Татьяна и сама понимает, что обманывать себя незачем. Начав письмо спокойно, она через несколько строк сбивается на другой тон - взволнованный, страстный:
Другой!.. Нет, никому на свете Не отдала бы сердца я! То в вышнем суждено совете... То воля неба: я твоя...
В одном из пушкинских стихотворений есть такие строчки:
Пустое вы сердечным ты Она, обмолвясь, заменила...
Вот и Татьяна заменяет пустое «вы» сердечным «ты», сама не замечая этого, потому что слишком она полна своей любовью, своей печалью, своей надеждой...
«Здесь не книга родила страсть, но страсть все-таки не могла не проявиться немножко по-книжному...» Все, что пишет Татьяна Онегину, сбивчиво, искренне и... все- таки заимствовано из ее любимых романов:
...Я знаю, ты мне послан богом, До гроба ты хранитель мой... Ты в сновиденьях мне являлся... ...Ты чуть вошел, я вмиг узнала, Вся обомлела, запылала И в мыслях молвила: вот он! ...Ты говорил со мной в тиши, Когда я бедным помогала Или молитвой услаждала Тоску волнуемой души... ...Кто ты, мой ангел ли хранитель, Или коварный искуситель...
Все это - признания любимых героинь Татьяны, их слова, их чувства - но, в то же время, это и чувства самой Татьяны, только выраженные заимствованными словами. Один-единственный раз прорывается ее собственная интонация:
Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает...
Мы уже видели: ни мать, ни отец, ни Ольга, ни соседи, ни даже Ленский не в состоянии понять Татьяну. Ее может - и должен! - понять Онегин: недаром она так долго ждала его - «и дождалась!» А он не захотел, не сумел, испугался понять Татьяну.
Пушкин не любит многоточий, он почти никогда не употребляет их в своей авторской речи. Но здесь - в концовке письма Татьяны - он три строчки из четырех заключает многоточиями, и мы чувствуем смятение героини, мучительную смену тоски и надежды... И снова возникает это «вы» - как и в начале, неудавшаяся попытка сохранить спокойный, вежливый тон:
Кончаю! Страшно перечесть... Стыдом и страхом замираю... Но мне порукой ваша честь, И смело ей себя вверяю...
Письмо написано. Но нужно ведь еще решиться его отправить!
Татьяна то вздохнет, то охнет;
Письмо дрожит в ее руке;
Облатка розовая сохнет
На воспаленном языке.
К плечу головушкой склонилась.
Сорочка легкая спустилась
С ее прелестного плеча...
(Разрядка моя. - И. Д.)
Пушкин не только понимает свою героиню, он любит и жалеет ее. Всего два слова: «головушка», «прелестного» - но за этими двумя словами - нежность и сочувствие.
Наступило утро. Но Татьяна ничего не видит. «Она зари не замечает», и только появление няни прерывает ее задумчивость. Второй разговор Татьяны с няней снова удивительно точно рисует два совсем разных мира: молодой, яркий, влюбленный, мятущийся мир девушки и спокойный, медлительный, скучно-однообразный мир няни. Татьяна в волнении, речь ее прерывиста:
Не думай... право... подозренье...
Но видишь... ах! не откажи.
Она просит няню послать «тихонько внука с запиской этой к О... к тому... к соседу...» А няня так далека от волнений любви, что ничего не может сообразить:
«Кому же, милая моя?
Я нынче стала бестолкова.
Кругом соседей много есть;
Куда мне их и перечесть».
Кто же поймет Татьяну, с кем разделить чувства, переполняющие душу? Не с Ольгой же - она так спокойна и так прилично счастлива со своим Ленским! Нет, один Онегин может понять, один Онегин! И Татьяна отправляет письмо.
Но день протек, и нет ответа.
Другой настал: все нет как нет.
Татьяна изведала муку ожидания вполне. Уже и Ленский приехал, а от Онегина - никакой весточки. Так и представляешь себе мучительную тоску Татьяны, ее нетерпение, видишь, как она выглядывает из окна, прислушивается к каждому звуку, доносящемуся с дороги: не топот ли его коня?! А кругом - обычная жизнь:
Смеркалось; на столе, блистая, Шипел вечерний самовар, Китайский чайник нагревая; Под ним клубился легкий пар. Разлитый Ольгиной рукою, По чашкам темною струею Уже душистый чай бежал...
Пушкин умеет рассказать о будничном вечере в помещичьей семье так, что читателю кажется: сам он сидит в гостиной старого дома. Поэт замечает все милые мелочи быта: самовар, китайский чайник, душистый запах крепкого чая - но Татьяне не до того: она видит все это каждый день, ей опостылели и эти чашки, и эти разговоры - ее другое занимает; она, как миллионы девушек до и после нее, уносится мыслями в другой мир, уходит от привычного, обыденного, пишет на стекле заветный вензель...
Когда чего-нибудь очень ждешь, всегда пропускаешь необходимую минуту и это «что-то» совершается неожиданно. Так и Татьяна, прождав Онегина два дня, все-таки не была подготовлена к его приезду, все-таки восприняла топот его коня как что-то неожиданное, внезапное. Она в таком волнении, что бежит от Онегина - бежит, сама не зная куда; бежит от встречи, которой ждала с таким нетерпением... В глазах у нее мелькают предметы: «куртины, мостики, лужок...», она их не замечает:
Татьяна прыг в другие сени, С крыльца на двор, и прямо в сад, Летит, летит; взглянуть назад Не смеет; мигом обежала Куртины, мостики, лужок, Аллею к озеру, лесок, Кусты сирен переломала, По цветникам летя к ручью, И, задыхаясь, на скамью Упала...
В первый раз за все три главы Пушкин переносит одно слово в следующую строфу: «упала...» А до этого- нагромождение глаголов, выражающих движение: «летит, летит... обежала... переломала... летя... задыхаясь...»- и, наконец, «на скамью упала...»
Что же такое - любовь, если она приносит такие муки? Может быть, лучше прожить жизнь спокойно, не зная ни ее быстролетных радостей, ни ее долгих мук? Вероятно, нельзя дать общего ответа на этот извечно мучающий людей вопрос. Татьяна, во всяком случае, предпочла беды и радости любви спокойному и рассудительному течению привычной жизни. Онегин - тот выбрал другое. Кто из них счастливее, кто богаче?
Татьяне кажется, что весь мир перевернулся, все вокруг должно быть так же взволновано, так же взвихрено, как ее душа. Но - ничего подобного! - жизнь идет своей чередой:
В саду служанки, на грядах, Сбирали ягоды в кустах И хором по наказу пели (Наказ, основанный на том, Чтоб барской ягоды тайком Уста лукавые не ели, И пеньем были заняты: Затея сельской остроты!)
В жизни часто случается такое: горе перемешивается с радостью, возвышенное с низким, громадные трагедии с мелкими расчетами... Татьяну волнует одно: что скажет ей Онегин. А вот мать Татьяны обеспокоена совсем другим: чтобы все ягоды были собраны, чтобы ничего не попало крепостным девушкам.
Татьяна не слушает песни девушек - ей не до нее. А песня эта прекрасна. Написал ее Пушкин в Михайловском в то самое время, когда, надев красную рубаху, ходил на ярмарку слушать и записывать народные песни и сказки. Он подарил пачку записанных им песен собирателю народного творчества П. В. Киреевскому и предложил ему разобрать, «которые поет народ и которые смастерил я сам». Песня девушек в «Евгении
Онегине» пронизана народным духом - и в этом ничего нет удивительного.
Но Татьяне не до песен - ей лишь бы как-нибудь совладать со своим волнением, взять себя в руки. Вот наконец ей это удается, - но, едва завидев Онегина, она снова теряет самообладание:
Пошла, но только повернула В аллею, прямо перед ней, Блистая взорами, Евгений Стоит подобно грозной тени, И, как огнем обожжена, Остановилася она.
Если бы у такого свидания были свидетели, они, без сомнения, не увидели бы в Онегине ничего особенного, никакого «блистающего взора», и нисколько он бы не напомнил «грозную тень». Это - восприятие Татьяны, романтической, влюбленной, страдающей, терзаемой раскаянием, надеждой, страхом. Пушкин довел до самой высшей точки напряжение героини, а вместе с ней и читателя. Но именно в этом самом месте, когда читателю уже не терпится узнать, что будет дальше, как сложатся отношения героев, Пушкин прерывает рассказ, со своим милым хитроватым юмором объясняя читателю:
Но следствия нежданной встречи Сегодня, милые друзья, Пересказать не в силах я; Мне должно после долгой речи И погулять и отдохнуть: Докончу после как-нибудь.
Но я плоды моих мечтаний И гармонических затей Читаю только старой няне, Подруге юности моей...
Четвертая песнь называется в пушкинском плане «Деревня». Но ведь о деревне рассказано и во второй, и в третьей главах, названных «Поэт» и «Барышня». Во второй главе самым важным для Пушкина лицом был Ленский, в третьей - Татьяна, отсюда и названия этих глав. В четвертой главе, как и в первой, на первом плане - Онегин, его жизнь в деревне. И снова, как в первой главе, рядом с героем открыто стоит автор.
Эпиграф к четвертой главе заставляет задуматься. «Нравственность - в природе вещей». Неккер. Кто такой Неккер и почему его цитирует Пушкин? С одной стороны, это один из крупнейших французских банкиров, и может показаться странным, почему Пушкину понадобилось именно у банкира заимствовать суждение о нравственности. С другой стороны, Неккер - умный и образованный человек, один из французских просветителей, друг Вольтера и отец умнейшей женщины-писательницы мадам де Сталь - цитата, кстати, взята Пушкиным из ее книги о французской революции.
Так что же Пушкин хотел сказать своим эпиграфом? Здесь возможно множество толкований: может быть, эпиграф о нравственности полон иронии, а может, наоборот, предпослан четвертой главе вполне серьезно. Бесспорно только одно: в этой главе для Пушкина особенно важны проблемы нравственные.
Беда многих великих произведений литературы в том, что их невольно растаскивают по кусочкам, часто при этом забывая общий смысл произведения в целом. Мы повторяем чеховскую фразу: «В человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли», даже не помня, откуда она, но, по крайней мере, Чехов действительно так думал, он солидарен со своим героем доктором Астровым, произносящим эти слова. С Пушкиным часто получается хуже. Слова и мысли Онегина, вырванные из контекста романа, приобретают чуждый, даже ненавистный Пушкину смысл, а мы приписываем ему эти слова. Вспомните хотя бы строчку, о которой мы уже говорили: «Друзья и дружба надоели»!