И только теперь мы встречаем второго главного, наряду с опером Коршуновым, героя нашего рассказа.
Он лежит в кровати рядом с прекрасной женщиной и спит, приобняв ее. Но звонит телефон, он просыпается, коротко и тихо отвечает в трубку: «Слушаю». Ему что-то говорят — и он готов действовать. Он встает и начинает одеваться.
Спящая женщина влажным спросонья голосом вопрошает:
— Милый, ты куда?
— Леночка, я на работу, — коротко отвечает он, накидывая на плечи белую рубашку.
— Жаль, — мурлычет она и снова засыпает. — Возвращайся скорей, я буду тебя ждать.
Выходя из квартиры, полностью одетый товарищ сталкивается с девушкой-подростком лет четырнадцати.
— Ты куда это, пап? — подозрительно вопрошает она.
— На работу.
— Пол-одиннадцатого. Не поздновато ли?
— Вот и я о том же, — усмехается герой, явно имея в виду, что дочь припозднилась с гулянки. — Ладно, завтра поговорим.
И выходит из квартиры.
VI
Последуем же за ним и окажемся близ того дома, где произошло убийство. Наш герой, в чуть менее прекрасном костюме, чем у убитого — но все равно хорошо сидящем и даже стильном, — и строгом черном галстуке входит в тот самый подъезд, куда направлялся ныне покойный, но в роковой день так и не дошел.
Он поднимается на восьмой этаж и звонит в квартиру номер сорок пять.
— Кто там? — раздается из-за двери напряженный и усталый женский голос.
— Ксения Степановна, у вас скончался муж? — Голос звучит с вопросительной интонацией. Молодой человек говорит не слишком громко, но очень внятно, и женщина по ту сторону двери прекрасно слышит его.
После затянувшейся паузы ей ничего не остается, кроме как ответить:
— Да.
— Примите искренние соболезнования в связи с постигшей вас утратой. Вам теперь надо уладить все необходимые формальности, и я приехал, чтобы помочь вам. Я похоронный агент, меня зовут Савва Сторожевский.
— Я никого не вызывала. — Разговор по-прежнему идет через запертую дверь.
— Да, я знаю. Но мы лучшие в своем деле, организуем достойно и тактично. Абсолютно все хлопоты возьмем на себя. Давайте вы откроете дверь, и мы с вами все обсудим.
После паузы щелкает замок, и на пороге является вдова. Она в черной водолазке и черной юбке, слегка растрепанная, заплаканная и несколько нетрезвая.
— Проходите.
Савва попадает в квартиру. Она большая, видимо, четырех- или даже пятикомнатная, с высокими потолками и прекрасно обставленная. Но пока что жилище остается за кадром, потому что вдова приглашает похоронного агента на кухню. Там беззвучно мерцает телевизор, возвышается труба наглухо заваренного мусоропровода, а на столе притулилась наполовину опорожненная бутылка вина и бокал, на дне которого плещется красная жидкость. На углу кухонного стола стоит фотографический портрет погибшего Егора, украшенный черным крепом.
— Вина хотите? — спрашивает хозяйка.
— За помин души покойного обязательно.
Ксения достает с полочки еще один бокал.
— Позвольте, я поухаживаю за вами. — Гость щедрой рукой доливает женщине в ее фужер. Немного оставшегося напитка плескает себе. Бутылка кончается, и Савва аккуратно ставит ее на пол рядом с мусоропроводом.
— Ничего, у меня есть еще, — кривовато усмехается женщина. Ей, как и покойному, около сорока, но горе и общая неприбранность на ней, конечно, сказались, высветив морщинки в углу рта и возле глаз.
— Вечная память Егору Петровичу, — недрогнувшей рукой поднимает бокал Савва. — Пусть земля ему будет пухом. Не чокаемся.
Он выпивает до дна, вдова следует его примеру.
Савва достает из щегольского портфеля бумаги.
— Давайте обсудим детали.
VII
В то же самое время опер Коршунов ведет допрос убийцы.
— Понимаете, вы изобличены полностью. Пистолет в машине, из которого только что стреляли. На нем — ваши отпечатки. В обойме недостает трех патронов. А из тела погибшего извлечены три пули. И экспертиза, конечно же, установит, что выпущены они были из вашего пистолета.
— А кто видел-то? — хрипло переспрашивает убийца.
— Да не нужно никому ничего видеть! Судья с такими уликами закатает вас на максимум. А там, глядишь, и мораторий на смертную казнь отменят. Так что велика вероятность, что и вас — как вы покойного Егора Петровича Горчакова — бах, и в затылок. Ах да, вы стреляли не в затылок, а в грудь, а потом в лицо. Но вас все равно в затылок шлепнут, такой уж у наших расстрельных команд обычай.
— Не бей на понт, начальник.
Как бы не обращая внимания на эту реплику, капитан Коршунов продолжает:
— Есть только один прекрасный способ получить снисхождение. Чтоб не исключительную меру к вам применили и не пожизненное, а лет семь-восемь, а то и пять. Всего-то надобно: назвать фамилию-имя заказчика. Или заказчицы.
— Не было никакого заказчика.
— Напомню, что вас задержано двое, гражданин Мятлев, и я ведь с тем же самым вопросом и к подельнику вашему, Сороткину Максиму, обращусь. И тогда меж вами начнется состязание на скорость. Кто мне первым имя заказчика назовет, тот и в выигрыше будет в этом творческом соревновании. А второй, проигравший и не успевший, пойдет по всей строгости закона. Итак, имя заказчика? Или заказчицы?
Убийца молчит.
Опер достает фотографию.
— Не она ли?
С фото смотрит Ксения, вдова Егора Горчакова…
VIII
…которая в то же самое время беседует с похоронным агентом Саввой Сторожевским на кухне своей квартиры. Одна пустая бутылка из-под красного стоит на полу, вторая, наполовину распитая, — на столе. Рядом с бокалами — документы, которые подписала вдова. Она уже изрядно нагрузилась.
— Ах, Савва-Савва, — пьяненько философствует она, — вы ведь, мужики, и понятия не имеете, что такое одиночество. Когда ты сидишь одна, совсем одна, и только ждешь его. Боишься лишний раз позвонить, эсэмэску написать, потревожить, и думаешь: а где он сейчас? Что делает? Может, у другой? И она его ласкает, целует? Думаешь: а не отравиться ли? Или — его отравить?..
— Вы разве с покойным плохо жили?
— Жили и жили! Как все живут! По-разному!.. Но уж теперь-то я точно буду знать, где он каждую минуту находится. Какое кладбище, вы говорите? Богородское?
— Троекуровское гораздо ближе к вам и в смысле пробок намного доступнее.
— Да… — философствует она, — теперь-то я останусь уж совсем-совсем одна… В пустой квартире и никому не нужная… — Она собирается с духом и произносит иным, «деловым» тоном: — Так что ты говоришь: ему нужен костюм?
— Да, будет разумно, если вы сразу отдадите мне ту одежду, в которой хотите его видеть во время прощания.
— А гроб будет открытый?
— Да, мы сделаем так, чтобы след от раны на лице был совершенно незаметен. У нас прекрасные специалисты.
— Пойдем костюм выбирать. Наверное, нужен черный?
Они перемещаются в спальню. Вдова шествует нетвердо, слегка оступается, и Савве приходится ее поддержать.
В квартире оборудована, по последнему слову моды, гардеробная комната — смежная со спальней. Там много барахла. Одна треть пространства принадлежит покойному, две трети — вдове.
— Рубашка, наверное, подойдет вот эта. Строгая, белая. Я подарила ему на прошлый Новый год. И галстук, конечно, тоже черный — хотя он черные не любил, но все равно в гардеробе держал. Смеялся: похоронные… Вот, в этом он отца своего хоронил… И костюм вот этот…
Она снимает со штанги плечики с костюмом, вдруг прижимает его к себе и зарывается в него лицом. Плачет:
— Им пахнет…
А потом роняет костюм и начинает рыдать горько, навзрыд, закрыв лицо обеими руками.
Савва стоит на расстоянии шага, но ничего не предпринимает. Тогда она бросается к нему и начинает в буквальном смысле плакать ему в жилетку, омачивая слезами рубашку и лацканы пиджака. Похоронный агент несмело приобнимает ее и похлопывает по плечам. В его прикосновениях нет ничего сексуального. А вдова вдруг хватает его голову обеими руками и начинает исступленно целовать лицо и губы.
— Мне это так нужно… — в полузабытьи шепчет она.
Но Савва отстраняет ее и делает шаг назад.
— Не надо, Ксения, — говорит он очень трезво. — Потом вы будете очень жалеть.
IX
Проходит еще какое-то время, и вот мы уже видим поминки по Егору.
Дело происходит в кафе, приглашенных много, человек пятьдесят, а то и семьдесят. На отдельном столике — портрет покойного с черным бантом в углу фото, перед ним — шкалик водки, накрытый черным хлебом.
Главное место за столом занимает, естественно, вдова. Рядом с ней — руководители фирмы «Камни-Кол», в которой работал покойный. Это латиноамериканец-красавчик по имени Мигель, подле него — русская жена и еще одна сотрудница компании, красавица-блондинка Настя. Мигель прекрасно говорит по-русски, лишь с небольшим акцентом.
Рядом с этой сиятельной парой — дама лет пятидесяти, холеная и властная. Ее зовут Молена, и она самая важная здесь персона, потому что представляет фирму-партнера из Колумбии. Она поставляет на наш рынок драгоценные камни, а реализует их компания, в которой Егор Горчаков был одним из руководителей. Дама практически не изъясняется на нашем языке, рядом с нею русскоязычный толмач и помощник Кирилл.
Присутствует на тризне и Савва — не в качестве гостя, а как распорядитель. Он следит за тем, чтобы поминки прошли достойно, оговоренные блюда и напитки вовремя появлялись на столах. По ходу дела он представляется наиболее важным гостям — Мигелю, Насте, колумбийской гранд-даме Молене, ее переводчику Кириллу — и раздает им свои визитные карточки.
Слово берет Молена, представительница фирмы-поставщика из Колумбии. Она говорит по-испански, но рядом с ней — Кирилл, который переводит ее заупокойный спич. В нем звучит по адресу Егора: «Прекрасный, честный, благородный… Надежный, умный, мотивированный… Быстро принимающий решения, инициативный, по-хорошему творческий…» — и другое заупокойное бла-бла-бла.