ом своим. Сама б на дереве скворечник себе построила, чтоб с обзором и подальше от людей, ты бы ко мне, Королева, в гости приходила. – Катя мечтательно закатила глаза, словно где-то там моментально вырисовывались все эти фантазии. – Ходила б дозором по территории с рогаткой – чуть кто соберется копать что, насаждения топтать, рубить деревья или еще как-то гадить – тут я им р-р-р-раз из рогатки по жопе – эй, не лезь! – и Катя наглядно показала, как она целится из рогатки. – Ну вот, парочки б там гуляли, на цветочки полевые смотрели, чего их рвать-то, на них смотреть надо и радоваться! Зверье б кормили с руки – а те бы и не боялись, подходили б к людям, брали хлебушек с ладошек мягкими губами. Дышать бы приходили баушки с внучатами…
– Ха, Крещенская, ну ты и размечталась! Как тебя унесло-то! Сказительница! Нет, все равно, хоть и красиво мечтаешь, не мое это все, не хочу!
В общем, романтика походов, сидение у костра, бардовские песни под гитару, суп из котелка влекли Ирку безоглядно. Но ни родители-геологи, ни железные руды и россыпи самоцветов так не звали ее, как первая девичья любовь.
Ира уже как-то рассказывала Кате, что прошлым летом познакомилась с одним парнем в молодежном геолого-разведывательном лагере. Он приехал туда с сестрой, сам был на четыре года старше Ирки, брал опытом, гитарой, напором и, что скрывать, шикарной блондинистой шевелюрой. Сеструха была под стать, веселая, заводная, компанейская. Так и ходили парой – друг за друга горой. Ирка даже пожалела тогда, что на свете одна-одинешенька у родителей, ни сестры, ни брата, а как было бы хорошо иметь опору и защиту. Девушку звали Майей, а парнишку очень необычно – Гелием. Видимо, родители были химиками и им в голову не пришло ничего лучшего, чем назвать мальчика в честь инертного одноатомного газа без цвета, вкуса и запаха. Но не все же девочки об этом знали, точнее, почти никто, и звучало имя Гелий красиво и очень даже по-заграничному. Тем более, надо сказать, что одноатомный Гелий этот пользовался в лесах большим успехом! Только представьте картину – духмяная лесная опушка, костерок дымит, полешки трещат, снопы искорок поднимаются в небо, пахнет чем-то ночным, будоражащим, не то цветущими папоротниками, не то русалочьей чешуей, и посреди всей этой сказки – он, эдакий бременский музыкант в окружении девчонок и других невзрачных парней, бренчит на гитаре, и еще голос у него такой, чуть с хрипотцой:
Милая моя, солнышко лесное,
Где, в каких краях встретишься со мною?
Представили? Тогда и представьте, что творилось в Иркином сердце – уже не совсем девчачьем, но еще и не вполне женском. Иванушка этот, а точнее Гелий, выделял ее из всех остальных, сначала, может, только как партнершу по пению, и она подпевала ему чистым ласковым голоском, отчего дуэт их казался нежным и очень слаженным. Потом присмотрелся к ней и решил, что на безрыбье почему бы и нет. Летом они всласть погуляли, но без греха, спелись, рассмотрели друг друга попристальней и решили продолжить общаться и после лагеря. По умолчанию, конечно же, не обсуждая вслух.
Как-то Ирка призналась в этом Кате, сказала просто и буднично, но нервно сглотнув слюну – волновалась:
– Катька, у меня появился парень. Красивый до изнеможения…
Парень? И не из школы! И старше на четыре года, почти взрослый мужчина! И даже мама ее не знает!
– Не хочу ей говорить, сразу начнется: тебе еще рано гулять, сначала закончи школу, что за распущенность, вот я в твои годы, как так можно – ну все вот это, ты понимаешь…
Половой вопрос
Катя, конечно, все уже понимала. Специальных, точнее, каких-то образовательных разговоров о мальчиках, их желаниях и анатомических подробностях родители с ней не заводили, как-то это совсем не было принято. Все она узнавала из красочных воспоминаний бабушки Лиды, Лидки, как все ее звали любя. Она рассказывала много важного для внучки как бы невзначай, не заостряя на этом особого внимания, вроде как походя, но обязательно с некоторыми паузами, чтобы информация улеглась получше. А с другой стороны, когда Катя ездила в гости к другой бабушке, Вере, папиной маме, то шла сразу не за стол, где дымились, поджидая, сибирские самолепные пельмени, а отправлялась прямиком в спальню, где стояла большая книжная полка с разными медицинскими учебниками, справочниками и анатомическими атласами. Особенно хорош был один красавец атлас невероятного формата, антикварный, намного крупнее, чем любой школьный, еле в руках можно было удержать. Картинки там были – заглядение, красочные на удивление и подробные до неприличия. Катя изучила его от корки до корки, поэтому теорию знала на твердую пятерку, а для практики себя пока берегла. Поэтому завидовать Ирке? Нет, зачем, всему свое место и время, думала Катерина, но слушала Иркины откровения с нескрываемым трепетом и восторгом.
– Он все к себе домой зовет, но я чего-то боюсь. Ясно же, что захочет… А мне страшно. Целоваться – это одно, а он рассчитывает на большее. А вдруг он будет какой-то разнузданный?
– Конечно, будет и рассчитывает, иначе зачем тогда к себе зазывать? И приставать станет, точно, ты же сама все прекрасно понимаешь! – Девочки сидели у Кати в комнате на подоконнике, смотрели на толпящиеся внизу машины и принимали важное решение – когда Ирке наконец дать своему хахалю. – Мальчишкам только это и нужно, так уж они устроены.
– Он совсем уже не мальчик и вообще не такой, как все эти наши ребята в классе. Он взрослый и все понимает. Сказал, что меня любит, представляешь? Мне еще никто такого не говорил. – Ирка замолчала, глаза ее заволокло, она снова уставилась в окно, поджав ноги, и нервно заморгала глазом. То ли вспоминала чего, то ли раздумывала.
– Я сегодня ночью не спала и думала: а если он не дождется меня и бросит?
– Бросит, значит, не любит, а если любит, будет ждать, – совершенно резонно и чуть по-бабьи заметила Катя. – Он же сам признался, никто его за язык не тянул. Ты же не какая-то подзаборная давалка, – Катя поразилась своей смелости так ярко высказаться, – а девочка из интеллигентной, порядочной семьи.
– Знаешь, он такой… такой… – Ирка, казалось, и не услышала ее, она была вся в своих мыслях. – Он такой… – еще раз повторила она и закатила глаза, видимо выражая этим высшую степень восхищения. – Когда иду с ним по улице, все вокруг шеи на него сворачивают, даже мужчины. Сама себе иногда завидую, правда. Он ни на кого не похож. Мне, с одной стороны, хорошо, что именно я рядом, а с другой – все равно страшно – вдруг бросит? – Ира снова осеклась и села поудобнее, опершись о раму. – Вот ты много всяких книжек начиталась, что там пишут, как в первый раз-то, больно? Мне и спросить не у кого, это ж очень стыдно, даже думать об этом стыдно, не то что спрашивать! – Ирка раскраснелась, запахла сладким курабье сильнее, чем обычно, и засветилась озабоченной восхищенностью, словно первый раз должен был случиться прямо сейчас, на этом подоконнике с видом на Почтамт.
– Я читала, конечно, но все это сугубо медицинские факты. Тебя ж не сама анатомия интересует, это, я надеюсь, ты знаешь. – Катя попыталась уйти от ответа. Тема была слишком уж щепетильная, и неловко все это было так откровенно обсуждать.
– Ну расскажи хоть что-нибудь, у кого мне еще спросить, а ты практически без пяти минут врач. Я из этой потаенной области только всякие песни знаю, вот и вся моя практика. – И тихонечко, вполголоса запела, слегка пританцовывая по комнате:
Ах ты, моя юбка,
Юбка-раздувалка,
А под моей юбкой
Денег добывалка!
Катя заулыбалась и пошла рядом с ней павой, быстренько составив ей компанию. Она была в брючках, но делала вид, что развевает юбку на цыганский манер, и танец получился очень даже зажигательный.
– Ну это уже совсем из другой оперы, Королева, надеюсь, деньги ты будешь добывать какими-нибудь другими способами! – И девчонки, топая под воображаемую музыку, заржали как две молодые лошадки. Потом обе уселись на подоконник, это было их любимое место в комнате. Насест, как называла его Лидка. Помимо двух маленьких фикусов и цикламена – Лидка обожала цикламены и оставляла торчащий клубень, даже когда они отцветали, – на подоконнике лежали еще две подушечки. Их Лидка называла поджопниками. В прихожей раздался требовательный звонок в дверь и почти сразу зазвучал веселый голос сестрички, вернувшейся с гулянья.
– Ну давай рассказывай, пока Лиска к нам не пришла! А то и ее придется обучать, – прыснула Ирка.
– Ну ладно, – вздохнула Катя, слезла с подоконника и заходила по комнате, как учительница младших классов, которая объясняет деткам основы сложения и вычитания. – Только с чего бы начать… Ну, смотри, гимен, как правило, нарушается при первом половом акте. Гимен – это по-латыни девственная плева. Но бывает и аплазия, это когда девственной плевы вообще нет. Тогда точно не больно. Но такое очень редко встречается, это тебе так, для информации. С биологической точки зрения гимен играет роль защитного барьера от бактерий до момента половой зрелости. В остальном же девственная плева – рудимент.
– А свадебный магазин «Гименей» имеет отношение к гимену? – улыбнувшись, спросила Ирка.
– Ну конечно, слова же однокоренные… – призадумалась Катя.
– Ну ни фига себе, неужели его в честь девственной плевы назвали? Никогда бы не догадалась. – Ирка даже присвистнула и нервно хохотнула, снова подмигнув.
– Да нет, Королева, это вроде как в честь божества, ну брачного бога, Гименея.
В комнату, разок вежливо стукнув, вошла Лида.
– Пойдемте, кошечки мои, я чай с сырничками приготовила, перекусить пора.
Вслед за бабушкой в комнату радостно вбежала маленькая розовощекая Лиска и постаралась с ходу залезть к Кате на руки.
– Не догонишь, не догонишь! – звонко кричала она, пытаясь спрятаться от Нюрки. Но не тут-то было, на пороге появилась нянька и, грозно взглянув на Катю, словно та украла сестру и уже попросила выкуп, подхватила Лиску и понесла вон из комнаты. Лидка махнула рукой Нюрке вслед – не обращай, мол, внимания, козочка, обычное дело. – Давайте, жду вас!