Из-за злости я никак не могу уснуть. Ворочаюсь с одного бока на другой. Агрессивными ударами взбиваю подушку. Бред. Бред!
Это все долбаная заучка! Если бы не она, я бы вообще сегодня дома не ночевал! Придумала тоже, блин, энтертейнмент – в кино любоваться на слюни и сопли. При этом задрав голову! Кто вообще в здравом уме берет билеты на четвертый ряд?
А если хотите знать мое мнение, то героям вообще дружить не следовало. Могли переспать на старте и разбежаться. А то вот это потом выяснение отношений на сорок минут – ну такая скука.
Почти не раздумывая над своими действиями, с телефона снова открываю страницу Жени и смотрю на аватарку, где она выглядит такой тощей, что, кажется, и жизни в ней нет.
Господи, помоги ее не убить.
Через час я наконец засыпаю. А проваливаясь в сон, все равно будто слышу назойливую трескотню Гольцман. В этом пограничном состоянии я смутно пытаюсь уловить то, что меня тревожит, и никак не могу. В нервных метаниях я и провожу всю ночь.
Глава 10
На следующий день едва открываю глаза к двенадцати. Уснул только под утро, хотя я и при лучшем раскладе не встаю раньше десяти. Первым делом беру в руки телефон, и там уже с десяток сообщений от Гольцман. Я их даже не читаю. Сначала надо хотя бы поесть. Голодный я еще более негативный, чем обычно. Проверяю соцсети и вижу, что эта заучка маячит мне и оттуда. Хорошо хоть еще не позвонила. Мертвого достанет.
Поднимаюсь, натягиваю спортивки и футболку, плетусь умываться.
– Встал? – кричит мне из своего кресла дед.
– Нет, еще лежу!
– Засранец, – вяло парирует Де, и я ухмыляюсь.
Делаю себе яичницу и завтракаю под сериал. Настроение сразу улучшается. Наверное, это тупо, что мой эмоциональный фон напрямую зависит от наполненности желудка, но вот такая я примитивная скотина. Но я радуюсь ровно до того момента, как слышу повороты ключа в замке. Подрываюсь в коридор и успеваю к дверям как раз чтобы увидеть, как отец заходит в квартиру.
Сую руки в карманы и небрежно интересуюсь:
– Стучаться не учили?
Он скидывает ботинки, даже не глядя на меня:
– Зачем, если у меня есть ключ?
– Дед, – кричу в комнату, – напомни мне дверь на защелку закрывать!
– Ярослав, давай без ругани. Хотя бы в первые пятнадцать минут. Как у вас дела?
– Все путем.
Дед с кряхтением появляется в дверях комнаты. Уверен, что он каждый раз драматизирует, он у меня бойкий, не так уж и тяжело ему дается передвижение.
– Привет, Дим.
– Привет, пап.
Они замирают, глядя друг на друга. Ну прямо как после десяти лет разлуки в сцене из второсортного сериала.
Молча разворачиваюсь и ухожу на кухню. Мою за собой посуду. Такая у нас с дедом договоренность, и я стараюсь ее не нарушать.
К их диалогу даже не прислушиваюсь. У них свои отношения, которые меня не касаются.
– Чай сделаешь? – отец заходит на кухню уверенным шагом, прямо-таки по-хозяйски, и меня это нестерпимо раздражает.
За ним маячит Де.
– А что, прям по-семейному посидим? – едко бросаю я, но кнопкой чайника все же щелкаю.
– Ярослав.
– А что? Три поколения Шмелевых. Сейчас побеседуем, обсудим насущные дела.
Отец садится за стол, широко расставляет ноги, смотрит на меня исподлобья. Отвечаю ему таким же взглядом. Выглядит он, конечно, как чувак с обложки журнала про сытую, успешную жизнь. В сером спортивном костюме умудряется смотреться дорого. Хотя почему умудряется? Костюм и правда дорогой. Видно невооруженным глазом. У него и кипенно-белые носки кричат о том, что на них потратили неоправданно много денег.
Не выдержав, отворачиваюсь и достаю кружки. Завариваю чай, а дед с неизменным звуковым сопровождением режет ягодный пирог. Едва сдерживаю смех и чуть качаю головой.
– Шо веселимся? – интересуется он тихо, специально коверкая первое слово.
– Де, ну это прям МХАТ. Школа Станиславского.
– Ярик, ну не душни.
У меня буквально отпадает челюсть. Я округляю глаза:
– Давно слово новое выучил?
– Вчера, – довольно улыбается дед, – к месту употребил?
– Да, идеально.
И тут отец спрашивает, повысив голос:
– Над чем хихикаете?
Закусываю изнутри губы и перевожу дыхание. С бряканьем ставлю заварочный чайник на стол:
– О своем. Можно?
– Не запрещаю. Просто интересно.
– Вот уж спасибо, что не запрещаешь.
Дед в этот момент толкает меня плечом и приземляет рядом с отцом пирог.
– Садитесь, воробьи.
– Почему воробьи? – интересуется отец бесстрастно.
– Ершистые такие же, – дед с оханьем опускается на стул и бросает на меня хитрый взгляд. – Ну ладно, Дим, как дела? Какие планы? Чем живешь?
Я фыркаю:
– Де, ты один вопрос выбрать не смог?
– Как хочу, так и спрашиваю.
Отец отпивает чай:
– Все хорошо. На прошлой неделе вернулись с Бали. Варя вот в садик пошла на полный день.
Все внутренности в момент замораживает, хоть чай и горячий. Дыхание становится поверхностным, едва слышным. Хотелось бы, чтобы я перестал так реагировать на каждое упоминание о новой семье отца, но пока не выходит.
– Ну классно, – я отодвигаю кружку и встаю с места, – а мне надо в душ и к однокурснице, мы проект вместе делаем.
– Проект? В субботу? – переспрашивает отец, и в его голосе сквозит такой сарказм, что меня продуло бы до соплей, если б это было возможно.
– Да, проект. И да, в субботу. Можешь у своего дружбана Льва пробить, как ты все узнаешь про мою учебу. Он же там со всеми вась-вась, а? Проект по социологии. Узнай, пап, удостоверься.
Чтобы хлопнуть дверью, мне приходится проскочить арку, ведущую из кухни в коридор, и нервным шагом зайти в ванную. Но тут уж я силы не жалею. Воду включаю почти ледяную. Сжимаю зубы, стараюсь остыть – изнутри и снаружи. Только когда меня уже колотит крупная дрожь, добавляю горячую.
Не могу об этом слышать. Варя пошла в сад. Ну зашибись, че. Варя ходит на фигурное катание, Варя учится кататься на лыжах, Варя посещает английский. В три года. Мой отец с новой женой произвели на свет киборга, не иначе.
Мою голову, а потом остервенело тру ее полотенцем. Пытаюсь втереть себе мысль о том, что никто тут не виноват. Ни я, ни он, ни Варя. Но ни черта не получается.
Ванную покидаю стремительно, не глядя в кухню. У себя в комнате быстро одеваюсь. Свободные синие джинсы, белая футболка и первая попавшаяся толстовка из шкафа. Для Гольцман сойдет. Кстати, о ней. Надо бы предупредить, что приду раньше. Или нет? Ее же это взбесит? Было бы хорошо.
Когда обуваюсь, отец все-таки выходит в коридор.
– В кроссовках будет холодно.
– Ну, значит, замерзну.
– Ярослав, я не ругаться прихожу, – говорит он упавшим тоном, – хочу пообщаться. Вы для меня важные люди.
– Были бы важные, не ушел бы, – выпрямляясь, напряженным голосом отчеканиваю я.
Знаю, что это неправильно. Жизнь разная, не только черная и белая, я это уже уяснил, особенно когда мать ушла. Но я совсем…совсем не могу сладить со своей злостью из-за того, что и он нас бросил.
– Яр, – говорит отец тихо, и я отмечаю, как безжизненно висят его руки вдоль тела.
– Пап, без обид, – я наконец смягчаюсь, – реально надо идти. Ну хочешь, у Льва проверь. Действительно надо делать проект. Не скучайте.
Не дожидаясь ответа, ухожу.
На улице понимаю, что в кроссовках мне холодно. И в кожанке, конечно, тоже. Но что такое мороз против упрямства?
К тому же я сразу же срываюсь к остановке, когда вижу ползущий к ней автобус с нужным номером. Отец, конечно, переводит достаточное количество денег, чтобы можно было забыть про общественный транспорт, но я предпочитаю особо их не тратить.
Уже около дома Гольцман пишу ей.
Проходит пара минут, за которые я успеваю дойти до ее подъезда и продрогнуть, когда она, наконец, выдает свое королевское «поднимайся».
А когда заучка открывает мне дверь, и я шагаю в ее белоснежную квартиру, то дар речи просто покидает меня.
Не потому, что это слишком дорого. Нет, конечно. Я видел дорогие квартиры, ведь и на наш с дедом ремонт отец не поскупился. Это просто обычная хорошая квартира. Дело в другом. Она вся как больничный бокс. Белая и стерильная. Молча смотрю на Гольцман, которая встречает меня в бежевом домашнем костюме. Удивительно, но он тоже ей не идет. Неужели и его она не выбирала?
– А я могу вообще сюда заходить?
– В смысле? – она озадаченно морщит лоб. – Я же тебя сама пригласила.
– Разве я не должен пройти какую-то комнату, которая продует и обеззаразит все мои вещи?
– На что ты намекаешь? – Женя сощуривается, не успевая за моим сарказмом.
– На то, что это долбаная криокамера! – я разуваюсь и указываю на белую плитку под ногами.
– В криокамере холодно, а не стерильно, – автоматически возражает она.
И я вдруг смеюсь. Не могу сдержаться. Захожусь искренним хохотом от этого назидательного тона, запрокидывая голову. И тут девчонка меня удивляет. Вместо грубости выдает мне неуверенную ответную улыбку, которая внезапно расцвечивает весь ее образ. Зажигает. Обостряет. И даже украшает.
Останавливаюсь как громом пораженный. Так ведь говорят о ситуациях, когда ты на хрен в шоке от того, что видишь перед собой? Или нет – когда ты в шоке от того, что чувствуешь от увиденного?
Глава 11
Женя смущается и ведет меня, внезапно притихшего, на кухню. Там тоже все стерильно чисто. Я едва удерживаюсь от того, чтобы сокрушенно покачать головой. Клянусь, за эти минуты я начал понимать эту девочку гораздо лучше, чем за все время, что мы учимся вместе. Конечно, остается вероятность, что я неправильно расценил все, что увидел. Но у меня стойкое ощущение, что я прав.
В гулкой тишине она указывает мне на стул рядом со стеклянным столом. Я качаю головой и иду к окну, изучая по пути белые глянцевые фасады кухни. Вижу кошачьи миски и спрашиваю: