{16} Несомненно, что композиция сказки «Караванбаши» испытала влияние индийского сборника «Шукасаптати» («Семьдесят рассказов попугая») или, вернее, его персидского и турецкого переводов («Тути-наме», что значит «Книга попугая»).
Анализ турецкой сказки привел исследователей к выводу, что чем дальше от города, тем меньше в сказке волшебного, сверхъестественного.{17} Этот вывод справедлив и для туркменской сказки. К этому следует добавить, что чем ближе к жизни селений, тем меньше влияния литературы, тем проще композиция и язык сказок. Волшебные превращения в туркменских сказках занимают очень незначительное место, таких сказок, где все было бы построено на превращениях героя, мало («Сорок небылиц»). Значительно чаще встречаются сказки, насыщенные эпизодами битв героя с дэвами и драконами, что можно квалифицировать как отголоски героического эпоса. Волшебный аксессуар сказки расширяется за счет введения чудесных предметов: яблоко, которое сохнет, если с героем случилось несчастье, кубок, из которого достаточно выпить воды, чтобы излечиться, летающий ковер, чудесная скатерть (скатерть-самобранка), осел, из которого вместо навоза сыплется золото, сундучок, откуда выскакивает человек с дубинкой, перо птицы Симург, чудодейственный перстень и т. д. — то есть набор волшебных предметов, имеющихся в сказках многих народов, в том числе и русского.
Замечательна связанность туркменских волшебных сказок с жизнью и бытом народа. О чем бы в них ни говорилось: о городе китайского «падишаха» или о какой-нибудь вымышленной стране, куда героя сказки забросила судьба, — всюду неизменно будет присутствовать упоминание о пустынях и безлюдных степях, о горах и долинах, о ветрах, пыльной буре, одиноких чинарах, о караван-сараях и мечетях. Редко попадаются описания садов. Падишахи зачастую изображаются как жители селений, приобретая облик сельского богача (квинтэссенция такого описания — бытовая сказка «Как падишах с женой сидели у дверей»). Весьма умело, а подчас и неожиданно сказка оснащается реалистическими деталями (любовник, прятавшийся в яме для муки, стал похож на мышь, попавшую на кендирик — кусок ткани, на котором просеивают муку и месят тесто; хан, влюбившийся в чужую жену в то время, когда она натягивала серпик, то есть закрывала дымоход в юрте специальным куском войлока; хвост дракона, похожий на шерстяной мешок; чудесная птица, которую прятали за юком, то есть за сложенными горкой одеялами и подушками в юрте и др.).
Иногда же рассказчик, чтобы подчеркнуть необычность, удивительность быта чужой страны, вводит в сказку детали, которые взяты не из быта той страны, а сообразуются с собственными представлениями рассказчика о чудесном. Так, дочь китайского «падишаха» появляется на улице в карете со стеклянными окнами («Пять каландаров»). Можно при этом заметить, что даже дом со стеклянными окнами был для туркмена признаком богатства («Щедрый и Скупой»).
Ряд волшебных сказок содержит такое малое количество волшебного, что по существу они могут считаться скорее бытовыми сказками с фантастическим элементом. Например, в сказке «Пастух-богатырь» пастух, победив дэва (единственное упоминание волшебного), решает бросить свое занятие и становится профессиональным борцом. Другую сказку — «Эсен» следовало бы отнести к бытовым по категории «рассказов о простаках» (или глупцах), но в ее конце введен мотив превращения героя старухой колдуньей в собаку и рассказана история об освобождении героя от колдовства. Эпизоды эти кажутся в сказке чужеродными. На границе между волшебной и чисто бытовой находится и сказка «Как плешивый был батраком».
Туркменские бытовые сказки разделяются на два рода: это сказки-новеллы о невзгодах и приключениях героев и героинь и сказки-сатиры, в которых осмеиваются разные человеческие пороки: глупость, жадность, лицемерие и вероломство. И в той и в другой категории бытовых сказок положительными персонажами являются батраки, дайхане, пастухи, иногда девушка или женщина. Отрицательными персонажами являются: мулла, ишан, бай, кадий, иногда падишах и везир. Так, в сказках-новеллах «Девушка, достигшая своей цели», «Мулла с отрубленным носом», «Умная женщина» изображается цепь приключений, в результате которых девушка торжествует над недругами благодаря честности, уму и благородству, а женщина добивается своего с помощью ловкости и хитроумия. Во всех трех сказках в неблаговидном свете предстают мулла, кадий, бай, везир и падишах. Особенно неприглядно изображается духовенство («Ишан и золото» и другие). Сказка «Как три брата нанимались в батраки» представляет собой сатиру на глупого и жадного бая, который в конце концов расплачивается за свое жестокое отношение к батракам.
Среди туркменских бытовых сказок существуют циклы, сгруппированные вокруг какого-нибудь известного имени. Например, известен цикл сказок «Мирали и Солтансоюн», где действие развертывается вокруг Алишера Навои и его современника правителя Герата Султаи-Хусейна Байкары (см. Словарь, Солтансоюн). Несмотря на то что сказки этого цикла изображают реальных исторических лиц, в них почти нет исторической достоверности. Знаменитый поэт Средней Азии Алишер Навои предстает как легендарный герой, он обладает мудростью, великодушием, удивительной щедростью и необычайным даром слова, который проявляется, как правило, в остроумных и находчивых ответах. Эта черта сближает рассказы о Мирали с популярным жанром на Востоке — с анекдотом. Другой подобный цикл образуют «Народные легенды о Махтумкули», знаменитом туркменском поэте XVIII в. И наконец, существует цикл рассказов еще об одном туркменском поэте-классике Кемине (первая половина XIX в.). Рассказы о Кемине имеют характер типичного анекдота, причем многие анекдоты с именем Кемине являются пересказом анекдотов о Ходже Насреддине. Но последние бытуют в Туркмении и самостоятельно, с той только разницей, что Ходжа Насреддин называется в них Эпенди. Помимо анекдотов, связанных с историческими личностями — Навои, Махтумкули и Кемине, а также широко распространенного на мусульманском Востоке собрания анекдотов о Насредди-не-Эпенди, в Туркмении существует множество других анекдотов, героями которых являются четыре брата-глупца (Джаппаклар или Джанбаклар), Эсен-Полат и Кары. Все анекдоты этих циклов можно разделить на две категории. Это анекдоты обличительные, высмеивающие судей, духовенство и богачей, и анекдоты развлекательного характера, призванные просто рассмешить слушателя (например, «Три товарища», «Драчливый человек», «А мы не верим»). Несколько особняком от всех стоят сказки об Алдаркёсе (Безбородый обманщик), который является героем как бытовых, так и волшебных («Алдаркёсе, дэв и лиса») сказок, образующих особый цикл похождения хитреца.
Во всех туркменских сказках есть одна общая черта. Это более или менее отчетливо звучащий мотив назидания. Он заметен и в сказках о животных («Баран и волк» и др.), в волшебных сказках («Советы старого отца», «Щедрый и Скупой», «Сын пастуха», «Умный дайханин») и особенно ясно звучит в бытовых сказках («Правдивый юноша», «Изгнанный везир», «Девяносто мешков» и др.). Положительные герои сказок несут в себе заряд добродетелей, сумма которых определяет моральный облик народа. Герои сказок бескорыстны (всегда отказываются от награды), миролюбивы (не хотят нападать даже на дэва, когда он спит), склонны к прощению (не всегда чинят расправу над своими обидчиками, не желая уподобляться им), неизменно почтительны со старшими. Жестокость в сказках всегда связана только с возмездием. Бай поплатился всем, потому что был бесчеловечен («Как три брата нанимались в батраки»), рабыню и всю ее семью постигло возмездие за обман и коварство по отношению к несчастной героине («Две сестры»). Мораль сказки часто выражена пословицей, например: «Не поджигай — обожжешься, не копай — сам упадешь» («Сын пастуха»), или: «Огонь сначала на себе испробуй; не обожжет — тогда уж на другом» («Как три брата нанимались в батраки»), или: «С сильным не борись, с быстрым не беги наперегонки» («Дыни в подарок»).
Пословица в туркменских сказках употребляется часто, и ее роль в композиции сказки весьма разнообразна. Чаще всего пословица призвана сделать ситуацию или действие более наглядными; например, дочь падишаха, выйдя замуж за героя сказки («Овез-лентяй») и зная, что ее вероломный отец-падишах не оставит их в покое и поэтому им нужно уходить, говорит: «Две бараньи головы в одном котле не варятся». Другой случай — это намек на пословицу. Так, героиня сказки «Мулла с отрубленным носом», встретившись с падишахом, говорит: «Не трогай мой огонь», намекая на пословицу: «Тронешь огонь — погаснет, тронешь соседа — откочует». Таким же намеком на пословицу является и вся сказка «Всего лишь медведь», о чем уже говорилось выше. Кроме того, пословица может быть как бы девизом сказки. Примером тому может служить сказка «Сын пастуха», заключительный эпизод которой обыгрывает пословицу: «Не поджигай — обожжешься, не копай — сам упадешь». Ее припомнил в трудных обстоятельствах злобный бай, которому, как бы прочтя его мысли, ответил пастух: «Ты сам вырыл яму, в которую попал…». Более сложным примером употребления пословицы как девиза является сказка «Умный дайханин». Само название сказки имеет очень отдаленное отношение к ее содержанию. В целом сказка иллюстрирует мысль «не посягай на чужое», но состоит из двух совершенно самостоятельных сюжетов. В первом из них юноша молит о прощении за чужое, нечаянно съеденное им яблоко, второй сюжет известен в сказках других народов под названием «Человек и змея» (лакская) или «Бедняк и змея» (азербайджанская). Вторая часть имеет свою собственную идею: можно ли отвечать злом на добро? Чтобы объединить обе части сказки, рассказчик вводит пословицу «Не бери того, чего не оставлял», вложенную в уста мальчика, который помог старику избавиться от змеи, отвечающей на добро злом. Таким образом, оба сюжета оказываются связанными воедино.