бродячего театра в разгар спектакля. Впрочем, инспектор не стал делать выводы на основе первого впечатления. Его опытный взгляд быстро распознал в докладчице женщину беспримерно решительную. Весь ее облик, начиная с пламенного взора, выдавал характер чрезвычайно страстный.
И как только с трибуны зазвучали ее первые слова, Валантен получил тому подтверждение. Речь Демар была резкой, корявой, отрывистой, но в голосе было столько искренней убежденности, что она немедленно завладела вниманием аудитории. Глухой гомон, до того волнами прокатывавшийся по залу, почти сразу стих, а все взгляды устремились к миниатюрной брюнетке, словно притянутые магнитом.
– Я хочу говорить с народом. Слышите меня? С народом! Это означает, что я обращаюсь как к мужчинам, так и к женщинам, ибо в порядке вещей забывать всякое упоминание о женщинах, когда речь идет о народе, забывать о женщинах, при том что они составляют бóльшую часть народа, служат народу, опекают его в детстве и в старости, ублажают и питают в пору зрелости, бурнокипящей или стылой [30].
Из всех присутствовавших в то утро в зале на улице Тэбу Валантен был самым рассеянным слушателем Клэр Демар. Его внимание неумолимо отвлекалось на Аглаэ, которая стояла рядом и, в отличие от него, не упускала ни слова из зажигательной речи своей вдохновительницы. Актриса трепетала всем телом в унисон ораторше, а на самых громокипящих пассажах невольно крепче сжимала локоть спутника со всем пылом. Валантен был немало озадачен зачарованным восхищением, которое читалось в ее глазах цвета золотистого каштана. Он уже видел у нее этот завороженный взгляд несколько месяцев назад, когда Аглаэ спасала его от полиции, устроившей на него облаву по ложному обвинению в преступлении, и отлично знал, что если на лице этой девушки появляется такое выражение, значит, она готова на самые отчаянные, безумные поступки.