подняли и положили в телегу, чтобы отвезти домой, она набросилась на своих спасителей, называя их фашистами и убийцами. С большим трудом удалось ее успокоить. Когда она проснулась на следующее утро, спросила внучку:
— Сколько лет прошло?
— Пятьдесят, — ответила та.
— А почему тогда он не возвращается?.. Ведь он женат.
— Задержали на таможне.
— Кто тебе сказал?
— В газете прочитала.
Старуха задумалась. А потом снова спросила:
— Далеко эта таможня?
Девушка не ответила. Она уткнулась лицом в подушку и плакала. Горькие слезы сдавили горло, плечи тряслись, но старуха смотрела тупым, безразличным взглядом в окно и ничего не понимала. Потом засмеялась.
— Я его найду. Где бы они его ни спрятали, найду. Я знаю, где таможня.
Встала, прошаркала к двери и вышла во двор. Девушка внимательно следила за ней — что будет делать и куда пойдет. Конечно, бабушка дальше двора не ушла — ворота заперли на металлический засов, а открыть его у нее не было сил.
Так проходили дни и месяцы. Сменяли друг друга времена года. Шли дожди и снега, а старуха все так же сидела на стуле у окна, смотрела во двор и все спрашивала, сколько лет прошло. Но кто мог на это ответить? Внучка и та не знала точно, сколько лет прошло С ТЕХ ПОР (когда их расстреливали и сбрасывали в общие ямы), потому что потом наступили времена других расстрелов.
Целых три года ее отец, тогда еще совсем юноша, скитался с партизанским отрядом, пока не пришла долгожданная победа. В честь этой победы Марийка была названа «дитем свободы». Но незадолго до того, как она родилась, ее отца объявили «врагом народа». Арестовали, год он провел в тюрьме и умер. Потом умерла и мать. Марийка, «дитя свободы», осталась у своей бабушки Марии, имя которой носила.
И стали жить две Марии в одном доме. Две Марии — большая и маленькая, — помогали друг другу. Сначала старшая Мария помогала младшенькой. Это было не так уж и трудно, потому что бабушка любила внучку как свое собственное дитя — ухаживала за ней, кормила самым вкусным, что только могла приготовить, шила платьица, заплетала косички, по ночам укрывала, водила в город, чтобы показать дома и улицы, площади с памятниками, и рассказывала ей о давно прошедших временах. А маленькая Мария то и дело спрашивала: что да как, да почему, дергала бабушку за подол, чтобы рассказывала и не останавливалась.
Старшая Мария была женщиной образованной, учительницей сырневской начальной школы, хотя и совсем недолго, потому что после разгрома восстания ее уволили. Со времени работы в школе остались только далекие воспоминания и любовь к детям. Она попыталась поступить куда-нибудь служащей, чтобы и сыну дать образование, но ее никуда не принимали, даже рассыльной в школу. И поэтому ей ничего не оставалось, как вместе с братьями обрабатывать огород. Держала она и две-три овцы, корову и целый двор птицы. Так, с трудом сводя концы с концами, она выучила сына до третьего прогимназиального класса, что по-нынешнему равняется восьмилетке. Вынесла его партизанские мытарства. Как могла помогала их отряду. А потом на ее долю выпало воспитывать и его дочурку. Всю свою любовь она перенесла на девочку, потому что одно дело воспитывать собственного ребенка, а совсем другое — внучку!
Потому-то и стала Марийка большой умницей и болтушкой. Выступала на сельской сцене, читала стихи, играла на аккордеоне, ставила пьесы, в которых играла все главные роли. А бывшая учительница сидела в клубе в первом ряду. «Вся в отца», — говорила она, улыбаясь сквозь слезы.
Девочка просто цвела в пионерском галстуке. Старшая Мария сразу же замечала ее в толпе ребят и никогда не ошибалась. Сердцем чувствовала.
Нетрудно понять, что пришло самое большое счастье в семью двух Марий, когда вышло постановление о реабилитации Гиньо Петрова Гинева. Созвали специальное собрание и перед всем селом прочитали постановление. Зачитали и биографию героя. Потом началась литературно-музыкальная программа. Марийка играла на аккордеоне — ей исполнилось десять лет, и ее артистические способности уже начали проявляться. А старшая Мария плакала в первом ряду, тихо и беззвучно, только текли по щекам слезы.
После литературно-музыкальной части обе Марии устроили дома пир на весь мир, а организовал и подготовил все бай Стефан, который знал толк в обедах и традициях. Зажарили самого большого барашка. Нацедили из бочки красного вина. Испекли и баницу, домашний пшеничный хлеб. На семейный обед пригласили и секретаря партийной организации — когда-то, в пору коллективизации, он работал вместе с Гиньо. Из Тырново приехал доктор Москов. Он поддерживал с сельчанами старые связи. Когда-то давно открыл здесь, в Сырнево, амбулаторию и родильный дом. К тому же обещал помочь в том, чтобы село было включено в дачную зону, а старые крестьянские дома взяты под охрану государства. Он и сам намеревался построить здесь дачку, чтобы на старости лет жить на лоне природы, рыбачить на речке Сырненке.
Все шло как будто хорошо, особенно после реабилитации Гиньо. Никто не чинил помех, не было косых взглядов, не чувствовалось страха. Девочка училась, бабушка ее воспитывала, радуясь ее успехам. Она давно уже решила для себя ее будущность и даже переговорила с доктором Московым, чтобы заранее подготовить девочку к выбору профессии. Доктор взял Марийку к себе на квартиру, чтобы она была постоянно на глазах и он мог быть ее опекуном и наставником.
Как и в сырненской начальной школе, в гимназии в Тырново маленькая Мария играла на аккордеоне и декламировала стихи на литературно-комсомольских вечерах. Ее уже называли «артисткой», влюблялись в нее, посвящали ей стихи, представляли ее на сцене Народного театра в Софии. Окончив гимназию, Марийка, конечно, явилась на экзамен в театральный, вызубрив целую качу басен и стихотворений. Однако, несмотря на все старание, она получила весьма невысокую оценку и не прошла по конкурсу. Ей ничего не оставалось, кроме как в вернуться в Сырнево и снова начать готовиться. Но и на следующий год ей не повезло. Тогда доктор Москов назначил ее в амбулаторию медицинской сестрой, чтобы Марийка получала хоть какую-то зарплату и могла готовиться к третьему, и последнему, экзамену в театральный институт.
Как раз в это время заболела бабушка. Она ходила по улицам, разыскивая какие-то вроде бы потерянные вещи, обвиняла соседей, что они хотят ее убить, и все допытывалась, когда вернется ее сын.
Доктор Москов сразу же поставил диагноз. Это было не трудно, и без того было ясно, что происходит с несчастной старушкой, которая бродила по улицам с помутневшим взглядом.
В большом доме двух Марий наступила тишина. Аккордеон стоял за дверью, покрытый толстым слоем пыли, стихотворения валялись в каком-то ящике. Бабушка сидела у окна и часами смотрела во двор, удивляясь происходящим в саду переменам.
Время от времени в дом приходили родные и близкие, чтобы хоть как-то разговорить старушку, развлечь воспоминаниями, но она все реже и реже их узнавала. Спрашивала, кто они такие и зачем пришли. Ей казалось, что ее хотят привязать к стулу, чтобы не могла вставать, и потому никого не подпускала к себе. Единственным человеком, которому она и какой-то степени доверяла, был ее брат Стефан, с которым она была очень дружна еще с детства. Верила она и внучке, но часто обвиняла ее в том, что та не дает ей есть, что закрывает еду в шкаф на ключ, прячет одежду, чтобы она не могла выходить на улицу. Как-то для нее наняли сиделку, но уже на следующий день от сиделки пришлось отказаться, потому что она якобы пыталась отравить старуху, подсыпала в еду крысиного яду, и никому не удалось ее в этом разубедить. Все работы снова свалились на внучку. Постепенно Марийка привыкла к капризам бабушки, она оставляла ее гулять по двору, только прибегала из амбулатории посмотреть, как дела, в обед кормила с ложечки, как ребенка, одевала, укладывала спать. Иногда они совершали вдвоем длительные прогулки в окрестностях села, чтобы вспомнить, где находятся река, сукновальня и огороды, подышать чистым воздухом и порадоваться солнышку. Старуха послушно и кротко тащилась, с трудом передвигаясь и держась за руку внучки, и постоянно улыбалась. Порозовевшие щеки с синими прожилками блестели на солнце, как намазанные растительным маслом.
Как раз тогда и появился в Сырнево писатель-фантаст, который с присущим ему легкомысленным оптимизмом чистосердечно верил, что человеческие судьбы решаются легко и просто. Он даже не подозревал, насколько оторван от людей и от этого мира, в который попал совершенно случайно, по роду своей журналистской службы. Увидев в амбулатории Марийку, он тут же решил, что настал черед очередного провинциального флирта, достойного описания на страницах потрепанного блокнота. Он даже не сомневался в успехе, хотя уже давно пресытился подобными приключениями, которыми часто хвастался перед коллегами. Достаточно только забросить удочку, и рыбка сама прыгнет на сковородку. Так подумал он и сейчас, как только увидел Марийку. Но и «рыбка», кажется, разгадала намерения фантаста, потому что, хотя и была маленькой, но имела уже какой-то опыт. Короткая перестрелка с Петринским в амбулатории быстро ее сориентировала. Глядя в зеркало, она подмигнула сама себе и сказала: «Типичный юбочник!»
И все-таки он не выходил у нее из головы. Поэтому, расчесав волосы и подкрасив губы (настоящие вишни, как говорила бабушка!), она начала подрисовывать брови и подкрашивать глаза. Даже немного надушилась духами, купленными в «Корекоме», софийской валютке. Оправила блузку и плиссированную юбочку, которая абажуром крутилась на тонкой талии. Оглядев себя в зеркало, оно осталась довольна — несмотря на год супружеской жизни, фигура у нее была хоть куда.
Теперь всё в порядке. Остается только ждать гостя. Она была уверена, что он придет. Даже не сомневалась в этом. Все равно пойти ему было некуда. И она не обманулась. Увидела, как он стоит за забором, осматривая близорукими глазами двор. Потом он распахнул калитку и по усыпанной гравием дорожке направился к крыльцу.