Вагончик притормозил, а потом колёса снова застучали по рельсам. Миллионы таких вагончиков бежали сейчас по всей земле, повинуясь каждый своей программе. Кто-то ехал в гости, кто-то — путешествовал. Жить в одном сплошном путешествии было обычной практикой в мире, где рухнули границы. Люди хотели каждый день видеть новые страны и города.
Сол проснулась и спустила ноги с кровати.
— Доброе утро, милая! — Леся уже хотела было сесть к своему рабочему экрану, но увидела, как дочка снова гладит воздух рядом с одеялом.
Ох уж этот её новый невидимый друг Мася. Из-за него Сол совсем отбилась от рук! А ведь была такая тихая, воспитанная. С двух лет играла одна, никому не мешала.
— Сол, сейчас же включи электроняню! — крикнула Леся, усаживаясь за работу.
Детские сады-вагончики были им не по пути. Пришлось полностью довериться киберняньке, но Сол игнорировала её последние дни. Сначала липла к Лесе и мешала писать, а теперь вот «завела» Масю. Рассказывала ему о чём-то. Доверяла свои детские тайны. Леся волновалась немного, но у неё совершенно не было времени заниматься с Сол. Днём она работала в сети, а вечером нужно было заехать в магазин, приготовить ужин, ну и хоть немного поболтать с другими мамашами. И сериал бы…
— Мама! — звонко крикнула Сол. — Мася зовёт меня гулять!
Леся вздохнула и демонстративно надела наушники. Сол уже 5 лет, может и потерпеть с глупостями. Все дети прекрасно играют в одиночестве.
Она не видела, как Сол подошла к Бьёрну, умевшему удачно изображать отца, даже сидя к дочке спиной.
— Папа, можно мне погулять с Масей? — Сол подёргала отца за рукав.
Бьёрн вздрогнул и, не поворачиваясь, закивал.
Сол была воспитанной девочкой. Она сказала: «Спасибо, папочка» и протянула тонкую руку прямо в воздух. Рука растворилась примерно по локоть, и Сол вежливо помахала родителям другой рукой, которая была ещё в «их» мире.
— Пока-пока?
Акши выманит твоего пса
— Ко? — строго спросила курица и посмотрела на меня круглым оранжевым глазом.
Она лежала со связанными ногами на чурбаке, на каких обычно рубят мясо, и прекрасно всё понимала.
Время от времени это порождение динозавров шевелило чешуйчатыми скрюченными лапами, приподнимало голову, пристально смотрело на меня и вопрошало: «Ко?»
Наверное, хотело спросить: доколе?
Кам-шаман невозмутимо курил трубочку на своей чёрной кошме, брошенной в траву у обрыва. Внизу неспешно текла тяжёлая осенняя Катунь. Шёл третий час испытания. Нёбо моё высохло, руки ослабли. Я стоял с тесаком возле курицы и не мог отрубить ей голову. Не мог закончить обряд. Я слабак, трус!
Но она же живая… Кудахчет, вот…
Кам докурил, погладил по кожаному лицу лежащий рядом бубен.
Он говорил мне, что когда побежит кровь — позовёт моего волка. На моей родине шла война. Я вернулся в горы, чтобы кам Акши научил меня убивать.
— Ко? — безжалостно спросила курица.
Кам встал на крепкие короткие ноги, надвинулся на меня.
— Душа человека — нитяная, да, — выдохнул он с остатками дыма. — Видно, ты сильно много ниток порвал.
Я молчал. Что я мог сказать в свою защиту? Что люди из городов не рубят ножами кур? Что это глупо, несолидно? И, чего кривить душой, страшно. Словно этой смертью я переступлю в себе что-то… Что?
Кам Акши покачал головой:
— Не держит волю душа — бей без воли, да. Подними руку да веди вниз.
Я занёс тесак, глянул на курицу… Она моргнула — круглый глаз наполовину затянула морщинистая старушечья плёнка…
— Не могу!
Голова моя опустилась, колени подогнулись. Шаман вынул из моих ослабевших пальцев тяжёлый охотничий нож. Смахнул с чурбака курицу.
Кам Акши был большим другом моего деда. Наша семья покинула эти места, когда мне едва минуло пять, но я на всю жизнь запомнил вечно сморщенное лицо старого шамана, запомнил, как он просил деда не уезжать. Говорил, что далёкий город выпьет из детей живую силу земли. Но дед уехал, хоть и был родом из этих мест.
Воспоминания придали мне сил. Я поднял голову и посмотрел в узкие глаза-лезвия кама Акши.
— Ладно, — сказал он. — Ради семьи твоей, да. Старый обряд буду делать. Не волчий, нет. Не всякий может дикого волка в себе кормить. Нет волку еды в городе, нету степей для бега. Но пока долг свой помнишь — живёт в тебе пёс. Он встаёт, когда Эрлик напротив встаёт, когда смерть на тебя скалится. У кого — белый пёс Кама, у кого — чёрный пёс Кара. Белый — защитник, чёрный — убийца. Пёс выйдет, чтобы жизнь твою спасти. И ты тогда сильным защитником станешь. Белым словом мир будешь резать. Или чёрным ножом.
Кам покачал головой, равнодушно проверил пальцем лезвие и полоснул меня по горлу.
Я очнулся в траве у обрыва, и надо мной светило солнце.
Боли не было.
Приподнялся, оглянулся: кама Акши не увидел, а вот на чурбаке-алтаре шевельнулось что-то белое.
«Получилось! — подумал я и обнял холодную землю в щетине колкой травы. — Как хорошо, что мой пёс — белый! Не убивать буду! Словом защитить сумею! Пресса — это же тоже сила! Четвёртая власть! Я — смогу, я…»
Зверь на чурбаке встрепенулся, дёрнул коротким хвостом и запрыгал прочь.
Поразительная победа
— Ну что, за победу?
Импозантный мужчина ослабил галстук и подмигнул грузному рыжему господину в мешковатом твидовом пиджаке.
Тот поболтал лёд в стаканчике с виски, усмехнулся в моржовые усы и глотнул.
Только старик сидел неподвижно и смотрел в стеклянную воду за бортом яхты.
— Ты проиграл, — сказал импозантный твидовому. — Твои бомбы и полёты на Луну — только проедают бюджет. Людям нужно было сказать: «Эй вы! Там, за бугром, живут лучше! Там вам дадут джинсы и свободу!» Мир слов сильнее мира вещей. Я — богат и успешен. Я тыкаю пальцем в дерьмо, и завтра все начинают покупать дерьмо.
Рыжеусый не отвечал. Он пил, и круглое лицо его разгоралось, словно в голову садилось солнце.
— Бюджеты моей победы — копеечные, — не унимался импозантный. — Пока ты делал оружие — я делал слова и мысли!
— Что празднуете, идиоты? — пробурчал себе под нос старик, но двое его услышали. Импозантный сдвинул стрелки бровей, а усатый надул щёки и стал похож на игрушечного моржа.
— Союз рухнул, босс, мы победили… — попытался солировать импозантный, но замолчал, уловив недовольство на морщинистом лице старика.
— Вы? — удивился старик. — А куда вы теперь денете всех, кто боролся с Союзом? Газеты и телеканалы? Оружейные заводы и рабочих этих заводов? Солдат? Учёных? Шпионов? Всех этих людей вы лишили сейчас работы!
— Мы переориентируем экономику, Босс. На мирные рельсы…
— Это сказки для простолюдинов, что экономика вообще способна развиваться без постоянной угрозы. Люди не могут, не умеют жить без войны!
Старик слишком разгорячился и закашлялся. Твидовый налил ему минералки, пробормотав в усы:
— Союз уже не вернёшь. Кто теперь может на нас напасть? Мы — самая сильная страна в мире.
Старик глотнул, и светлая детская улыбка прорезала его лицо:
— А ты представь, как два самолета врезаются в наш самый большой небоскрёб, а?
— Это невозможно, Босс! Наша служба охраны — лучшая!
— Лучшая? И вы не в состоянии устроить всего два самолета?
— Но… что будет потом?
— А потом мы объявим войну террористам. И у нас будет новая отличная война.
— Где-нибудь в Восточной Европе? — осторожно подал голос импозантный.
— Слишком много АЭС. Предлагаю Африку, — насупился твидовый. — В крайнем случае — Ближний Восток.
Солнце вышло из головы твидового и опустилось в море, оставив на воде длинную алую полосу.
И было, в общем-то, всё равно — закат это или восход.
Красное полунесладкое
Первой как всегда отреагировала амигдала. Это миндалевидное тело внутри височной доли мозга. Его эмоциональное «ой!» лишь на миллисекунды опережает кору, но этого достаточно человеку, чтобы отшатнуться, когда здоровенная шавка взрёвывает и рвёт поводок из рук молоденькой девицы. Человеку достаточно. А мне достаточно, чтобы застыть столбом и не броситься на собаку.
— Простите! Пожалуйста, простите! Рекс раньше никогда! С Новым годом вас, с наступающим!
Девица торопится, краснеет, мнётся. Понятно, что за пять минут до Нового года не выскакивают из подъезда, чтобы выгулять собаку. Её явно ждёт где-то рядом молодой человек с бутылкой шампанского. Они обнимутся, выстрелят пробкой в небо безо всякой боязни разбить Большую Медведицу, и боем курантов станет для них перекачивание сердцами крови. В унисон. А, вон и парень шагает!
Я улыбаюсь:
— Ничего-ничего, вы же видите, я совсем не испуган. С Новым годом, соседка! Ведь новая соседка, да?
— Позавчера переехали, — она нервничает, не решаясь объявить мне, что я — вроде половой тряпки, застрявшей не ко времени между дверью и порогом. — Вы уж не обижайтесь на Рекса, он у нас беспородный.
Я милостиво киваю и смотрю, как девица тащит по новогоднему снегу хрипящего пса.
Не люблю собачек. Не все собачки потеряли нюх от городского смога. Ещё попадаются такие вот Рексы, чующие меня за версту. Волчья кровь…
Крепко сжимаю трость и смотрю на часы. Потом на девушку, которая старательно привязывает психующего кобеля к надёжному забору элитной многоэтажки. Её парень уже открывает шампанское.
Ну вот и ладненько. Пусть выдержанное красное ещё настоится на своём восьмом этаже. Сегодня отмечу грядущее молодым вином. Но пусть сначала это вино подышит немного. В конце концов, для каждого должен наступить Новый год.
Мир наизнанку
Умер я ранним утром, а очнулся, когда от мутного горизонта опускались первые хлопья тьмы. Я глубоко выдохнул, залюбовался сажевыми тонами здешнего «восхода» и меня осенило вдруг, что всё здесь зеркально миру рассветному, потому настоящий мужик должен успеть сломать дом, избавиться от родственников, а дерево, если таковое найдётся, лучше всего разнести в щепки!