Глава 3
Выберите тему и работайте над ней до изнеможения … вы должны либо искренне любить, либо искренне ненавидеть снимаемую натуру.
– ЭЙ, ДЖЕЙМИСОН, КАК ДЕЛА В ШКОЛЕ?
Когда я убирал на место свою фототехнику, то услышал, что отец вернулся домой. Я зашел в гараж и, разумеется, там отца и обнаружил: он что-то делал на сверлильном станке в углу.
– Нормально, – ответил я, хотя на самом деле чувствовал себя препаршиво. Потому и оказался в гараже.
– Расскажи подробнее: чем сегодня занимался? – приподнял бровь отец.
– Да ничем особенным. Отличился на истории. В основном с друзьями тусил.
Я знал, что отцу важно услышать о друзьях. Ладно, на самом деле когда-то давным-давно я действительно мог так сказать не кривя душой. Потому что когда-то давным-давно у меня были друзья. Ну или приятели. Но пока мама болела – а особенно после того, – наше общение постепенно сошло на нет. Они будто забыли, как со мной разговаривать. Или, может, это я забыл, как разговаривать с ними.
Отец поднял кожух сверлильного станка.
– Это хорошо. Иметь друзей куда важнее, чем прекрасно знать историю.
В таком случае я в пролете.
Потому что мой отец, скорее всего, и есть мой лучший друг. По крайней мере, теперь, когда нет мамы. Правда, он об этом не знает. И вот что действительно странно – ну, помимо очевидного, – мы с ним не ведем глубокомысленных и откровенных разговоров о смысле жизни, попивая пиво, покуривая косячок или колеся на машине по бесконечным дорогам. Или чем там положено заниматься лучшим друзьям.
На самом деле в основном мы проводим время в гараже, обсуждая фильмы, фотографию, музыку или – любимый конек моего отца – британские ретромотоциклы. Тут надо сказать, что производить мотоциклы в Англии перестали лет эдак пятьдесят назад, поэтому все британские мотоциклы по умолчанию ретро.
Но только не для отца. Его интересуют исключительно те, которые он называет послевоенной классикой: сделанные в пятидесятые и шестидесятые годы. Мотоцикла у него нет, есть только книги. А еще журналы. И видео. И плакаты. Целая куча плакатов, весь гараж ими увешан. Раз в год отец ездит в Сан-Хосе (шесть часов на дорогу туда и обратно), где проводят большую выставку британских ретромотоциклов. И хотя мне плевать на мотоциклы, я обычно езжу с ним. Потому что так положено: мы же друзья. Только не думайте, будто это какие-то особенные путешествия, в которых мы обсуждаем смысл жизни и все такое. Ничего подобного, обычные поездки.
Отец ослабил ремни станка и переместил их на шкивах, чтобы изменить скорость сверления. На внутренней стороне кожуха была большая таблица с указаниями, какое положение ремней соответствует тому или иному числу оборотов, но отец никогда с ней не сверялся. Просто перемещал ремни, секунду смотрел на них, подтягивал и закрывал кожух. У него так всегда с любыми станками: он говорит с ними на одном языке.
Вытирая руки ветошью, отец кивнул на новый плакат на стене: девушка на мотоцикле. Ярко-желтом.
– Видел уже?
Желтый цвет – это еще одна тема наших разговоров.
Знаете, как некоторые старушки обожают фиолетовый? Вот так же мой отец сходит с ума по желтому – похоже, с самого детства. Ну, не знаю… может, у него была желтая игрушечная машинка и она запечатлелась в его памяти, как мама-утка в памяти утенка. Достоверно мне известно только то, что он обожает желтый, но исключительно основной цвет, чтобы никаких примесей. Как отец говорит: «Чистый джин, без тоника». Этот цвет трудно найти. С раннего детства я и Олли играли в игру: увидев проезжающую мимо желтую машину, мы кричали: «Папа, смотри!», а он отвечал: «Неплохо, но белизны многовато». И точно: присмотришься – и поймешь, что цвет слегка кремовый… самую капельку, но достаточно, чтобы разбавить магию идеального желтого. В итоге мы с Олли наловчились определять, действительно ли это «желтый», а если нет, то как и насколько он отличается от идеального цвета. (Зашибись какой полезный навык для резюме.)
– Ну красота ведь, скажи? – спросил отец.
Я внимательно посмотрел на плакат. Блондинка на мотоцикле была в высоких коричневых сапогах, подходящей по цвету супермини-юбке с широченным поясом и странной цветастой блузке. Огромных размеров прическа вздымалась волнами. Ну прямо «крошка» с афиши фильма о свингующих шестидесятых, в котором явно переборщили с антуражем.
Возможно, девушка и впрямь красотка, но все портил безвкусный наряд. А также тот факт, что сейчас ей было лет семьдесят.
– Выглядит неплохо, – сказал я. – Но не в моем вкусе: уж слишком похожа на героинь из «Остина Пауэрса».
Отец развеселился.
– Да я про мотоцикл!
Разумеется, я знал, что он не девушку имел в виду. В отличие от Била и его приятелей, отец никогда не говорил о женщинах – по крайней мере, в смысле: «Гляди, какая цыпочка». Раньше я об этом не задумывался, но, наверное, он так поступал из уважения к моей маме.
Мама – это та самая тема, которую мы очень редко затрагиваем. Мама словно идеально желтый цвет: можно бесконечно обсуждать несовершенное, но мало что можно сказать об идеале.
Вот так оно и есть.
Приближаясь к углу улицы, я проверил время на телефоне – две минуты десятого, – затем сунул его обратно в карман и достал из рюкзака «Никон».
В «Финч Кофе» сидело довольно много народу, потягивая латте и пережевывая лучшие в городе панини. Я не хотел маячить под окнами кофейни, чтобы меня не приняли за какого-то извращенца, поэтому дошел до угла улицы и прислонился к кирпичной стене уже закрытого магазина одежды.
Этот угол мне показался неплохим местечком для моего вечернего фотопроекта. В 9:09, когда сработал будильник и телефон завибрировал в кармане, парочка студенческого возраста как раз переходила улицу, направляясь прямо ко мне.
Я щелкнул их пару раз издали, а когда они подошли поближе, подал голос:
– Привет! Не возражаете, если я вас сфотографирую?
В их взглядах читался немой вопрос: «Ты вообще кто такой и с какой стати решил нас фотографировать?», поэтому я быстро добавил:
– Мне для школьного проекта.
Они переглянулись и пожали плечами, мол, ладно, почему бы и нет.
– Здорово, спасибо! – поблагодарил я, отходя к краю тротуара и поднимая камеру повыше.
Тем временем мозг выдал мне картинку двух маленьких цифровых существ: и парень, и девушка выглядели как единицы. Не в том смысле, что у них на футболках были цифры напечатаны, просто я их так воспринял. Кроме того, оба существа были белыми, а не зелеными или фиолетовыми. И еще, когда они слились вместе, то остались белыми, а не стали желтыми, как положено двойке. Можете себе вообразить уравнение «1 + 1 = 1» в виде мультика? Трудно объяснить, но, судя по всему, эти двое действительно были вместе.
– Встаньте как хотите и смотрите куда вздумается, – сказал я. – Просто будьте собой.
Ага, попробуйте быть собой, когда с расстояния в несколько шагов незнакомец наводит на вас камеру, но моя догадка подтвердилась, и они справились лучше многих. Парень привалился к стене и стал смотреть на крыши домов на другой стороне улицы, а девушка, отвернувшись от меня, обняла его и положила голову ему на грудь.
Я пару раз их быстро сфоткал, передвинулся чуть левее и сделал еще несколько кадров. На последнем парень смотрел прямо в объектив, не то чтобы улыбаясь, но вполне довольный.
Я опустил камеру.
– Супер, спасибо!
– Не за что, – кивнула девушка, и они пошли дальше, взявшись за руки.
Уже почти два года, как умерла мама. Мне говорят: время лечит, но я даже не понимаю, что они имеют в виду. И хочу ли я вылечиться. Вот представьте: вы умираете, вокруг собрались самые близкие люди и все опечалены. И тут кто-то говорит: «Да не переживайте, через пару лет это пройдет».
Казалось бы, термин, которого вы никогда не знали, не может целиком изменить вашу жизнь, и все же я бы предпочел до скончания веков не слышать о «метастатической инвазивной дольковой карциноме».
Нам рассказали о ней перед тем, как я пошел в девятый класс. Сначала мне и Олли говорили, что маме придется долго лечиться. Но вскоре стало невозможно скрывать происходящее. Мы слышали разговоры о «четвертой стадии», «паллиативном лечении» и «хосписе». К тому же только зомби могли бы не заметить, что окружающие ходят как зомби. Через несколько недель правда выплыла наружу: мама умирает и никто на свете ничем помочь не может.
Вот это бессилие принять оказалось сложнее всего. По телевизору показывают людей с гораздо более экзотическими и редкими заболеваниями, чем рак груди, и гениальные ученые и врачи из кожи вон лезут, чтобы найти способ их вылечить. А в интернете пишут обо всяких потрясающих открытиях в медицине. Однако к маме это никакого отношения не имело, словно никто и не пытался ничего предпринять. Ах да, ей же предложили несколько вариантов. Целых два.
Первый: врачи могли сделать все возможное, чтобы мама не страдала, – и она умрет через несколько месяцев.
Второй: они могли прописать курс лечения, от которого ее будет выворачивать наизнанку, – и, скорее всего, она все равно умрет через несколько месяцев.
Мама, самый мудрый человек из всех, кого я знал, выбрала первый вариант.
Я же предпочел бы третий: ничего из вышеперечисленного. А что-то – что угодно! – без «и скоро она умрет» как части прогноза.
Помнится, я решил поговорить с отцом и настаивал, мол, наверняка есть какой-то способ, но отец очень мягко объяснил мне, что рак уже распространился по всему телу и тут никто ничего поделать не сможет.
– А я… я отказываюсь это принимать! – заявил я сквозь слезы.
Отец подошел и неожиданно сжал меня в своих медвежьих объятиях, потом отступил назад и положил руки мне на плечи.
– И вот это я в тебе люблю, Джей. Как и многое другое.
Мама протянула четыре месяца и ушла после зимних каникул. Последнюю неделю она провела в больнице, и отец практически жил там вместе с ней. Я был с мамой в последний день. И решил больше никогда его не вспоминать (и уж тем более не гово