А вот как изобразить Гальку Сорокину — над этим долго голову ломала. Сорокина старалась подражать Елене Сергеевне. Все эмоции учительницы, словно в зеркале, тут же отражались на Галькиной физиономии. Наблюдать за этим было забавно. И Дунька могла долго постреливать глазами, переводя любопытный взгляд с лица учительницы на Гальку. А когда ей это надоедало, начинала сама передразнивать мимику Елены Сергеевны. Эх, жаль, что нет у неё планшета, а то бы можно было сделать, как там это называется… «сэлфи», что ли, а потом сравнить с оригиналом. Но о планшете оставалось только мечтать. Матери и на захудалый мобильник денег было не скопить. Но это Дуньку не колыхало. Кому ей звонить? К тому же за разговоры ведь тоже платить надо.
Прошёл день, другой, третий… Елена Сергеевна с работы не уходила, продолжала вести уроки. Дуньку точила зелёная скука. Снова на уроке принялась комментировать каждое слово учительницы, вызывая безудержный смех у ребят. Елена Сергеевна съёжилась, вжала голову в плечи и замолчала. И сразу стала похожа на нахохлившегося воробья. Комментировать было нечего. Тогда Дунька сделала из листка с карикатурами самолётик и пустила его летать по классу. Но полёт самолётика нужного эффекта не произвёл. Все записывали в дневники домашнее задание. Дунька вздохнула.
На её счастье, из парты нагло выполз какой-то жук. Дунька оживилась, достала из рюкзака лупу и стала внимательно его разглядывать. Поворачивала на спину, блокировала карандашами все пути возможного побега, поднимала на книге вверх и смотрела, что он будет делать на высоте. Жук каким-то образом умудрялся ползать вверх ногами. Вдоволь наигравшись с жуком, стряхнула его в пенал, достала из рюкзака художественную книжку и погрузилась в чтение, громко хохоча в самых интересных местах.
С первого класса Дунька сидела на последней парте, одна. И не только потому, что была выше всех в классе. А ещё потому, что она, Дунька, жаловались родители, «отвлекает их детей от занятий». К одиночеству своему Дунька быстро привыкла. И в этом находила своеобразный кайф. С пацанами из класса, «тупицами и недотёпами», ей было совсем неинтересно. Любому из них она могла бы так поднадавать, что мало бы не показалось.
Первый раз это случилось ещё в первом классе. Разодрались они тогда с Колькой Ручкиным. С чего началось, сейчас уж и не помнила. Короче, открыл тот свою глотку лужёную и давай её на весь класс высмеивать. Дунька с минуту молча, в упор смотрела на него: думала, что угомонится. Но Ручкин только больше распалялся. 0бзывки вылетали из его поганого рта, как плевки с губ разъярённого верблюда. Что было делать? Пантерой сорвалась с места и с ходу, изо всех сил, ударила его кулаком в нос. И долго бы ещё катались они клубком по грязному полу класса под визги трусливых девчонок, да кто-то догадался вызвать из коридора дежурного учителя. Та, увидев окровавленное Колькино лицо, взвыла сиреной и стала растаскивать их в разные стороны. А когда ей это наконец удалось, почему-то набросилась на Дуньку:
— Ты что творишь, Цыганова?! За что ты парня так избила?!
— А пусть не обзывается, — процедила сквозь зубы Дунька. — Если ещё хоть раз своё хайло откроет — не так получит! Это я обещаю!
У учительницы, похоже, язык отнялся. Взгляд изумлённых глаз застыл, и только быстро хлопали крашеные ресницы. Но передразнивать её, как это раньше бывало, Дунька не стала. Адреналин весь вышел. С чувством исполненного долга неспешной походкой направилась к своей парте, чтобы уложить в рюкзак тетрадки и книжки. При этом держала голову так прямо, будто несла на темени наполненную доверху драгоценную чашу. Душа ликовала. Теперь и другим пацанам неповадно будет. А разбитая губа — это ерунда. На ней, как однажды выразилась мать, «всё заживает, как на собаке».
Одноклассники это усвоили и больше не задирались, предпочитая обходить её, «бузу», стороной. Что касается девчонок, откровенных ябед и подлиз, то с ними Дуньке вообще говорить было не о чем. А потому на переменах она торопилась в коридор, чтобы пообщаться со старшеклассниками. И в этом ловила драйв.
Частенько, после уроков, забежав за угол школы, просила у курильщиков хапчик. Те гоготали над её неслыханной дерзостью, но давали, приговаривая при этом: «Ну, Дунька-пердунька, молодца!» Она с заправским видом затягивалась и, как не раз видела по телевизору, картинно пускала дым через рот кольцами. Старшеклассников забавляла её отчаянная наглость. И даже на её подколки они не обижались.
«Чего хребет согнул в вопросительный знак?» — могла она кого-нибудь панибратски хлопнуть по спине. «А у тебя чего такой нос красный, как у алкоголика?» — переводила быстрый взгляд на другого. «Глядите, как у этого хмыря джинсы-то сзади отвисли, будто он в них наложил!!» — уже стараясь перекричать звонок, тыкала пальцем в сторону третьего.
И всё ей с рук сходило.
«Это ж Дунька! — ржали „старики“. — У неё не язык, а помело! Что с этой придурочной взять, кроме анализов?! Её, наверное, в детстве с печки уронили! А может, в зоне на свет зачали!»
И снова ржали. Дунька вместе с ними. Но даже пальцем Дуньку не трогали: мол, потом вони не оберёшься.
Общаясь со «стариками», Дунька значительно расширяла свой, как говорила Елена Сергеевна, «словарный запас». Её подвижный и гибкий ум ловил каждое незнакомое слово подобно впитывающей воду губке. Первой, кому она «демонстрировала» свои познания, была мать.
— Жрачку гони! У меня брюхо бунтует! Да побыстрей: одна нога здесь, другая — там!
— Господи! Где опять понахваталась?! — возмущалась мать.
…Мать в школу уже не вызывали.
Ещё в первом классе в разговоре с директором она прямо при Дуньке откровенно призналась:
— Что хотите со мной делайте! Не могу с ней справиться! Скоро, наверное, с ума сойду! Откажусь от неё — и всё! В детский дом отправлю!
На что директриса укоризненно покачала головой.
Слышать такое от матери было обидно. Дунька выпускала скопившийся в груди тугой воздух одним уголком рта.
— Вот завтра и отправь! Пусть на моей кровати твой хахаль спит!
Все возмущённые слова директрисы, как всегда, пропустила мимо ушей. А когда та наконец замолчала, Дунька, скосив в сторону матери презрительный взгляд, выпалила:
— А что она про меня всё и всем по телефону рассказывает?!
Мать не нашлась что ответить, опустила глаза в пол. Директрисе тоже, казалось, не больно-то хотелось развивать эту щекотливую тему.
— Иди, Дуня! — устало произнесла она. — Подожди маму в коридоре и подумай над своим поведением!
А что тут было думать? Мать, действительно, делала ей «рекламу» при каждом удобном случае. Всем своим подругам обрисовывала Дуньку в таком свете, что хоть сквозь землю провались. Дунька за это как-то обрезала ей телефонный провод. Мать, не заметив подвоха, продолжала в красках расписывать её, Дунькины, проделки. А потом долго дула в трубку: «Алё! Валь? Ты меня слышишь? Алё! Да что же это такое? Телефон за неуплату отключили, что ли?!»
Наконец, сообразив, в чём дело, принялась в сердцах оборванным проводом хлестать Дуньку по ногам. Дунька подняла визг, да такой пронзительный, что соседи, вроде бы привыкшие к их буйным разборкам, застучали ложками по батареям. Матери ничего не оставалось делать, как погрозить ей кулаком и прогнать в свою комнату.
Успокаивалась Дунька после таких скандалов, посмотрев свои любимые боевики на DVD-плеере. Там всё было круто. Суровые дяди жили «по понятиям», и, как она, Дунька, ничего не боялись.
Иногда Дунька жалела о том, что мать родила её девчонкой. Терпеть не могла платьев! Придя из школы, тут же натягивала на себя спортивки и футболку. Только в штанах чувствовала себя комфортно. Кукол и прочей бабской ерунды тоже терпеть не могла. Машинки ломать любила. Только ей их никто не дарил. Приходилось отбирать у дворовых малышей. Но домой со двора игрушки не приносила. Мать бы подняла такой вой! Разломанные трофеи бросала в песочнице или в подъезде.
Больше всего ей нравились мальчишеские опасные игры. Ну, например, кататься на льдинах во время весеннего ледохода. Оторвавшиеся от берега глыбы льда течением быстро гнало по реке. Старшие мальчишки бесстрашно перепрыгивали с одной льдины на другую. У Дуньки захватывало дух. Вот это драйв! Но первый опыт оказался неудачным. Два раза перепрыгнуть с льдины на льдину удалось, а на третий — осечка. Под её тяжестью ледяную глыбу неожиданно наклонило, и Дунька оказалась в воде. Хорошо, что в этом месте было не так глубоко, ей по пояс. Ободрав об острый и корявый лёд лицо и руки, выбралась на берег и со всех ног припустила домой.
В подъезде столкнулась с бабой Зоей. Та, увидев её, ахнула. У Дуньки зуб на зуб не попадал, не говоря о том, чтобы ключ в замочную скважину вставить. Баба Зоя затащила её к себе, напустила в ванну горячей воды, сняла с Дуньки мокрую одежду и велела лежать в ванне до тех пор, пока не покраснеет всё тело. А потом ещё заставила выпить какой-то горькой настойки с перцем, от которой у Дуньки перехватило дыхание. Но баба Зоя, предупреждая Дунькины истерики, грозно пообещала:
— Будешь выть — матери скажу! Она за это по головке не погладит.
Угроза бабы Зои рассказать матери была напрасной. Скрывай не скрывай — без разницы. Что, мать не заметит ссадины на лице? Руки можно ещё спрятать, а моську — как?! Видя, что Дуньке это — трын-трава, погрозила пальцем:
— Тогда «скорую» вызову, чтобы тебе уколов наставили в задницу! Пацанка ты этакая! Будешь за мальчишками таскаться — когда-нибудь голову себе проломишь! — И, сменив гнев на ужас, тихо прошептала: — А если бы под лёд ушла? Думала об этом? И не нашли бы никогда.
Дунька вскинулась:
— Баба Зоя, а откуда ты знаешь, что я на льдине каталась? Колдунья ты, что ли?!
— Да уж знаю я эти ваши забавы! — снова погрозила ей пальцем та. — В детстве и мы подобными шалостями занимались. На моих глазах одного мальчишку под лёд затянуло…
— И что?! — вытаращила на бабу Зою испуганные глаза Дунька.
Та молчала, довольная произведённым эффектом. Потом, после паузы, передразнила: