– Ладно, пока, – слегка кивнула она.
Дверь закрылась прежде, чем я успел ответить «пока».
Ни фига себе! Ну просто зашибись как здорово!
– Что, кроме этого, может повлиять на восприятие произведения? – спросила мисс Монтинелло. – Достаточно ли просто завершить риторический треугольник, или есть что-то еще?
Я уже несколько раз отвечал, поэтому не стал поднимать руку. Кроме того, мой мозг был занят воспроизведением сцены, разыгравшейся вчера утром на крыльце у дома Кеннеди.
И вдруг я осознал, что кто-то за моей спиной говорит:
– …и вообще, это не треугольник. По-моему, это квадрат. Или, по крайней мере, четырехугольник.
Я узнал голос: АК-47.
– Объясните, – попросила мисс Монтинелло.
– Мы ведь не в вакууме живем. Необходимо учитывать время создания произведения. Возьмем вот речи о гражданских правах, которые мы изучаем. В шестидесятые годы прошлого века они воспринимались как революционные. В тридцатые за них вообще можно было угодить в тюрьму, а лет триста назад – на костер. Зато сегодня большинство людей, услышав подобное, пожмут плечами – мол, все и так это знают.
Мисс Монтинелло медленно кивнула.
– Интересная точка зрения. – Она оглядела класс. – Кто-нибудь хочет высказаться?
Ученики молчали. Возможно, потому, что через несколько минут начиналась большая перемена и все надеялись на завершение дискуссии и скорый обед. Тогда мисс Монтинелло посмотрела на меня:
– Джеймисон?
Ну блин, почему я-то?
– В общем…
Давай же, включи мозги и открой рот!
Я выбросил из головы образ Кеннеди с растрепанной прической.
– Трудно сказать…
Потяни время… пошути…
– Аристотель ведь не запостил свои правила в твиттере…
Раздалось несколько смешков.
Выбери точку зрения… отстаивай ее…
– Я полагаю, что исторический контекст может быть частью более широкого определения понятия «аудитория», ведь читатели – это продукт той или иной эпохи.
Мисс Монтинелло кивнула и собралась что-то сказать (возможно, «Все свободны»), но черт меня дернул за язык.
– Однако в сказанном тоже есть смысл.
Что?!
– Две тысячи лет назад исторический контекст менялся гораздо медленнее и, возможно, просто не рассматривался.
– То есть Аристотель мог упустить один из элементов риторики?
Я пожал плечами:
– Не исключено. Впрочем… три из четырех тоже неплохой результат.
Мисс Монтинелло улыбнулась.
– Действительно неплохой. – Она посмотрела на остальных. – Все свободны, приятного аппетита!
Выходя из класса, я поймал на себе взгляд АК-47. Она явно на что-то злилась, но я не стал задерживаться и выяснять причину. Сунул руки в карманы и пошел в столовую.
– Почему ты не сел за наш столик? – спросила Олли. – Нос задрал?
Я вез ее домой после школы.
– Ты, наверное, давно потерянная родственная душа Била Уилсона: пару дней назад он задал мне тот же самый вопрос.
Олли не отреагировала и уткнулась в телефон. Вообще-то, я все ждал, когда Кеннеди ко мне подойдет и скажет, какое прекрасное вышло портфолио. Она ведь наверняка уже успела его посмотреть. Я видел ее в коридоре по дороге в столовую – и почти уверен, что Кеннеди тоже меня заметила, – но сделала вид, будто занята, и ни словом со мной не обмолвилась. Кроме того, рядом с девчонками на семерочку и выше сидела АК-47, а я не хотел связываться с той мухой, которая ее укусила, поэтому выбрал свое обычное место.
В конце концов Олли надоело играть в молчанку.
– Жаль, потому что твое портфолио стало сенсацией.
– Что? – повернулся я к ней.
– Кеннеди принесла его с собой и показала всем за обедом. Она постоянно болтала о том, что хочет стать моделью, но все только глаза закатывали, а после этой папки с фотками сразу заткнулись. – Олли оторвалась от телефона. – Джей, у тебя офигенно получилось. Правда. Девчонки были в восторге и решили, будто снимал профессиональный фотограф.
– Только не это!
– Почему?
– Теперь они все прибегут ко мне за портфолио. А ты знаешь, сколько на него уходит сил?
Олли уставилась на меня – со странным выражением на лице. Сложно было понять, загрустила она, разозлилась или еще что. Но прищура я не заметил.
– Чего ты на меня так смотришь? – не выдер-жал я.
– Никто тебя ни о чем не попросит.
– А?
– Кеннеди о тебе даже не упомянула.
Глава 10
…я подумала, что моя задача – это фотографировать, и мне нужно сосредоточиться на людях, только на людях, на самых разных людях … тех, кто платил мне, и тех, кто не платил.
ИНОГДА СЛЕДУЕТ СФОКУСИРОВАТЬСЯ НА ВАЖНЫХ ВЕЩАХ. Например, следующим утром бо́льшую часть четвертого урока я провел, пытаясь решить, за какой столик сесть в обед.
С одной стороны, было бы неплохо получить немного признания за всю ту работу, которую я проделал для Кеннеди. Однако, возможно, она не упомянула обо мне, так как хотела, чтобы все думали, будто портфолио снято настоящим профессионалом, а не каким-то школьником. Вполне понятная причина. Наверное.
Я уже решил сесть на обычное место во избежание эмоциональных сцен, но тут услышал слова учительницы, обращенные к кому-то из учеников, читающих вслух свое сочинение. Забавно, что даже посреди глубоких раздумий об отношениях мальчиков и девочек какая-то часть мозга все еще способна распознать едва заметную нотку раздражения в чьем-то голосе. Особенно если ее пытаются скрыть.
– Мисс Кнудсен, вам не кажется, что для критического эссе это звучит несколько субъективно? – спросила мисс Монтинелло.
Кнудсен? Это еще кто?
– Я согласна, что звучит субъективно, – ответила АК-47, – но не согласна, что субъективность – это всегда плохо.
А, ну конечно! Кто еще это мог бы быть!
– Задача состояла в том, чтобы изложить свои мысли как можно яснее, – напомнила мисс Монтинелло.
– Я понимаю. Однако субъективность присутствует во всем, что бы мы ни написали, если только речь не идет о чем-то вроде геометрии или химии. Возможно, это и к лучшему.
Мисс Монтинелло обвела взглядом класс.
– Интересная теория. Итак, кто-нибудь хочет добавить что-то – субъективное или нет – по этому вопросу?
В голове всплыли цифры 3 и 4. Голубоватая тройка и оранжеватая четверка. Как третий и четвертый уроки. Как математика и рисование.
Парень за моей спиной выдал прямую цитату из учебника:
– Чтобы воздействовать на читателя, эссе должно иметь четко обоснованные критические трактовки.
У моей синестезии есть одна особенность, которая проявляется при решении задач, и она меня жутко раздражает. Иногда я «вижу» ответ прямо перед собой, но, как я его получил, объяснить не могу – по крайней мере, внятно для окружающих. Вот и сейчас я погрузился в рассмотрение коренного различия между математикой и литературой, поскольку оно каким-то образом было связано с разгоревшейся дискуссией. Однако, вместо того чтобы выдавать мне написанное в учебнике в некоем логическом порядке (как это наверняка происходило у остальных), мой мозг пытался решить задачу о… танцующих фигурках.
И, вот черт, у меня ничего не получалось…
– Каков же ваш вывод? – спросила мисс Монтинелло.
– Ну… я думаю, для субъективности в таком случае места не остается, – ответил парень сзади.
Фигурки прыгали по разным сторонам сцены…
– Кто-нибудь еще хочет высказаться?
Как я ни старался соединить их в едином танце, лучше всего получалось, когда каждая плясала на собственный лад.
– Джеймисон?
Что? Да я даже руки не поднимал!
– У меня противоположное мнение, – заявил я.
Мисс Монтинелло сложила руки на груди:
– Будьте любезны объяснить.
Да как тут объяснишь? Это же необъятная и расплывчатая идея…
И вдруг я увидел худощавую темноглазую женщину-книголюба. С сигаретой в руке, смотрит прямо в объектив. И все это, конечно, в монохроме. Ну а почему бы и нет?
– Вот краткая цитата из эссе Джоан Дидион «Почему я пишу»: «Я, я, я».
Мисс Монтинелло явно уловила намек, поэтому я положил микрофон и удалился со сцены. Понимаете, о чем я?
– Восьмерка стопудово.
Райли и Тристан кивнули, и Бил посмотрел в мою сторону:
– Джей, ты скоро потеряешь право быть частью мужской компании. Почему ты никогда никого не оцениваешь?
Ну, не знаю… может, потому что сама по себе затея слишком уничижительная: вы что, действительно думаете, будто человека можно свести к одному числу? Или потому что это выглядит мерзко и глупо, будто если сказать девушке: «Эй, малышка, по-моему, ты тянешь на все восемь баллов», – она посчитает такие слова комплиментом. Ну и (если уж доходить до сути) возможно, семерка на самом деле куда интереснее восьмерки?
Ничего из этого я не сказал: им такое как мертвому припарки.
– В вашей системе имеется один фатальный недостаток, – заявил я. – Вы используете количественную методологию, чтобы присвоить значение качественным признакам.
Впрочем, и такое до них тоже не дойдет.
Бил уставился на меня, потом скривился:
– Что за хрень ты несешь?
Сам не знаю почему, но я решил до него достучаться.
– Нет, хрень – это считать, будто нечто столь сложное, как человек, можно свести к числу. Вот уж дичь так дичь. Если бы ты взял всех так называемых восьмерок и понаблюдал за ними лет двадцать, то, скорее всего, обнаружил бы, что кто-то из них скатится на дно, а кто-то может открыть способ лечения рака или…
Я запнулся, поняв, что нет смысла тратить силы. Глянул на Сета, который качал головой, мол: «Да будет тебе, до них все равно не дойдет».
И тут в столовую вошла Кеннеди и направилась к столику девчонок на семерочку и выше. Мы все на нее уставились. Даже я. Похоже, из мужской компании меня исключат не сегодня.
Бил откашлялся.
– А знаете, – начал он, – как-то раз я попробовал эту штучку.