субъективизировании романа в XVIII столетии ("чем энергичнее борьба против старого строя, тем больше творческое овладение душевной жизнью изображаемых людей") с ссылкой на Ричардсона и "Манон Леско".
Все же статья вызывает некоторые возражения. Первое из внешних возражений то, что она написана "не для нашей публики". За единственным, мне кажется, исключением — Мариэтты Шагинян, кто из наших писателей сумеет понять эту статью? "Лит. энциклопедия" и так грешит большой пестротой стиля, а статья т. Лукача еще больше увеличит эту пестроту, так как уровень ее несомненно выше уровня других статей. (С места: это не недостаток). Да, конечно; но она мало информативна. Можно дать в дополнение к ней статью, где будет все то, чего не нашел т. Шиллер в статье т. Лукача.
Далее возражения по существу. Я начну с маленьких и частных. Во-первых, следовало остановиться на вопросе о границах романа и драмы, в частности на вопросе о том, что тормозящий эпизод по существу своему антидраматичен и что, например, даже у Достоевского такое количество эпизодов, которое не-возможно ни в какой драме. Мне кажется, что это соображение чисто формальное. Если драматическая и повествовательная инструкция имеют какую-то действительно внутреннюю противоположность, то все-таки "Преступление и наказание" построено гораздо более драматично, чем, скажем, "Цимбелнн" или "Генрих IV" Шекспира. Традиционное различение драмы и романа надо пересмотреть и едва ли вообще его можно оставить.
Второй вопрос — это вопрос о прозе и поэзии, об отношении прозы в смысле житейском (в том смысле, в каком его употребляет Гегель в своей "Эстетике", и в каком мы употребляем ежедневно) к прозе в смысле стилистическом, и отношение поэзии к стихам… Очевидно, тут некоторое отношение есть; проза житейская как-то связана с прозой стилистической и поэзия как-то связана со стихами, но это вопрос сложный, и жаль, что т. Лукач его не ставит. Третий вопрос — в чем формально сказывается эпический момент в советском романе? Я полагаю, т. Лукач хочет сказать, что в нашей советской литературе есть эпическое содержание, потому что в нашей действительности есть та субстанциональная цельность, которой в буржуазном обществе нет. Это несомненно правильно. Но как выражается этот эпический момент в стиле романа, чем отличается роман таких писателей, как Фадеев, Панферов, от стиля буржуазного романа, — об этом т. Лукач совсем не говорит.
Еще небольшое возражение: т. Лукач говорит, что современный буржуазный роман пришел к полному разложению всякого содержания и всякой формы, а шестью страницами дальше пишет, что крупнейшие представители современного буржуазного романа являются несомненно мастерами литературной формы. Как могут быть мастерами литературной формы люди, пришедшие к полному разложению формы, для меня совершенно непонятно.
Наконец еще одно частное возражение. У т. Лукача есть очень интересное место о Тургеневе; по обшей логике статьи выходит, что он представляет себе Тургеневa, как явление, так сказать, эволюционно более позднее, чем Толстой. Мне кажется, что эта мысль очень интересная и (я говорю предварительно) до-вольно правильная, если говорить в общеевропейском масштабе, а не в масштабе русской литературы. Но эта мысль не развита. О Тургеневе т. Лукач говорит, как о романисте эпохи упадка буржуазии, что до известной степени верно, а Толстой, который все-таки хронологически приходит позже, фигурирует как представитель старого романа, определяемого термином "эпический" в довольно непонятном смысле. Во всей статье т. Лукач говорит об эпосе и об эпичности, как о явлении докапиталистического общества, а тут он говорит об эпичности в некотором другом смысле, но в каком? И в том, и все-таки не совсем в том. Терминологическое уточнение тут, конечно, необходимо.
Все это частные возражения. Теперь я перехожу к возражениям по существу. Во-первых, т. Лукач мне кажется, оперирует слишком охотно терминологией, взятой прямо у Гегеля, например, понятием субстанционального целого. Основная идея т. Лукача заключается в том, что эпос есть продукт эпохи, когда общество связано в субстанциональное целое. Но что такое то героическое общество, к которому Гегель приурочивал эпос? Героическое общество "Илиады" или тех же скандинавских саг или тем более "Одиссеи" не есть доклассовый родовой строй: это классовое, рабовладельческое общество, не вполне оторвавшееся от пуповины родового строя, но все-таки в основном качественно совершенно отличное от него, и героический характер "Илиады" и скандинавских саг тесно связан именно с становлением этого классового общества. Эпическое общество есть общество после "грехопадения", после превращения индивидуума в кассового человека, рабовладельца. Мне кажется, что вообще идеалистическую терминологию Гегеля нельзя переводить на материалистический язык слово за слово. Каждый отдельный термин, каждая отдельная концепция Гегеля непереводимы на материалистический язык. Поэтому концепцией "Феноменологии духа" (не говорю уже об "Эстетике", я считаю, что ее значение сильно преувеличено, что это гораздо более опасная, чем полезная книга) нельзя оперировать как каким-то материалом для перевода на материалистический язык: этот перевод, сделанный правильно, будет очень недословным, настолько, что от по строения "Феноменологии" ничего не останется.
И наконец еще возражение, которое я считаю главным: настаивая на противоречивости развития буржуазного общества, т. Лукач подчеркивает только одну сторону дела. Вербально признавая, он фактически игнорирует (за исключением отдельных мест) прогрессивный характер буржуазного развития. Он слишком подчеркивает момент деградации и делает это в общем плане своей статьи так преувеличенно, что становится непонятным, каким образом буржуазный роман, который отражает только деградацию человека в буржуазном обществе… (с места: и борьбу с деградацией.)… каким образом он может стать исходной точкой для социалистического реализма. Очевидно для того, чтобы понять, почему буржуазный роман является для нас одной из самых ценных частей литературного наследства, нужно в гораздо большей степени подчеркнуть прогрессивный характер буржуазного романа даже по сравнению с эпосом, не говоря уже о том, что буржуазный-то роман приходит на смену вовсе не Гомеру, а в высшей степени классовой феодальном литературе средних веков, в которые деградация эксплоатируемых классов тоже была не такой уже маленькой.
Вот тут т. Лукач игнорирует некоторые для нас очень существенные элементы "Эстетики" Гегеля. Говоря о героическом периоде и о современной героике. Гегель приводит в пример революционную героику "Разбойников" и др. революционных драм Шиллера. Это все исчезло у т. Лукача, и не только это: исчезла Французская и вообще буржуазная революция (в изложении тезисов она как-то упоминалась, но в статье она если и упоминается, то во всяком случае существенной роли не играет). Есть только деградация человека. А буржуазная революция для нас все-таки имеет центральное значение в истории буржуазного общества. Между тем отсутствие героики в буржуазном романе есть факт, на котором следовало бы остановиться и объяснить, почему реальная героика буржуазного мира, т. е. прежде всего буржуазная революция, не нашла отражения в буржуазном романе. Ответа на это у т. Лукача совершенно нет.
Затем т. Лукач совершенно игнорирует то, что есть в романе прогрессивного по сравнению с художественной литературой прошлого. Этот прогрессивный момент прежде всего более сознательная постановка познавательных задач искусства. Связь развития реалистического романа с буржуазным просветительством, связь развития романа с развитием историзма в данной статье отсутствует. Я думаю, что это игнорирование чисто конструктивное, так как в отдельных местах о ней есть упоминание. Но этого мало, так как связь буржуазного романа с ростом буржуазного историзма-очень большой шаг вперед, сделанный буржуазией. Например роль Вальтера-Скотта в формировании буржуазного историзма, роль Бальзака, в романах которого, а не в сочинениях историков, буржуазный историзм достиг может быть своей высшей точки, высшего этапа перед историческим материализмом — это все игнорируется в статье.
Не говорится и о демократизации искусства, связанном с буржуазным романом. Конечно, тот факт, что в докапиталистическом искусстве героями были только цари и вельможи, нельзя объяснить исключительно сословном иерархией. Но все-таки во всем искусстве до XVIII в. это явление есть (я не говорю о народном творчестве). Несмотря на "богоравного свинопаса", эта иерархия есть уже у Гомера. До XVIII века, или до Сервантеса, словом, до буржуазного романа художник относится серьезно, как к полноценному человеку, только к царям и к героям. Поэтому надо сильнее подчеркнуть революционное значение гениального романа Ричардсона "Кларисса", сыгравшего огромную роль в подготовке якобинских кадров. Ведь не даром же Ричардсон был любимым романистом всей революционной буржуазии, начиная с Дидро.
Тов. К о в а л е н к о считает[2], что т. Лукач предложил последовательную и логически продуманную концепцию развития романа и соответственно развитию теории романа выступления не должны были поэтому исчерпываться критикой отдельных пунктов, а оценивать правильность концепции в целом.
Порочность возражений т. Мирского заключалась в их бесперспективности: они касались только частностей. Бесполезны такого рода прения, когда речь идет о первой работе, пытающейся последовательно по-марксистски поставить проблему теории романа в ее конкретном историческом развитии и подойти к вопросу о том, что можно взять из этой теории для литературы социалистического реализма.
Все ли частные случаи истории романа охвачены докладом т. Лукача? Конечно, не все Он сам оговорился в своем вступительном слове, что ставит себе цель выяснить основные черты проблемы. Поэтому т. Шиллеру легко было перечислить много "гибридных" форм романа, о которых ничего не сказано в докладе т. Лукача. Но важно было из этих разновидностей выбрать ведущие, определяющие линию развития. Тов. Лукач это сделал и его концепцию пока не оспорили даже наиболее активные оппоненты.