– Там сейчас в нашем кольце их крупная танковая мотти. Вопрос дней, старик. Танки будут наши. Их машины, их пулеметы будут наши. Мы тоже участвовали в окружении этой мотти, старик. Давай, выпей с нами, старик, за победу финского оружия!
Ярви выпил. Он не стал объяснять этим молодым людям, что оружие победу принести не может. У оружия два ствола, оно убивает и того, кто стреляет. Победой может считаться только излечение от всеобщего кровавого безумия, от которого Ярви так и не смог надежно спрятаться.
Переночевав, наутро они ушли. На прощанье сказали, что могут прийти еще. И действительно пришли. Этим же вечером. Худшим вечером в жизни Ярви…
Ярви не ждал нападения, не мог ждать. Его застали врасплох, и он ничего не сумел сделать…
Его вчерашние гости вернулись затемно. Вернулись радостно возбужденные. Они обсуждали подробности нападения на коммунистов. Как смог понять Ярви, отряд, которым командовал человек по прозвищу Лось, напал на русскую колонну, подкараулив ее на дороге и взорвав мост через реку. «Вот она, война, подумал Ярви, мост строили не один месяц, выкладывая камень к камню, досочка к досочке, а меньше чем за минуту его не стало. Так же и с людьми. Человека рожали, оберегали, отдавали ему все из души и из кошелька, может быть, катали на моих санях, учили его, а не стало человека с одного выстрела. Не стало коммуниста или финна, или шведа».
Но шведам повезло почему-то больше. Вчера вечером и сегодня утром Ярви не пересчитывал гостей, но приблизительно их было около тридцати. Сегодня же он подсчитал, потому что это стало проще сделать. Шестнадцать. И девять из них – шведы. Воюют они лучше или, наоборот, прячутся, когда финны ведут бой? Ярви не стал искать отгадку. Ему безразличны были подробности убийства под названием «война». Он не задал ни единого вопроса.
А гости продолжали свое возбужденное обсуждение. Они говорили о сотнях погибших коммунистов, об упавшем в реку танке и жалели, что взорвали мост с опозданием и не уничтожили второй танк. Они говорили, что отряду какого-то Ангела не повезло, а ведь могло бы не повезти им.
У одного из шведов была прострелена кисть. Рану тут же принялись обрабатывать и перевязывать. Молодого курносого блондина, который так любил поговорить, среди вернувшихся не было.
– Накрывай на стол, старик, – к Ярви подошел двухметровый командир в сером мундире с зелеными петлицами.
– Еды мало, а зиму жить, – сказал хозяин хутора.
Командир по прозвищу Лось навис над Ярви.
– Ты должен был эвакуироваться. Ты не выполнил приказа правительства. Значит, ты должен понести наказание. Хотя бы жратвой. Так что шевелись!
Ярви не понравилось, как разговаривает с ним этот молокосос, которому едва ли было намного больше тридцати лет. А Ярви прожил на свете уже шестьдесят один год, у него дочь старше, чем этот парень, его дочери уже скоро будет сорок. Но Ярви ничего не стал говорить, он покачал головой, закурил свою короткую трубку и пошел резать кур.
За столом сегодня было свободнее. Зато больше, чем вчера, вливалось в глотки спирта.
– Надо помянуть павших товарищей, – сказал Лось и после этого появилась первая фляга в суконном чехле. Потом еще и еще.
Ярви не стал ждать, сколько будет этих фляг. Из вежливости выпив за павших товарищей, он встал, чтобы уйти.
– А где твоя дочь, старик? – ухватил его за рукав Лось.
– Ей нездоровится, – ответил Ярви.
Его дочь не вышла из своей комнаты, услышав голоса вчерашних гостей. Она была здорова, когда отправлялась в свою комнату, а раз не вышла, значит, так считает нужным. Он, Ярви, сам сделает всю работу.
Ярви отошел от стола и перебрался в угол этой же комнаты, отгороженный ширмой. Он засел за работу, от которой его оторвали гости, которых не прогонишь. Он сел на лавку, взял в одну руку пууко[8], в другую – заготовку и продолжил вырезать деревянные игрушечные сани.
Со стороны стола доносились голоса, становящиеся все пьянее. Говорили и по-фински, и по-шведски, и на ломаном финском. Иногда Ярви отрывался от работы и вслушивался, но ему быстро надоедало. Перебивая друг друга, гости вспоминали свои попадания, переходили к обсуждению войны на всех фронтах, хвалили Маннергейма, говорили о планах на завтра (собирались где-то пополнить запасы и устроить коммунистам веселую ночь), потом пошли анекдоты и песни. Ярви качал головой и возвращался к санкам.
Никаких часовых они выставлять не собирались. Впрочем, и вправду, откуда тут взяться кому-то! Ярви годами не видел здесь чужих людей. А столько гостей разом как вчера и сегодня, – никогда.
Гости между тем сильно напились и шатались по дому, налетая на стены. Ширму отдернули и Ярви увидел Лося.
– О, какая вещь. – Двухметровый командир протянул руку и вынул из ладоней старика его поделку, в которой уже можно было угадать сани. – Развлекаешься? Правильно. Ты можешь продавать их, старик.
Лось вернул хозяину деревянную игрушку. Ярви хотел сказать, что это не на продажу, но тут…
О том, что гигант в серой куртке нараспашку с короткого размаха всадил свой увесистый кулак ему в затылок, Ярви понял уже потом. Уже после того, как пришел в сознание…
Выплыв из темноты – это напоминало подъем со дна к поверхности озера – Ярви сначала понял, что не может открыть глаза. Он пытался это сделать, но голова разрывалась всполохами боли, а в глазницы словно сыпали угли из печи. Рот распирала тряпка, вонявшая маслом. Он попытался вытолкать ее языком, но не получилось. Языком – потому что руки и ноги оказались связанными. Лодыжки и запястья были перетянуты ремнями (не иначе, взяли вожжи, висевшие у двери) и вдобавок связаны между собой за спиной.
Наконец Ярви удалось ненадолго распахнуть веки и увидеть, что он лежит в небольшом закутке между двумя деревянными перегородками – местечко неподалеку от входа, здесь он держал лыжи, силки, сети, веревки и прочие вещи, которыми часто пользовался. Отсюда он не мог видеть обеденный стол, не мог видеть комнату – мешала ширма.
Серп! Здесь должен быть серп.
Ярви заворочался, пытаясь определить, что он может сделать в таком положении, до чего способен дотянуться…
И получил чувствительный пинок ногой под ребра.
– А ты прыткий старик, – раздался над ним знакомый голос. – Почему же ты не показывал свою прыть русским, а? Из-за таких, как ты, русские и думают, что могут победить нас. Из-за тех, кто хочет отсидеться в своих норах, пока другие умирают. Кому все равно, под какой властью быть. Такие твари, как ты, думают так – власть все равно не доберется до моей глуши.
В голосе Лося звучала неподдельная злоба.
– Мои люди сегодня жертвовали собой, умирали, теряли своих боевых товарищей. Они заслужили награду как честные солдаты. Они захотели твою дочь и они ее получат. Им завтра снова в бой и кто-то из них не вернется. Так пусть этой ночью кто-то из них получит последнюю радость в жизни. Так я решил. Я оставлю вас в живых. Но будешь дергаться, старик, убью тебя и дочь. Учти, я всегда держу слово. И запомни, ты сам виноват во всем, хуторянин.
Ярви услышал тяжелый, удаляющийся скрип половиц: Лось возвращался к своему пьяному отряду. А потом он услышал другие звуки, страшные. Кричала его дочь. Она, конечно же, отбивалась, она звала на помощь. Она надеялась на своего отца – на кого же еще ей надеяться тут? – но он ничем не мог ей помочь.
Будь все проклято, будь все проклято! Слезы текли уже не от рези в глазах. «Господи, – взмолился Ярви, – сделай так, чтобы я снова потерял сознание, чтобы я не слышал этих криков, если все равно я ничего не могу сделать». Но господь не мог сотворить для Ярви даже такую малость…
Крики дочери перешли в мычание – конечно, это ей тоже заткнули рот кляпом.
– Не дергайся, сука, а то будет хуже! – Донесся злобный окрик на ломанном финском. Это кричат его дочери, кричит один из шведов.
Что же делать, что же делать?
От бессилия заныло сердце… сердце, которое его никогда не подводило. И безостановочно текли из глаз слезы.
И тут вдруг Ярви сквозь пелену сознания отчетливо расслышал скрип. И то был скрип двери его дома, от которой он сейчас был недалеко.
Разве он мог перепутать? Много-много лет он безвылазно жил на этом хуторе и знал голоса всех предметов на хуторе. Да много ли их здесь, этих предметов?
Ветер открыть дверь не мог, на улице полное безветрие. А часовых они не выставляли. Или же кто-то выходил, пока он валялся в беспамятстве? Тогда почему дверь открыли так осторожно, а не распахнули уверенно, нагло, по-хозяйски? Почему не топают, как кабаны, а крадутся?
Да, крадутся! Ярви расслышал тихое поскрипывание половиц. Шаги – и без того чуткий слух лесного жителя обострился до предела – приближались к нему. А потом…
А потом из-за деревянной перегородки выступил человек, которого Ярви не видел в отряде Лося. Да и вообще никогда в жизни не видел. К тому же и одет был человек весьма странно, вроде бы в военную форму, но только чья эта форма? Ни финская, ни русская, ни шведская, ни немецкая (последнюю Ярви видел на фотографиях).
Незнакомец пробежался взглядом по Ярви, с удивлением покачал головой. Прислушался к шуму и возне, доносящимися с той, скрытой от глаз ширмой, части дома. Наморщил лоб, задумавшись. Потом кивнул каким-то своим мыслям. И – показал Ярви открытую ладонь. Этот жест Ярви помнил по своим поездкам в Петербург: так русские (обычно те, кто выпил лишку) показывают, мол, все нормально, чухонец, все будет путем.
Незнакомец быстро стянул с себя толстую куртку с меховым воротником. Странную куртку, раскрашенную под цвета леса. Под курткой оказалась полосатая рубашка, какую носят моряки (у Ярви вдруг всплыло в памяти вроде забытое им навсегда русское слово «тельняшка»), ее крест-накрест пересекали ремни, на них под мышками висели кобуры с пистолетами, а на поясе – гранаты. Незнакомец снял с пояса одну из гранат. Подмигнул Ярви и улыбнулся.