Ю. А.ПРО АКАДЕМИКА ИОФФЕВоспоминания с отступлениями
Про академика Иоффе я знаю с детства. Тогда это было со слов мамы. Пушкин всегда с нами — мы помним его стихи. Так и моя мама живет рядом со мной, хотя она ушла и никогда не вернется. Что она рассказывала, я помню.
Во время войны мы тихо жили в эвакуации в глуши Ярославской области. Мама любила рассказывать. Ну, может, и не очень любила, но мы очень любили слушать и упрашивали ее. Она говорила сказки, которые сочиняла тут же — литературный дар у нее был, или что-нибудь из своей жизни. Удивительно кажется сейчас, что для этого было время в той довольно трудной жизни. Чаще всего, помнится, она рассказывала о Кавказе. «Тебя тогда еще на свете не было». С туристской группой они ходили по Кавказским горам. Группа была составлена из научных работников. Папа работал тогда в Ленинградском физико-техническом институте. Это было, видимо, лето 1933 или 1932 года.
«Какие там были крупные звезды ночью! Здесь таких нет». Я понимаю, это было, наверно, ярчайшее время ее довольно скромной жизни. В ее рассказах более всего выделялись — помимо папы и ее самой — два персонажа: собака и академик Иоффе. Собака стоит здесь первой, потому что история о том, как огромный кавказский волкодав привязался к ним, когда они вдвоем, отдельно от группы, шли несколько дней, и шел с ними до самой Теберды, действительно производила необычайное впечатление на нас, мальчишек.
Академик Иоффе вместе с молодой женой тоже были участниками этой группы. «У него уже была взрослая дочь. Как-то вдруг все папины сослуживцы пошли в цирк. Оказывается, там выступала его дочь — как наездница. И вот все научные работники пошли, как дети, в цирк, чтобы посмотреть на дочь академика Иоффе. Он женился вторично на бывшей своей студентке Ечеистовой. Она была такая веселая, смешливая, всегда улыбалась». Много позднее, уже в Ленинграде мама показывала мне фотографию группы физиков: «Вот гляди, академик Иоффе, он в центре. А куда он смотрит — видишь?» Академик, слегка улыбаясь в усы, скосил глаза вправо, а справа крайняя в ряду стояла молоденькая, круглолицая сотрудница, смотрела вперед и тоже улыбалась. Мне кажется, это было еще до того, как она стала Анной Васильевной Иоффе.
Как говорила мама, они были очень внимательны и заботливы друг к другу. Он ее — Асенька, Асенька, а она его — Абрам Федорович. Бывало, он полезет куда-нибудь в горах, она: «Боже мой, куда он полез! Абрам Федрыч! Абра-ам Федрыч! У! Упрямый какой!» На полянках, в горах встречалось много земляники. Она была там такая крупная и сладкая! Вот он наберет ее прямо на стебельках и мне, как букетик, подносит. Анне Васильевне, кажется, это не очень нравилось. Очень внимательный и вежливый был всегда. Вот мы идем по улице в каком-нибудь селении, навстречу горские мальчишки, босоногие, грязные — академик шляпу снимает: «Здравствуйте, дети!» Они в ответ: «Драсьте, драсьте».
В Теберде на Базе ученых они снова были вместе, папа с мамой в одной комнате, а Абрам Федорович с Анной Васильевной — в соседней, через стенку. «Я там в садике как-то играла с собачкой. Маленькая собачка, не тот волкодав. Я за ней бегаю, она за мной. Я ее за лапы и кружила, как на карусели. Оглянулась — они в открытое окошко, облокотившись, смотрят и улыбаются. Я смутилась. А еще я любила залезть на дерево и наблюдать. Вот Абрам Федорович утром приходит умыться. Там такой простой умывальник, над тазиком. Умоется, тазик возьмет, в сторонку — и выльет. И ополоснет потом. Казалось бы, для этого уборщица есть, он-то — академик. Вот так, всегда чисто после себя оставит. А однажды нам очень захотелось меду — такой красивый, такой душистый. Там на Кавказе он особенный. И помидоры особенные. А денег нет. Так мы горные ботинки сапожнику продали, мы ведь уже возвращались. Видно, все эти разговоры о деньгах были слышны через стенку. Анна Васильевна и говорит мне: „Может, у вас деньги кончились, так вы не стесняйтесь, мы вам дадим“. — „Нет-нет, спасибо, не надо. Мы написали родителям, нам уже выслали“.
Вот так и подошло к концу наше путешествие, и мы в Ленинград вернулись. Да, какое замечательное время было!»
Эти рассказы происходили во время войны. Когда она кончилась, в августе 1945 года мы вернулись в Ленинград. Рядом было прошлое, незабытое. Казалось бы, руку протяни, и потрогаешь, но — по ту сторону пропасти, по ту сторону войны. Довоенный быт, люди, самый воздух помнились ясно, остро — и недосягаемо. Мальчишкам это было еще ничего, наши организмы жили здесь и сейчас. А взрослым, например маме, я понимаю, как было больно. Теперь понимаю.
Дальше пойдут мои собственные впечатления. Первое из них носит несколько странный характер — мне даже неловко за себя. В школах в те времена было раздельное обучение. И вот летом после окончания школы (1951 год) собралось нас несколько человек на квартире у кого-то из девочек. Болтали, развлекались, дурачились. Звонили куда-нибудь наобум: «Воду скоро выключат, наберите полную ванну». Через какое-то время: «Набрали?» — «Да». — «Тогда выкупайте слона». Ужасно остроумно. Вот, чтоб выделиться перед девочками, я говорю: «Давайте позвоним академику». Из телефонной книги извлекли номер телефона. Набираю, отзывается женский голос, как видно, Анна Васильевна. «Будьте добры, попросите Абрам Федорыча». — «Минутку». А вот и мужской голос: «Слушаю вас». — «Абрам Федорович, скажите, пожалуйста, что такое теорема Гаусса-Остроградского?» Пара секунд недоумения, потом: «Видите ли, эта формула связывает поток напряженности электрического поля через замкнутую поверхность с величиной, м-м, с суммарной величиной зарядов, находящихся внутри этой поверхности». — «А кто это говорит?» — «Да-да, спасибо, спасибо». И вешаю трубку. Объяснить, кто это говорит, мне было бы затруднительно. Девочки: «Ну что, правильно сказал?» — «Ну конечно». Юнец нахально похвалил академика. Незадолго перед этим я читал Фриша, второй том, самое начало.
Еще одно мое собственное. Я — студент физфака ЛГУ. Моя специализация — физика полупроводников. А еще я по уши погружен в стенгазету «Физик». В Ленинграде проходит Всесоюзная конференция по физике полупроводников, ноябрь 1955 года. Были и иностранные ученые, несколько человек из ГДР и еще одной-двух стран народной демократии. Иностранные гости — это было тогда еще в новинку. Они приехали, очевидно, благодаря международной известности и авторитету академика Иоффе среди специалистов. Он — главное лицо на конференции, хозяин, принимающий гостей. Он директор Института полупроводников АН СССР. Он все время окружен людьми. В перерыве, выбрав момент, я все же подхожу, преодолев стеснительность, и прошу его написать заметку о полупроводниках и о конференции для нашей факультетской стенгазеты (!). Он соглашается. Я поблагодарил и отошел.
Отошел в некотором ошалении и даже не сразу понял, чем я так поражен. Да, рядом с ним стояли серьезные люди, может быть, иностранцы, Анна Васильевна, но, когда я обратился и он повернулся ко мне, все они как будто исчезли. Он видел только меня и говорил только со мной. Гораздо позже я узнал такое суждение: «Тот человек, с которым ты сейчас говоришь, есть самый важный человек на свете. Понимаю, так проявляется истинная вежливость, происходящая от внутреннего, априорного уважения».
Завершилась конференция, закрутился водоворот студенческой жизни. Не прошло и недели, меня разыскивают и зовут в деканат. Секретарша говорит: «Это вы просили заметку у академика Иоффе? Она готова, звонила его референт. Поезжайте и заберите». Вот это да! Я, конечно, не забыл, но как-то отодвинул в памяти, не думал, что это будет так быстро. Пошел по Дворцовой набережной почти до Литейного моста. Но академика не видел — заметку отдала референт.
Так в «Физике» появилась заметка академика Иоффе, написанная специально для нашей факультетской стенгазеты. Что меня побудило на это «дерзновение» — это, конечно, энтузиазм. Я хаживал на филфак, и мне нравился «Филолог», он был больше и интереснее, чем «Физик». Мы решили: а чем мы хуже? Даже лучше, это ж ясно. Мы все были энтузиасты «Физика». Мишка Кислов, яркая личность, ознаменовал наши достижения четверостишием:
Мы говорили упорно и долго —
Сделаем «Физик» лучше «Филолога»!
Теперь глядим из дали и близи —
Уже длиннее «Филолога» «Физик»!
Творческая мощь студентов-физиков прямо рвалась наружу. Да, скажу без бахвальства, «Физик» стал не только длиннее, но и интереснее «Филолога». Но творческая мощь не может застаиваться, и она нашла себе еще одно русло. Тот же неугомонный М. Кислов потряс факультет двумя полнометражными сценическими постановками на темы факультетской жизни. Она там отражалась в фантастически-пародийном, но добром ключе. Вот ради этого всего я и решился потревожить академика.
Однако вернемся к теме. Больше я его не видел. А видеть его тоже интересно: высокий, слегка сутуловатый, массивный, но без брюха. Голос его был для такой массивной фигуры неожиданно тонким. Добрый: не только лицо, вся фигура добрая. Похож на слона. На это я намекнул в заголовке, был такой рассказ — «Про слона», Бориса Житкова.
Когда я поступил в аспирантуру Института полупроводников, его уже не было в живых. В его кабинете сидел новый директор — Анатолий Робертович Регель.
Анну Васильевну я видел изредка в институте, но не подходил к ней и не заговаривал, не будучи представленным. Около гардероба как-то она обратилась ко мне: «У меня есть фотография, где есть ваш отец. Я вам дам ее». Внешне я очень похож на своего отца, и она узнала меня! Я поблагодарил от души, и все! Я всегда был ужасно бездарен в общении с людьми. А ведь мог бы расспросить ее об отце, о Кавказе — что она помнит. Может быть, эти расспросы были бы ей даже приятны. Но… А потому мой совет: узнавайте, записывайте, уточняйте, пока живы свидетели. Нельзя упускать момент. Упущенного не воротишь.