– В каком смысле?
– В школе про него болтают. Кто-то его увидел и узнал на снимках нашу школу или еще что-то. Все говорят, мол, фотки очень крутые.
– Ну и?
– Ну и все должны знать, что это твоя работа, вот и все.
Ни за что! Но теперь придется быть осторожнее во время съемок…
Озвучивать свои мысли я не стал, а просто пожал плечами:
– Я подумаю над этим.
Что обычно означает «ага, еще чего».
Впрочем, я действительно задумался над этим, когда добрался до дома и проверил статистику сайта. Увеличилось не только количество просмотров, но и число уникальных посетителей, то есть это не одни и те же люди возвращались, чтобы посмотреть на другие страницы, помимо завсегдатаев, приходили новенькие.
И еще кое-что… Один из комментаторов спросил, не возражаю ли я, если он тоже начнет свой собственный «Проект 9:09» в честь брата, погибшего в Афганистане. Я почти никогда не отвечаю на комментарии, но, поразмыслив немного, согласился (а как тут откажешь?) – с условием, что будет дана ссылка на мой сайт в качестве первоисточника. Правда, подписался как «Админ»: мне все еще казалось очень странным упоминать свое настоящее имя в столь личных вопросах. В конце концов, я ведь это затеял вовсе не для того, чтобы эго потешить.
А потому что скучаю по маме.
Мой нынешний визит к Кеннеди сильно отличался от прошлого: я надел свою обычную одежду, которую носил в школу.
И, признаться, пожалел о своем выборе, когда Кеннеди открыла дверь. Она-то явно принарядилась… На ней было что-то вроде халатика, только красивее. Более шелковое. Похожее на японское кимоно. И пахло от нее замечательно.
Я почувствовал себя несколько неловко, когда она широко мне улыбнулась и сказала:
– Привет, Джей! Заходи.
По дороге к ней в комнату мы прошагали через гостиную, где отец Кеннеди смотрел футбольный матч – мужчина даже не взглянул в нашу сторону.
И да, когда мы зашли внутрь, первой мыслью в моей голове стало: «Офигеть, я в спальне Кеннеди Брукс!» Размером комната оказалась раза в два больше моей, она была выдержана в приглушенных цветах вроде бежевого или серо-коричневого – Олли наверняка смогла бы назвать оттенки точнее, – а я бы просто сказал, что над ней поработал дизайнер: выглядела она как картинка из журнала. Возле стены стояла большая двуспальная кровать с балдахином, накрытая леопардовым покрывалом. Ничего себе…
Пришлось заставить себя оглядеться и сосредоточиться на цели. У противоположной стены стоял письменный стол, там я и положил рюкзак и достал из него наспех набросанные заметки.
– Я так понимаю, вы изучаете ту же тему – конец тысяча восьмисотых, вторая индустриальная революция и все такое?
Кеннеди кивнула, и я заглянул в свои записи.
– В общем, вот самые основные моменты, которые, похоже, очень важны для Ларю. Мне кажется, в тесте будут вопросы по этим темам…
Мы прошлись по ключевым точкам, и Кеннеди вроде поняла мои объяснения. Минут через пятнадцать я закончил, встал и принялся собираться.
– Слушай, – она тоже встала, – а ты камеру, случайно, не захватил?
Захватил, конечно, но ей говорить не стал.
– А что?
– Да я тут подумала… – Она сделала шаг в мою сторону. – Может быть… – Еще шаг. – Устроим фотосессию?
– Фотосессию? – Я огляделся. – Здесь?
Она кивнула:
– Прямо здесь. Прямо сейчас. Гламурную фотосессию.
– Гламурную?
Она стояла совсем близко ко мне.
– Угу. Ты ведь знаешь, о чем я. – Она похлопала глазками, затем опустила взгляд и затеребила тонкую ткань кимоно. – Разве тебе не хочется посмотреть, что под ним?
Черт возьми, в такие моменты в голову могут приходить весьма неожиданные мысли. Сначала: «Это риторический вопрос?» Затем: «Я одинокий гетеросексуальный парень семнадцати лет… ты как думаешь?» Перед глазами тут же возник образ Асси – и я, честно признаться, оторопел. Ни одну из своих мыслей я не озвучил, а только спросил:
– К чему ты клонишь?
– В каком смысле? Я всего лишь поинтересовалась, не хочешь ли ты поснимать меня в гламурном стиле. Вот и все.
Все? Это что, типа нормально? То есть сначала вы готовитесь к тесту по истории, а потом, разумеется, немедленно и в обязательном порядке проводите гламурную фотосессию в обнаженном виде?
Меня охватило то же чувство – как когда Кеннеди заставила меня сделать ей портфолио.
– Не знаю. – Я покачал головой.
Она отступила на шаг назад, и в комнате будто заметно похолодало.
– Не ожидала, что ты так отреагируешь на подобную мелочь. – Кеннеди прищурилась. – Ты вообще настоящий фотограф или нет?
Ну ни фига себе!
Я взял рюкзак.
– Кеннеди, черт побери, чего ты от меня хочешь?
Еще шаг назад и еще минус десять градусов в комнате.
– Я хочу, чтобы ты ушел.
– Знаешь что? В кои-то веки мы оба хотим одного и того же. – Я закинул рюкзак на плечо, открыл дверь спальни, потом остановился и обернулся. – И да, на здоровье.
Глава 20
Это преимущество ви́дения придет к вам, только если вы надолго остановитесь, выпутаетесь из клубка сводящих с ума мгновенных впечатлений, непрерывно на нас обрушивающихся, и внимательно вглядитесь в тихое изображение.
ПОЗЖЕ ВЕЧЕРОМ, НАПРАВЛЯЯСЬ К ЦЕНТРУ ГОРОДА, я все еще был сильно не в духе. И вселенная разделяла мое настроение. В 9:09 на углу мне встретились лишь двое пьяных в стельку студентов, которые шли то ли в общежитие, то ли из общежития – в деталях они путались. Деваться было некуда, я сделал несколько снимков, потом сдался и поплелся в «Финч».
Заказал себе чай масала и почему-то сел за тот же самый столик в дальнем углу, хотя людей сегодня пришло совсем немного и можно было выбрать любой другой. И почему-то я поднимал взгляд всякий раз, когда звякал колокольчик над входной дверью. А порой и когда он не звякал – примерно каждые сорок семь секунд.
Черт его знает почему.
Сделав так называемую работу (на просмотр унылых фоток ушло целых две минуты… за которые я успел трижды взглянуть на дверь), я допил чай и ушел.
А по дороге домой думал о маме и о своем эссе про нее. И об эссе Асси про ее отца. И о нашем разговоре с Олли, когда я посоветовал ей пообщаться с Асси. И вдруг я понял, что в этой драме есть еще один важный персонаж.
Вернувшись домой, я первым делом пошел в гараж и рассказал отцу об эссе по английскому, вкратце изложив его содержание. Даже признался, что «кое-кто» похвалил мое сочинение. И вдруг с языка сорвалось:
– А как у тебя дела? Ну, касательно мамы…
За почти два года, прошедших с тех самых 9:09, я ничего такого не спрашивал.
Ни разу.
Вопрос повис в воздухе. В конце концов отец встал с табурета, подошел к мини-холодильнику, стоявшему рядом со шкафчиком для инструментов, и достал два пива. («Курз Лайт» – вот какой у меня отец!) Открыл обе банки, передал одну мне и сказал:
– А хрен его знает.
Ого! Никогда раньше отец со мной так себя не вел. Я словно оказался на неизвестной территории – и без карты. Это что, тоже часть моего повышения до статуса взрослого?
Я взял пиво.
– Спрашиваю, потому что в последнее время сам очень часто вспоминаю о маме. Возможно, из-за проекта, которым занят, а еще из-за того эссе. – Я отхлебнул пива и поставил банку на верстак. – Все думаю, что бы она сказала, расскажи я ей о школе, о друзьях, об Олли и обо всем остальном.
– Я знаю, ты по ней скучаешь. И знаю, что с ней ты мог обсуждать даже весьма странные вещи. – Он улыбнулся. – Например, какого цвета числа. И… ну, я так не могу. Для меня числа – это просто числа.
Оставалось только кивнуть.
– Поверь мне, большинство людей видят мир так же, как ты. – Я помолчал, пытаясь перевести мысли о маме в слова. – Забавно, но кажется, будто она до сих пор здесь. Как будто я и в самом деле могу мысленно видеть и слышать ее. Словно смотришь любимый сериал по телевизору – только на вечном повторе… – Я запнулся, взял пиво, чтобы чем-то занять руки, и сделал долгий глоток. – Не знаю… ты меня понимаешь?
Вид у отца был очень печальный – и в то же время какой-то счастливый.
– Отлично тебя понимаю, Джей. Каждое слово. Я чувствую то же самое… Но вместе с тем она для меня была еще и лучшим другом. И единственной любовью моей жизни, поэтому… – Отец закашлялся, будто поперхнулся. – Ну вот как-то так у меня дела. – Он поднял банку пива. – Будем!
Мисс Монтинелло стояла возле доски.
– Итак, чему мы вчера научились во время парного критического разбора?
Вот так вопросик!
Я сидел тихо, пока она слушала ответы.
– Давать легче, чем принимать, – сказала одна девчонка.
В классе раздались смешки.
– Ага! Объясните, пожалуйста.
– Ну, не так уж трудно найти ошибку в чужом эссе и указать на нее, а вот когда твой собственный текст разбирают по косточкам… все становится сложнее.
– Ясно, – кивнула мисс Монтинелло. – А почему так?
– Когда пишешь, буквально выкладываешь себя на страницу. Это очень личное, и поэтому критика твоего текста воспринимается как критика тебя самого.
– Есть такое, – согласилась мисс Монтинелло. – Тем не менее моя задача, помимо прочего, состоит в критике ваших работ. Так что запомните: не стоит принимать ее на свой счет. Это не вы плохие, да и работа ваша в целом необязательно плохая. Просто, возможно, есть более удачный способ выразить мысль. А еще я вполне могу быть не права. – Учительница посмотрела на класс поверх очков. – Хотя такое маловероятно. – Она взяла маркер для доски. – Кто-нибудь еще чему-нибудь научился? Или двигаемся дальше?
– Никогда не сомневайтесь в гуру, – сказал я.
На лице мисс Монтинелло не дрогнул ни один мускул.
– Само собой разумеется.
Она написала на доске «Метонимия»[15].
– Кто может растолковать, что это?