— Тогда рассказывай нам свою жизнь!
— На сухую не идет. Ставьте пятьсот — расскажу.
Стали торговаться, дошли до ста пятидесяти. Сложились по три рубля и заказали собеседнику водки да заодно и себе пива. Меня схватили в восемь рук и так любезно усаживали, что повалили на стол. Я их звал, тащил и едва вырвался сам.
С тяжелым сердцем я вернулся к спящему Ваську, а ребята остались слушать жуликову жизнь. Возвратились они поздно, когда закрыли ресторан и выпроводили их. Относительно трезвым был Бугай.
— Ну, так что вам рассказал товарищ?
— А, Толька, не язви. Дрянь, ух, дрянь какая!
— Чего же вы сидели?
— Надо было Васьковы деньги выудить.
— Выудили?
— Да.
— Где же они?
— Пропили.
Он бухнулся на свой кожух и долго не спал, лежал, уставясь в потолок, и думал о чем-то длинном и тягучем, как наша дорога.
А поезд все стучит и несется, несется на восток. И теперь уже по сторонам расстилается тайга. Опять торчат с полок разнокалиберные ноги. Теперь разница с Москвой во времени уже пять часов. Сейчас в Большом театре начинается спектакль; бурлит, ловит билетики толпа у «Центрального». И нет мне туда возврата, и нет возврата Димке в Новосибирск или на станцию Тайга…
Я не сказал, куда мы едем. Мы едем на Братскую ГЭС.
ЧТО СЛАЩЕ: ХРЕН ИЛИ РЕДЬКА?
Утром ребята сложились по десятке, по две и засунули Ваську в пиджачок, пока он спал. Но после вчерашнего у Васька болит голова; встал он скучный, растрепанный, приуныл. Дима Стрепетов снова ушел в тамбур и стоит там уже целый час у открытой двери. Бугай, злой, неспокойный, достал «Физику», третью часть, вертит мощным затылком и заставляет себя читать. Один пузырь Лешка улыбается как ни в чем не бывало, валяется брюхом кверху и напевает песню, которая нигде не записана, — песню другого мира. Мне нечего делать, я лежу на своей третьей полке и не спеша записываю за ним слова:
…Я родился на Волге в семье рыбака.
От семьи той следа не осталось.
Хотя мать беспредельно любила меня,
А судьба мне ни к черту досталась.
Невзлюбил я в те поры хозяйство водить,
Ни косить, ни пахать, ни портняжить,
А с веселой братвой, по прозванью шпаной,
Научился по миру бродяжить.
Полюбили мы крепко друг друга тогда,
Хоть впервые встречались несмело.
А в одну из ночей пригласили меня
На одно на опасное дело.
Ох, и ночка была, хоть ты выколи глаз!
Вору риск по плечу, как обычай.
Поработали там, ну, не больше как час,
И, как волки, вернулись с добычей.
Пела скрипка привольный дунайский напев,
И баян с переборами лился…
— Мешочек! Мешочек! Мешочек!
Мы все вздрогнули от истерического крика. Гришка, растерянный, бледный, пританцовывал на своей полке.
Потом он вдруг кубарем свалился оттуда и вцепился Лешке в горло:
— Га-ад, ворюга, отдай! Отдай, говорю! Отдай деньги!
В нашем купе поднялся шум. Любопытные уже заглядывали из прохода. Пропал Гришкин мешочек с деньгами!
— Я тебя зарежу, я тебя зарежу! Отдай…
— Да пош-шел ты! — сказал Лешка, гордо отталкивая его. — Сдался ты мне, гнида!
— Отдай, говорю, отдай. Проводника позову! Ты выследил, ты знал!
Мы с Иваном растащили их по углам и принялись за разбор дела. Утром мешочек еще был на месте.
В нем, как утверждает Григорий, полторы тысячи денег. На него невозможно смотреть: трясется, плачет, расстегивает штаны, показывает обрывок веревочки. Лешка удивлен и морщится.
— Да стал бы я руки пачкать о тебя! Кулак ты, сурок ты, хорь вонючий! Ну и ищи свою торбу!
— Ворюга! Каторжник. А-а-а…
Минут пятнадцать идет обмен «любезностями». Гришка ревет и выкрикивает их захлебываясь. Лешка презирает его и посмеивается. Иван Бугай принялся искать мешочек. Обшарили Гришкину полку, переворошили все его узелки, обыскали другие полки. Мешочек нашелся за трубой под столиком. Очевидно, он ночью оторвался, а когда Григорий сел к столу завтракать, выскользнул и завалился.
Гришка, дрожа, схватил его, полез к себе и мгновенно затих. Лешка стал продолжать песню. Но я уже не записывал слов, я был взволнован и думал: почему они такие, Гришка и Лешка, и откуда они взялись? И кто из них лучше?
А превратись я в Гришку, я бы повесился, честное слово! Что же это такое? Сколько еще поколений нужно, чтобы кулак в человеке умер?
А Лешка? А тот тип, которому «так интересно» быть жуликом? У них свой мир, своя мораль, свой фольклор и презрение к тем, кто на них не похож…
Да, Лешка, конечно, презирает Григория, но разве хрен редьки слаще?
МЫ БУДЕМ ПЕРЕБИРАТЬ ПРЯНИКИ
Тайшет! Тайшет!
Это слово у всех сейчас на языке. От станции Тайшет начинается новая железная дорога на Лену. Скоро о ней услышит весь мир, но пока она известна немногим. Она через Лену пойдет на Якутск, через хребты и дикие земли на Чукотку, до самого Берингова пролива. По первому отрезку ее сейчас едут на Братск.
Об этой дороге я знал по карте, но у меня было еще триста рублей, и я взял билет до Иркутска. Вместо пересадки в Тайшете я решил ехать старым путем — на Иркутск и оттуда пароходом по Ангаре. Это так интересно!
Мои попутчики сходят в Тайшете, чтобы ждать братского поезда, а я… еду дальше. Может, сойти с ними? Нет. Мы встретимся на Братской ГЭС через неделю. Мы записываем фамилии друг друга, и больше ничего. У них нет адресов и у меня нет.
С самого рассвета идет дождь. Здесь широта и размах во всем: дорога — так до одури, лес — так уж без конца, дождь — так уж без просвета. Он льет и льет, стекает по окнам ручьями; сырость и холод проникли даже в наш переполненный вагон.
Скоро Тайшет, вот-вот он покажется… Прошел уполномоченный, который сопровождает партию вербованных, велел приготовиться. Гришка канючит, чтобы помогли ему нести вещи. Хлопцы заметно погрустнели, встревожены.
Васек. Эх, приедем, а там палатки стоят!
Дмитрий Стрепетов. Ничего, Васек, еще будем сами натягивать.
Иван Бугай. Говорил уполномоченный — будем на лесоразработках. Вот это дело!
Григорий. Ох, заставят нас бревна таскать! Глаза на лоб!..
Дмитрий Стрепетов. Нет, будем пряники перебирать. На кондитерской фабрике.
Вот уже показались домики, дымящие трубы.
— Тайшет! А завод какой!
— Ну, то, наверно, и есть наша кондитерская фабрика. Подъем, хлопцы!
Мы пожимает друг другу руки. С Димкой Стрепетовым у меня прощание почему-то грустное. Что-то осталось недосказанное…
С поезда сходило очень много людей. У всех переселенческий вид: с детишками, с посудой, провизией. Хлещет дождь, грязь непролазная, мокрые пути, мокрые составы, путаница, станции не видно. Уполномоченный кричит, проверяет по списку, все ли сошли.
Потом они взвалили на плечи сундуки, чемоданы, узлы и пошли куда-то вдоль полотна, по лужам, прыгая через шпалы. И со всеми пошли строить Братскую ГЭС беспокойный Дмитрий, обстоятельный Иван Бугай, ленивый вор Лешка, жадюга Григорий и познающий жизнь Васек.
Только Дмитрий обернулся и помахал мне рукой. А те, другие, уже были заняты иными заботами: спешили ли спрятаться от дождя, дотащить ли благополучно Гришкино барахло, а может, они были просто взволнованы и боялись.
ОТКРЫТИЕ АМЕРИКИ
Есть большой враг человека — страх. Страх перед изменением в жизни. Человеку, просидевшему двадцать лет на одном месте, страшно двинуться куда-то, переехать в соседний район или — господи упаси! — в Сибирь.
Я понял это, испытав на себе. Я не сидел в родном городе двадцать лет, я только десять лет учился в школе. И вдруг изменения в жизни! Как было страшно ехать куда-то! Как это — уйти из дому, пойти меж чужих людей, в чужие края? Что я буду делать? Как проживу?
Наверно, я уезжал зажмурясь. В этом я признаюсь только себе. Потому что у нас ведь не принято бояться. Молодежь, едущая в Сибирь, выглядит очень бодро, говорит на митингах разные хорошие слова. А я говорю: страшно.
Теперь я почти не боюсь. Не бояться научил меня Васек, который беззаботным воробышком — без денег, без вещей — поехал вместе со всеми и не ломал себе долго голову: а как я проживу, а вдруг будет плохо? Не бояться меня научили Дмитрий Стрепетов и Иван Бугай, которые, если будет трудно, поострят насчет пряников и возьмутся натягивать палатку.
Теперь мне самому кажется странным тот перепуганный и растерянный мальчик, который неделю назад кричал: «Что делать? Что будет? На завод, в мазут?» Мне кажется, что я повзрослел за несколько дней.
И, если Витька провалится на экзаменах в вуз, я, кажется, посоветую ему проехаться в Сибирь, в общем вагоне на третьей полке. Багажа, Витька, не бери, ничего тебе не надо, кроме смены белья да куска доброго мыла. Я говорю это вполне серьезно, слышишь?
И не бойся!
Вторая тетрадь
ТРИ ЗВЕЗДОЧКИ
Много есть учебников на свете.
Мы изучаем горы, моря и полезные ископаемые. Нам поведали, что сумма квадратов катетов равна квадрату гипотенузы. Я знаю, как переменный ток преобразуется в постоянный, и прочту в учебнике о реакции «феррум плюс аш-два эс-о-четыре».
А вот где достать учебник жизни?
Наша преподавательница литературы Надежда Васильевна так хорошо рассказывала об идейной направленности романа «Евгений Онегин», о классовой борьбе в повести Горького «Мать», в романе Шолохова «Поднятая целина», и все становилось очень ясным: в тех условиях, в жизни тех времен все было понятно, четко и в порядке разложено по полочкам.
Ну, а наши дни, сегодняшняя жизнь? Учителя заботились уложиться в отведенные часы с Онегиным и Печориным, и, по-видимому, в учебном плане не было уделено специального времени для разговора о жизни. Словно то, каким должен быть настоящий человек в наши дни, — это всем ясно, нечто само собой разумеющееся! Но возьмите Сашку и Витьку — каждый из них понимает это по-своему. Люди разошлись, еще не закончив школу, хотя оба одинаково усердно изучали и Онегина, и Печорина, и «Поднятую целину».