Когда стало известно, что Леша убит, Алик с Ольгой, конечно, догадались, чьих рук это дело. Вскоре после нашего возвращения с юга Алик сказал Герману, что следователь, кажется, подозревает его, Алика, в убийстве Алеши. Герман посоветовал ему ни в чем не признаваться, потому что нет у следователя никаких доказательств его вины, а, значит, нечего ему, Алику, опасаться. И после этого Герман стал намекать следователю, что будто бы Алик готов признать свою вину.
…Еще летом, когда мы только познакомились, Герман попросил меня свести его с некоторыми людьми… Вы знаете, с какими… Я пыталась объяснить ему, что так просто с ними не знакомятся. Но он заверил меня, что эти люди только спасибо мне за него скажут и что такие, как он, для этих людей на вес золота. В общем, я сумела устроить ему встречу с нужным человеком. Не знаю, о чем они говорили, но я почувствовала, что Герман остался недоволен результатами. Мне он сказал только, что еще докажет кое-кому, чего он стоит.
После убийства Леши он перестал от меня скрывать, что хотел бы стать профессиональным убийцей и что рассчитывает получать за свою работу хорошие деньги.
Алика он убил из опасения, что тот в конце концов не выдержит и признается следователю, что видел, как в ночь убийства Алеши они прошли мимо его окна в сторону школы — Герман, а за ним Алеша. Но у Германа была и другая цель. Ему хотелось совершить убийство так, чтобы комар носа не подточил, чтобы не было ни свидетелей, как в случае с Алешей, ни улик. Чтобы не допустить ни единой ошибки.
Он был уверен, что Алика и Ольгу прикончил „чисто“. Даже свой уход на ночь к родителям разыграл так, что у меня и в мыслях не было подумать о чем-то там. В воскресенье с утра он с мрачным лицом сидел у окна и смотрел на улицу. Когда я с ним пыталась разговаривать, отмахивался, как от назойливой мухи. Я постаралась сготовить вкусный обед. Выставила коньяк. Хотела как-то угодить. А он к коньяку не притронулся. К еде сразу начал придираться: сказал, что кабачки пахнут рыбьим жиром, а лангет несвежий, подогретый. Я обиделась, что-то сказала, а он швырнул тарелку на пол. Ну, тут и совсем… Я заплакала, а он обозвал меня на букву „п“ и еще прибавил: „старая…“. И убежал. Сначала в домино играл, потом — я видела в окно — сходили с Аликом в магазин…
Вечером вернулся от Алика и опять не разговаривает. Смотрит в окно. Мне он показался трезвым. Уже давно стемнело, когда он вдруг сказал, что будет ночевать у родителей. Я спросила, за что он на меня взъелся. И опять заплакала. „Ты тут ни при чем, — сказал он. — Просто у меня сегодня душа не на месте. Надо побыть одному. Завтра спокойно поговорим“.
И действительно, утром пришел в хорошем настроении, схватил меня в охапку — дети были в школе — и на руках понес в постель. Потом попросил поесть, вчерашние лангеты умял — только за ушами трещало.
Но когда я узнала про Алика и Ольгу, то сразу поняла, почему Герман не ночевал у меня. Правда, спрашивать его я ни о чем не стала. Только нарвалась бы на грубость.
На другой день он поехал к следователю. Вернулся поздно и в хорошем настроении. Теперь, сказал, можешь спать спокойно, больше тебя не будут таскать на допросы. Меня, сказал, пускай вызывают. Мне, сказал, теперь даже очень интересно их послушать.
В тот вечер он и признался мне в убийстве Алика и Ольги. Даже с подробностями.
Ольга спала, когда он, накачав Алика водкой до бесчувствия, прошел в комнату и задушил ее своим отработанным приемом, даже не прикоснувшись к ней руками. Так быстро все сделал, что она и глаз не успела открыть. А потом уложил ничего не соображавшего Алика спать на полу возле стола. Две подушки сунул ему под голову, накинул на шею петлю и убрал подушки…
Рассказывая все это мне, он был уверен, что я не проговорюсь. Ведь сколько раз слышала от него: „Смотри, только пикни — задавлю и тебя, и твоих щенят!“. Я уверена, что ему ничего не стоило исполнить свою угрозу, он ни перед чем бы не остановился. Так и жила в страхе…».
— Как понимаю, остались последние штрихи, — сказал Горелов. — с Германом Щегловым всем все ясно.
— Ну, хоть не все, а почти все, — уточнил Брянцев. — И не всем, а только нам с вами. Пока только нам одним, не считая Щеглова. А суд потребует от нас, кроме нашей веры в его виновность, еще и веских доказательств. Для полной ясности. А какими доказательствами мы на сей момент располагаем? Лишь несколькими косвенными уликами и признательными показаниями Полуниной… А если Полунина вдруг почему-либо решит отказаться от своих признательных показаний? Например, заявит, что ты их у нее вытянул недозволенными методами, угрожал отправить ее в тюрьму, если не покажет против Щеглова.
— Ну уж! — вскинулся Горелов.
— А что? Свидетелей не было, адвоката она выпроводила из кабинета, и поди докажи, что ты не верблюд.
— А по ее голосу на пленке разве трудно понять, что никто не вытягивал из нее признаний клещами?
— А ты предупредил ее, что ее признания будут записаны на диктофон?
— Нет…
Брянцев грустно покачал головой.
— М-да… А еще у нас есть веревка, которую ты, Володя, привез из колонии. Жаль только, что это не та веревка, которой был удавлен Полунин.
— Зато у нас есть показания свидетелей, которые видели Щеглова на месте происшествия возле трупа Полунина, — напомнил Горелов.
— Серьезная улика, — согласился Брянцев и тут же оговорился: — В ряду других серьезных улик, которых у нас пока что с гулькин нос…
— Ну, и что вы предлагаете? — Горелов сорвал трубку с зазвонившего телефона. — Да, Паша, слушаю!.. Да… Так!.. Повтори, Паша!.. — бросив на Брянцева многоговорящий взгляд и показав ему большой палец, схватил со стола авторучку и стал что-то быстро писать на первом попавшем под руку клочке бумаги. При этом через определенные промежутки времени ронял в трубку: — Так… Повтори!.. Так… Повтори!.. — и, наконец, бросив трубку, с торжеством поглядел на старшего следователя и Первушина. Уже не сдерживаясь, растянул губы в широкой улыбке.
— Ну, не тяни кота за хвост, не рви нам сердца! — шутливо сердясь, заторопил его Брянцев.
Горелов полюбовался на свои записи.
— Вникайте: девятое октября. Время, приблизительно, от ноля двадцати до ноля тридцати. Интересующий нас объект входит в подъезд родительского дома… Устраивает?
— Кто свидетели? — быстро спросил Брянцев.
— Трое парней и девица, все фамилии у меня тут, — Горелов потряс шпаргалкой. — Сидели на ступеньках лестницы между вторым и третьим этажами. Травили анекдоты и, по всему видать, курили травку. Один из парней живет в этом же подъезде и знает Щеглова в лицо. Другой — наш старый приятель Северцев…
— Вот как! — не удержался от удивленного восклицания Брянцев. — При случае передай ему от меня привет, — проговорил с усмешкой и спросил: — Число точно девятое, не путают?
— Железно, — заверил его Горелов. — Девица показывала парням свои новые фотографии и на обороте одной парни оставили ей на память свою кровь: протыкали палец булавкой и прикладывали к фотографии.
— Дурачье! — засмеялся Брянцев и выжидательно посмотрел на Горелова: — Ну, и что? Отпечатки пальцев есть, а число?
— Его как будто по нашему заказу нацарапал дружок наш Северцев. Тоже кровью. Девятое октября!
— Ты смотри! — восхитился Брянцев. — Молодец Никола! — и вернулся к прерванному разговору: — Денежка к денежке, а улика к улике, — с этими словами он неторопливо достал из кейса документ и протянул Горелову: — Ну-ка, Володя, прочти с чувством!
«…Среди микрочастиц, взятых с рук Митрофанова А.Т., волокон общей родовой принадлежности с волокнами веревки, которой Митрофанов А.Т. был удавлен, не имеется…»
Это означало, что Алик Митрофанов своими руками не касался веревки с петлей, а, следовательно, не мог сам набросить ее на себя.
Вопрос о самоубийстве Митрофанова отпадал сам собой.
— Однако прошу не расхолаживаться, — предостерег Брянцев своих помощников. — У нас с вами сегодня много работы.
Всю вторую половину дня и до позднего вечера Игорь Усков с Первушиным и прикомандированным к ним в помощь слесарем-сантехником из домоуправления обследовали смотровые колодцы в прилежащих к школе кварталах. Искали бутылку из-под «Империала», а также стакан, из которого пили в ту роковую ночь во дворе школы Щеглов с Полуниным.
Никак не думал Игорь, что этих колодцев такая пропасть.
А в это же время Брянцев с Гореловым знакомились с «хозяевами» мусопроводов в домах по улице Ильича. Часам к восьми вечера вышли, наконец, на водителя машины-мусоровозки, который вспомнил, что приблизительно в середине августа, но, возможно, и чуть раньше он выловил из контейнера полиэтиленовый мешок с почти новыми кроссовками именно тех расцветок, которые интересуют следователя. И подарил их племяннику, но тот их ни разу не надевал — не подошли по размеру.
Племянник его проживал в Юго-Западном районе. Наши сыщики сели в троллейбус, затем пересели в автобус 21-го маршрута и уже вскоре, через час с небольшим, пригласив понятых, изъяли у племянника кроссовки искомых расцветок и именно того размера, который носил Щеглов.
Часов в девять вечера Игорь Усков, не столько уставший, сколько раздосадованный неудачей — ни бутылки, ни стакана они с Первушиным так и не нашли, — заявился к себе домой. Помимо чувства досады, его глодала еще и ревность. К Володе Горелову, которого, а не его, Игоря, Сергей Алексеевич предпочел взять к себе в напарники.
С того вечера, когда Игорь признался Брянцеву в том, как спровоцировал явку «ковбоев» с повинной, он неожиданно для себя самого стал испытывать все возрастающее чувство симпатии к этому человеку. А последние дни с грустью думал о том, что в скором времени, еще до завершения расследования преступлений Щеглова, им предстоит расстаться. Возможно, навсегда.
Дело в том, что через пару недель, после аттестации, ему, Игорю Ускову, предстояло назначение на постоянную работу в качестве младшего инспектора уголовного розыска. То ли здесь, то ли в другом месте. Куда пошлют.