Проективный словарь гуманитарных наук — страница 8 из 24

Абдукция

Аугментальность, аугментация

Веселье мысли

Гиперрациональность

Иноумие

Интоксофикация

Катарсис мысли, интеллектуальный катарсис

Микроника

Мыслебытие

Мыследействие

Мыслезнание

Ноовитализм, ноовегетация

Ноократия

Ноопоэйя

Ноофикация

Нооценоз

Нооэры (палеоной, мезоной, кайноной)

Нулевая дисциплина

Обезумливание

Обратимые дисциплины

Персонажное мышление

Референция от обратного

Синтеллект, соразум

Слабое знание

Смысл

Сорванное сознание, сознание без резьбы

Филогнозис

АБДУКЦИЯ

АБДУКЦИЯ (abduction; буквально «похищение», «умыкание»). Логическое «умыкание», перестановка, когда понятие или термин переносятся из одной дисциплинарной области, где они закреплены традицией, в другую, где они остраняются и вступают в поле гипотетического дискурса. Этот термин был введен Чарлзом Пирсом, по контрасту с «индукцией» и «дедукцией», для обозначения логики гипотетического мышления. Пирс не предложил ясного определения абдукции, но очевидно, что, наряду с выведением общего из частного (индукция) и выведением частного из общего (дедукция), существует еще логическое отношение между равновеликими по объему, но разнопредметными, разнодисциплинарными понятиями. Это отношение и есть абдукция.

Логика творческого мышления не является ни индуктивной, ни дедуктивной, и, конечно же, она противоположна редукции, которая сводит многоразличное к единому. Абдукция – перенос понятия из того ряда, в котором оно закреплено традицией, в другие, множественные, расходящиеся ряды понятий.

Например, название или метод научной дисциплины «похищается» у определенной предметной области и переносится на другую. Так К. Маркс перенес ряд понятий гегелевской диалектики и историософии («единство противоположностей», «отчуждение») на область экономики, товарного производства. Мишель Фуко создал «археологию знания», хотя собственно археология имеет дело с материальной культурой. У науки может похищаться ее предмет, который становится предметом другой науки – так, семиотика отчасти «умыкнула» свой предмет, знаки и знаковые системы, у риторики. Недавно зародившаяся наука «меметика» – эволюционная теория идей, знаков, единиц информации как размножающихся вирусов, репликаторов – в свою очередь похитила свой предмет у семиотики, а свой метод у генетики. Многие области знания связаны именно абдукцией, на основе которой можно производить и новые дисциплинарные области; например, археософия, технософия, этнософия перенимают свои предметные области у археологии, технологии, этнологии.

Абдукция перекликается с метафорой, перенесением значения по сходству, но это не поэтический, а логический прием, основанный на расширительной работе с теоретическим понятием.

*Альтерология, Аугментальность, Возможностное, Гипотетизм, Концептивизм, Метабола, Потенциация, Софийные дисциплины

Из тоталитарной эпохи – в виртуальную: Введение в Книгу книг // Континент. № 102. 1999. С. 355–366.

АУГМЕНТАЛЬНОСТЬ, АУГМЕНТАЦИЯ

АУГМЕНТАЛЬНОСТЬ, АУГМЕНТАЦИЯ (augmentality, augmentation; англ. augment, расширять + mentality, ментальность, от лат. mens, ум). Расширенная ментальность и сам процесс ее расширения, то есть встраивания новых элементов в понятийный ряд; движение мысли за предел любой логически расчлененной системы.

Понятие «расширенной» или «дополненной» реальности (augmented reality) давно уже вошло в информационный обиход, означая реальность, дополненную виртуальными элементами. Как известно, «гугловы очки» и подобные проектируемые приборы раздвигают рамки чувственно воспринимаемой реальности, включая разнообразные сведения о ней и методах ее конструирования. Не менее важно и расширение ментальности и способов ее языкового выражения. Мышление ставит перед собой задачу очертить семантику и грамматику возможных миров. Многомерность новых смысловых пространств требует расширения тех категорий, которые представляются исчерпывающими в логике нашего трехмерного пространства.

Расширение ментальности может быть выражено следующим принципом. Если в нашем мире есть какой-то ряд, состоящий из определенного числа понятий или категорий, то его всегда можно продолжить, прибавить к нему альтернативные, «фантомные» элементы, относящиеся к другим, возможным мирам. Например, существует система искусств, соотносимых с разными органами чувств. Есть визуальные искусства, такие как живопись, скульптура, – и аудиальные искусства, обращенные к слуху, прежде всего музыка. Есть художественные практики, обращенные к чувству обоняния – парфюмерия, и к чувству вкуса – кулинария. Но нет сколь-нибудь известной и признанной художественной практики, обращенной к чувству осязания. *Тактильное искусство, или тач-арт (touch art), еще не сформировалось как самостоятельный вид художественной деятельности, но у него есть свой творческий потенциал, свое будущее.

Таких примеров аугментации, то есть расширения казалось бы замкнутой системы новыми элементами, можно привести множество. Например, есть известный ряд слов, обозначающих суетную, бесполезную деятельность: «суесловие» – пустое, бессмысленное говорение, «суемыслие» и «суемудрие» – пустое, неосновательное умствование, «суеверие» – пустая, неосновательная вера. Но этот ряд не закрыт, его можно дополнять новыми смысловыми элементами. *Суечувствие – склонность к сильным переживаниям по ничтожным поводам. *Суечислие – пустая, бессмысленная погоня за количественными показателями, подчинение жизни фетишу чисел.

В понятийной и языковой системе выделяются три времени: прошлое, настоящее, будущее. Метод аугментации позволяет прибавить к этому стандартному ряду еще один элемент, расположенный между настоящим и будущим: *предбудущее. Это время «пред» – предчувствия, предварения, предвосхищения. Волевые акты направлены, как правило, не в будущее, а в предбудущее. Это зона самого активного, бурно текущего времени: желаний, побуждений, стремлений, намерений. Если будущее – «то, что будет», то предбудущее – «то, чему быть» (или «не быть»). Будущее – это отдаленная перспектива, а предбудущее – порог, перед которым мы стоим, область предельного напряжения всех сил и способностей.

Аугментировать – значит заходить за границу серии, вводить дополнительный элемент (понятие), который продуцирует возможность иной концептуальной развертки всего смыслового поля в пространстве n+1 измерений. Это нон-стоп мышления. «Аугментация» отчасти противоположна «аргументации», поскольку аргументы исходят из наличных фактов и категорий, тогда как аугментация достраивает их и создает новые. Аугментация производит «неевклидовы» развертки понятий, которые принадлежат более высокому числу измерений и потому выглядят причудливыми, несообразными в рамках данного концептуального поля, ломают его границы.

Если бы серия была законченной и самодостаточной, это подтверждало бы идею структурализма о том, что каждая система имеет определенный и замкнутый набор взаимозависимых элементов. Постструктурализм расшатал эту методологическую установку, обнаружив безграничную игру элементов в основе всякой структуры, – но эта бесконечность выступила прежде всего в критическом плане, как деконструкция, развинчивание и развенчание системы, чья замкнутость только иллюзорна. Дальнейшее, конструктивное развитие этой интуиции приводит к методу аугментации, ментального расширения. Это волновая функция сознания, которая прибавляет к любому дискретному числу понятий еще одно, дополнительное, создавая потенциально открытые ряды понятий, размывающих дискретность системы.

*Абдукция, Возможностное, Гипотетизм, Конструктивная аномалия, Концептивизм, Креатема, Креаторика, Потенциация, Потенциосфера, Творчество, Умножение сущностей

Творчество. С. 103–108.

ВЕСЕЛЬЕ МЫСЛИ

ВЕСЕЛЬЕ МЫСЛИ (merriment of thinking). Особое свойство «играющего» мышления, творческая избыточность мысли, «брызжущей через край», переходящей границы доказуемого, неожиданной и радостной для самой себя. Веселье мысли следует отличать от оптимизма как мировоззрения, возлагающего надежды на позитивные перемены в мире. Веселость определяется не предметом мысли (во что она верит, в чем убеждена сама и убеждает других), а ее внутренним настроением: готовностью принимать непонимаемое и понимать неприемлемое, избегать методологического принуждения, перескакивать через причинно-следственные связи, поступать вопреки рассудку – и вместе с тем действовать ответственно, профессионально, творчески, продуктивно. Веселость несовместима с гордыней всезнания и учительства. По Ф. Шлегелю, средство, которым ирония пользуется в пику глубокомысленной серьезности, есть «веселость, которой она предоставляет парить над самоутверждением всех конечных положений» [113].

Может ли веселость быть свойством мысли, а не только эмоцией или настроением? Веселье мысли – это способность понятий к метафорическому танцу, в отличие от напряженного, трудового движения мысли к обязательному выводу и обобщению. Мыслитель-альпинист доказывает, выстраивает, убеждает, настаивает. Мыслитель-акробат сравнивает, переворачивает, открывает обратную сторону вещей. Творческая философия может сочетать в себе серьезность и веселье, альпинистику и акробатику мысли.

Провозглашая свою «веселую науку», Фридрих Ницше имел в виду, что мышление не ищет последних истин и потусторонних тайн, а принимает вещи такими, какими они сами являют себя, укрепляя этим жизнеприятием «новое здоровье, более крепкое, более умудренное, более цепкое, более отважное, более веселое, чем бывшие до сих пор здоровья» («Веселая наука», фр. 382). Веселье самого Ницше не было здоровым, оно сопровождалось тревогой и больной совестью, потому что он все еще жаждал «последних вещей» и был их учредителем – богоубийцей, «антихристом». Это «опьянение выздоровлением», «временное расслабление от длительной напряженности, озорство духа, благословляющего себя и изготавливающегося к долгим и страшным решениям». Так сам Ницше определяет свою чересчур лихорадочную веселость – с пятнами румянца на изможденных щеках. Это пир после поста и накануне чумы, после веков аскетической богобоязни и перед веком кровавого разгула «сверхчеловеков». Веселье Ницше – между серьезностью идеализма и эйфорией фашизма, между Гегелем и Гитлером.

Возможна ли веселость минус дионисийство, минус тоталитарные вакханалии и карнавалы, минус советское «жить стало веселее»? ХХ век, пройдя через веселье дионисийского типа в виде массового энтузиазма, экзальтации, ликующих толп, возносящих своих кумиров, созрел для иной, более трезвой и углубленной веселости, которая неотделима от *мудрости. Мудрость может быть печальной, когда она скорбит о суетности земной жизни, а может быть и веселой, когда она участвует в миротворении, о чем говорит образ Художницы-Премудрости в Книге притчей Соломоновых: «Тогда я была при Нем художницею, и была радостью всякий день, веселясь перед лицом Его во все время, веселясь на земном кругу Его, и радость моя с сынами человеческими» (8: 30–31). Екклесиаст, поначалу провозгласивший, что «во многой мудрости много печали» (1: 18), по ходу размышлений делает вывод, что нет «ничего лучшего, как веселиться и делать доброе в жизни своей» (3: 12).

Речь не только о том, чтобы мысль была весела, но и том, чтобы веселье было мудрым. Веселье без истерики и надрыва, которое не готовит себя к последним решениям и не верит в их возможность, не противопоставляет себя ни метафизике и религии, ни, наоборот, мелкости повседневных дел, а отовсюду извлекает здоровый вкус к жизни, волю не к концу, а к продолжению, любовь не к развязке, а к кульминации. Веселая мысль не поддается философскому выпрямлению, не создает системы и не озабочена критикой чужих систем; она радуется неистощимости смыслообразования, множимости смыслов.

*Живоумие, Игра, Ирония, Концептивизм, Радостники, Саморадование творца, Умножение сущностей, Чувства философские

Веселье мысли, или культура как ритуал // Постмодернизм. С. 397–410.

Жизнеутверждающий пессимизм: О книге Екклесиаста // Религия. С. 258–269.

ГИПЕРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ

ГИПЕРРАЦИОНАЛЬНОСТЬ (hyperrationality). Сверхрациональность, одержимость правилами, принципами, законами разума, которая переходит в свою противоположность – безумие. Приставка «гипер» в данном случае означает не просто сильную, а чрезмерную степень рациональности (ср. «гипертония», «гипертрофия», «гиперинфляция», «гипербола»). Чрез-мерность – такой избыток качества, когда, переступая свою меру, оно переходит в собственную противоположность. Есть бред иррациональности и есть бред гиперрациональности. Безумие может быть отклонением от разума, а может быть и проявлением его неуклонности. Полоний, как известно, заключает о Гамлете: «Хоть это и безумие, в нем есть свой метод» («Гамлет», акт 2, сцена 2). Верно было бы и обратное: не только у безумия есть свой метод, но абсолютная преданность методу обнаруживает склонность к безумию.

Как заметил Паскаль, «ничто так не согласно с разумом, как его недоверие к себе» («Мысли»). Разум, всецело себе доверяющий, тиранически властвующий над личностью, – это уже безумие. Не только сон, но и бессонница разума рождает чудовищ – достаточно вспомнить эксцессы просветительского и научно-материалистического разума в эпохи французской и русской революций. Как известно, обществу в равной мере грозят анархия и тирания – распад государственной власти или, напротив, абсолютизация власти и ее репрессивного аппарата. Точно так же и разум может быть поражен болезнью анархии – экстатического безумия, или болезнью тоталитарности – доктринального безумия. Связность и подвижность – два дополнительных свойства живых систем. Когда одно из этих свойств утрачено, разум впадает в безумие либо бессвязности, либо неподвижности. Зацикленность разума, сосредоточенность в одной неподвижной точке (idée fixe) не менее чреваты безумием, чем развинченность разума, блуждающего без руля. Трудно сказать, что безумнее: хаотическая пляска образов, оргия воображения – или «органчик» разума, застрявший на какой-то сверхценной идее?

Этот второй тип безумия можно назвать философским, если исходить из того противопоставления поэзии и философии, которое проводил Платон. Поэзия – мир опьяняющих, призрачных образов; философия – мир вечных, самотождественных идей. Если поэтическое безумие подрывает устои строгой морали, за что поэты и подлежат изгнанию из государства, то безумие философов правит самим государством, это безумие не анархии, а идеократии. Ноостаз (noostasis) – так можно назвать эту форму безумия – противоположен экстазу [114].

Если философ Платон был открывателем поэтического безумия («одержимости и неистовства от Муз», Федр, 245а), то открывателем философского безумия можно считать сатирика Дж. Свифта. Великих создателей систем он считает «свихнувшимися, находящимися не в своем уме, поскольку в повседневных своих речах и поступках они совсем не считались с пошлыми предписаниями непросвещенного разума… Такими были Эпикур, Диоген, Аполлоний, Лукреций, Парацельс, Декарт…» («Сказка бочки», 1704) [115]. Ноостаз узнается по навязчивому стремлению свести все многообразие явлений к одной всеобъясняющей причине. Ученые, исследователи, мыслители, политики, идеологи, преобразователи общества более, чем поэты, музыканты и художники, склонны к этому методическому виду безумия, поскольку поиск и обоснование метода входит в существо их профессии.

*Гипер-, Иноумие, Интоксофикация, Обезумливание

Ирония. С. 294–296.

Methods of Madness and Madness as a Method // Madness and the Mad in Russian Culture / Ed. by A. Britlinger and I. Vinitsky. Toronto, Buffalo, London: Univ. of Toronto Press, 2007. Р. 263–282.

ИНОУМИЕ

ИНОУМИЕ (othermindedness). Способность разума вбирать свое «иное», переступать границы разумного, не впадая в безумие. Иноумие раздвигает пространство мышления, но не подрывает саму способность мыслить. Это незаменимое орудие разума, его самоотчуждение как высшая ступень самообладания. Иноумие следует отличать от политического, идеологического или религиозного инакомыслия (диссидентства, ереси), бросающего вызов господствующей государственной или церковной системе воззрений. Иноумие бросает более радикальный вызов самому разуму, порой опасно сближаясь с безумием, но не отождествляясь с ним.

Как известно, обществу в равной мере грозят анархия и тирания – распад государственной власти или, напротив, абсолютизация власти и ее репрессивного аппарата. Точно так же и разум, как система основных понятий и функций мышления, может быть поражен болезнью анархии – экстатического безумия, или болезнью тоталитарности – доктринального безумия. Связность и подвижность – два дополнительных свойства живых систем, в том числе разума. Когда одно из этих свойств утрачено, разум впадает в безумие либо бессвязности, либо неподвижности. Зацикленность разума, сосредоточенность в одной неподвижной точке (idée fixe) не менее чреваты безумием, чем развинченность разума, блуждающего без руля.

В стихотворении А. Пушкина «Не дай мне Бог сойти с ума…» выразились два сильнейших порыва творческого разума. С одной стороны, разуму тесно в собственных пределах, он ищет безумия как праздника освобождения:

                                     Я пел бы в пламенном бреду,

                                     Я забывался бы в чаду

                                     Нестройных, чудных грез.

С другой стороны, разум страшится безумия как пущей неволи:

                                     Да вот беда: сойдешь с ума

                                     И страшен будешь, как чума,

                                     Как раз тебя запрут…

Расстаться с разумом – но не навсегда, сходить с ума в пределах самого разума, отпускать его далеко – но держать под присмотром: таков спасительный исход, предлагаемый пушкинской «диалектикой» творческого безумия.

Отсюда следует, что разум должен знать свое иное. Если безумие – это взрыв разума, то иноумие – это управляемое безумие, как бывает управляемый взрыв. Великим мыслителям и поэтам свойственно именно иноумие – способность преступать границы здравого смысла, при этом осторожно обходя пропасть смыслоутраты. Если это управляемый взрыв, он не должен отрывать руки самому взрывнику, как в тех случаях, когда творческое безумие переходило в клиническое (Гельдерлин, Ницше).

Если поэтическая заумь есть способ остранения языка, то иноумие есть способ остранения мысли, одновременного ее подстегивания и обуздания. Иноумие – это искусство мыслить опасно, игра разума на границе с безумием, игра, в которой самому мыслителю не всегда дано отличать поражение от победы.

*Веселье мысли, Гиперрациональность, Живоумие, Обезумливание

Методы безумия и безумие метода // Знак. С. 512–540.

Methods of Madness and Madness as a Method // Madness and the Mad in Russian Culture / Ed. by A. Britlinger and I. Vinitsky. Toronto, Buffalo, London: Univ. of Toronto Press, 2007. Р. 263–282.

ИНТОКСОФИКАЦИЯ

ИНТОКСОФИКАЦИЯ (intoxophication; интоксикация + софия). Отравление мудростью, страсть к мудрствованию, склонность философствовать по любому поводу. Самые заурядные предметы обрастают высоким умозрением, вызывают вопросы метафизического порядка, напрашиваются на глобальные обобщения.

Литературный пример интоксофикации – магистр Коврин, герой рассказа А. Чехова «Черный монах»: «мысли, которые он вычитывал из книги, не удовлетворяли его. Ему хотелось чего-то гигантского, необъятного, поражающего». Таковы и глубокомысленные герои А. Платонова и Д. Пригова, которых волнуют метафизические вопросы. «Вощев подобрал отсохший лист и спрятал его в тайное отделение мешка, где он сберегал всякие предметы несчастья и безвестности. “Ты не имел смысла жизни, – со скупостью сочувствия полагал Вощев, – лежи здесь, я узнаю, за что ты жил и погиб”» (Платонов, «Котлован»). По случаю женитьбы своего приятеля Д. А. Пригов советует ему законно оформить узы брака, приводя метафизический аргумент – пример интоксофикации, в данном случае пародийно обыгранной: «Такой порядок оформленья / Любви материи живой / В нем дышит принцип мировой: / Что не оформлено – то тленье». Интоксофикация порой свойственна юным или не слишком образованным людям – это признак интеллектуальной незрелости, которая еще не прошла путь «восхождения от абстрактного к конкретному» (Гегель).

*Всекто и Всечто, Гиперрациональность, Сорванное сознание, Фольксофия

Лирика сорванного сознания: народное любомудрие у Д. А. Пригова // Неканонический классик: Дмитрий Александрович Пригов: Сб. статей и материалов. M.: НЛО, 2010. С. 252–263.

КАТАРСИС МЫСЛИ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КАТАРСИС

КАТАРСИС МЫСЛИ, ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КАТАРСИС (catharsis of thought, intellectual catharsis). Параллельное развитие противоположных мыслей, идей, мировоззрений, которые в точке слияния производят катартический эффект, освобождая мышление от односторонностей.

Понятие катарсиса как очищения от аффектов страха и сострадания выдвинуто Аристотелем в его теории трагедии («Поэтика», VI). Вызывая страх перед роком и сострадание к его жертвам, трагедия позволяет возвыситься над этой полярностью и освободиться от власти эмоций. Сходным образом философская мысль, развертывая ряд противоречивых, антиномических суждений, позволяет достичь интеллектуального катарсиса. Амбивалентность свойственна самому процессу мышления, которое развертывается в пространстве понятийных оппозиций, так что одна мысль приходит сразу в форме нескольких альтернативных мыслей. Мысль об истине приходит вместе с мыслью о лжи, мысль о грехе – вместе с мыслью о раскаянии. Этим объясняется постоянное метание мыслителя в кругу противоположных мыслей, так что, например, мысль Достоевского одновременно движется в сторону самого дерзкого кощунства и самой исступленной веры; мысль Маркса – в сторону детерминистского объяснения всех исторических процессов и их революционного ускорения; мысль Герцена – в сторону проклятия и благословения крестьянской общины… Мышление охватывает несколько расходящихся мыслей, находясь как бы в суперпозиции по отношению к ним как конкретным и дискретным своим воплощениям. Там, где есть мысль, есть место и для противомыслия (counterthought).

Обычно считается, что задача пишущего – внушить читателю свое представление о мире, вызвать согласие с собой. Однако на художественном или философском метауровне мышления может возникать иная задача: вызвать эффект согласия-несогласия, мыслительный катарсис. «Я пишу не для того, чтобы быть правой», – заметила Гертруда Стайн. Широко мыслящий автор хочет освободить читателя от гипноза той идеи, которую пытается до него донести. Цель катартического мышления, образцы которого можно найти в полифонических романах Достоевского или в амбивалентной публицистике В. Розанова, – раздвинуть горизонт мыслимого, чувствуемого, духовно постигаемого. Читатель приходит к пониманию, что можно думать и так, и иначе, что мышление содержит внутри себя противомыслие, и этим раздвигается сама сфера мыслимого. Собственно, очищающим моментом в таком восприятии и становится «мыслимость», которая ни к какой определенной мысли не может быть сведена, потому что любая определенная мысль предполагает свое возможное отрицание или альтернативу.

Редкие писатели или мыслители – такие как Ф. Ницше, В. Розанов или П. Валери – отваживаются открыто противоречить себе. Однако противомыслие часто образует незадекларированный или бессознательный фон мысли. У крупнейших мыслителей можно найти такие противомыслия, которые раскалывают их систему и становятся объектом критики. У Гегеля Абсолютная Идея, непрерывно саморазвиваясь, вместе с тем приходит к полному самопознанию в системе самого Гегеля. К. Маркс доказывает, что все исторические движения определяются материальным базисом – и вместе с тем, вопреки своему экономическому детерминизму, призывает к идейному объединению рабочих и к коммунистической революции. М. Бахтин утверждает, что в полифоническом романе голоса персонажей звучат независимо от воли автора – и вместе с тем проистекают из его целостного художественного замысла. Именно те «противомыслия», которые наиболее уязвимы для рациональной критики, и оказываются «дуговой растяжкой» теории, способной производить катарсическое, очищающее воздействие.

*Альтерология, Амби-, Контраформатив, Противоирония, Реверсивность

Творчество. С. 437.

МИКРОНИКА

МИКРОНИКА (micronics; от греч. mikros, малый). Метадисциплина, изучающая формы и функции малого в природе, искусстве, культуре, обществе, экономике и т. д.

В ряде дисциплин выделяются разделы, исследующие особые свойства микрообъектов в данной предметной области. Например, квантовая физика рассматривает особые законы движения и взаимодействия микрочастиц, отличные от законов макромира. Микроэлектроника занимается разработкой приборов и устройств в микроминиатюрном исполнении. Особенно далеко в этом направлении продвинулась нанотехнология, которая работает с объектами порядка одной миллиардной метра, подчиненными законам квантовой механики. Микробиология исследует мельчайшие, преимущественно одноклеточные организмы – наблюдаемые только в микроскоп микробы, бактерии, вирусы, водоросли, амебы, инфузории. Микросоциология изучает отношения в малых группах, таких как семья, производственный отдел, бригада, кафедра, в качестве модели социальных отношений. Микроэкономика рассматривает деятельность базовых экономических субъектов, предприятий и фирм.

Не только в естественных и общественных, но и в гуманитарных науках размер объекта имеет первостепенное значение. Некоторые культуры, например японская, создают особую эстетику и поэтику малых форм, которая требует концентрации на мельчайших, тончайших проявлениях прекрасного и их кратчайшем выражении (жанры лирической миниатюры – танка, хокку). Дзен-буддизм учит сосредоточению на мельчайших событиях, которые ускользают от рационального понимания в системе общих, «больших» категорий.

Категория малого играет огромную роль во многих религиях. Например, христианство требует брать пример с «малых сих» – умаленных, кротких, детски простодушных, ибо «их есть царствие небесное». «Горчичное зерно» и «игольное ушко» – образы предельной малости – выступают в притчах о царстве небесном. Здесь действуют парадоксы, законы обратной логики: наименьшее становится наибольшим, и вера размером в горчичное зерно может двигать горы. Николай Кузанский учил о совпадении абсолютного максимума и абсолютного минимума. Иными словами, про Абсолют можно в равной степени сказать, что он предельно велик и предельно мал.

Одно из центральных понятий хасидизма – «искра», как открытый человеку минимальный размер Божьего пребывания в мире. Согласно Каббале, при творении мира божественный свет распался на мельчайшие искры, которые спустились в глубины нижних миров, чтобы заронить в оболочки земных вещей зародыши влечения к высшим мирам. Искры святости пребывают в самых ничтожных, повседневных вещах, в куске хлеба, глотке воды. «Одни целыми днями учатся и молятся, держась подальше от низких материй, чтобы достичь святости, другие думают не о себе, но только о том, чтобы возвратить священные искры, погребенные во всех вещах, обратно Богу, и они озабочены обыкновенными вещами…» [116]

В русской литературе ХIХ века выдвигаются образы «маленьких людей», которые несут в себе социально-гуманистическое заострение христианской темы – кротости, униженности, бесправности. Малость может проявляться не только в этике смирения, но и в эстетике подробностей. Так, Б. Пастернак – мастер поэтической микроники, доходящий до пределов квантования предметного мира: световые вспышки мельчайших долей повседневности – в каплях и льдинках, в локтях и ветках, в ключицах и уключинах. Поэзия – это «щелканье сдавленных льдинок», сад – «забрызганный, закапанный мильоном синих слез», лес – «полон мерцаньем кропотливым, как под щипцами у часовщика». Этика и поэтика малости составляют микронику художественной культуры. Уже в эпоху постмодерна у Делеза и Гваттари возникает понятие «малой литературы», которая противостоит большим канонам.

Все эти «микро» внутри совершенно разных дисциплин объединяются стратегией понимания малых объектов. Микроника – быстро растущая метадисциплина, что обусловлено по крайней мере двумя факторами. Во-первых, растет глубина человеческого познания и острота зрения, вооруженного сложнейшими приборами и проникающего в область мельчайших частиц, структурных оснований материи. Разрабатывается технология работы с этими частицами, построения из них микро– и макро-объектов с заданными свойствами. Во-вторых, происходит постепенная миниатюризация всех мировых объектов в процессе ускоренного расширения вселенной, роста цивилизации, накопления объемов информации и т. д. Как история человечества, так и история вселенной есть процесс непрерывного релятивистского уменьшения составляющих их элементов. По мере того как мир становится объемнее, каждая вещь в нем умаляется, переходит в разряд «микро». Такова онтологическая судьба любой материальной или идеальной единичности в расширяющейся вселенной. Об этом законе аллегорически поведал И. В. Гете в своей притче «Новая Мелузина» о красавице-принцессе из рода карликов: «Так как ничто в мире не вечно и все некогда великое обречено убавиться и умалиться, то и мы со времен сотворения мира все умаляемся и убавляемся в росте, больше же всех прочих – королевская семья, первой подвергшаяся этой участи из-за чистоты своей крови» [117].

Такая же судьба – умаление – постигает и метафизические категории самых чистых, «королевских» кровей: «идея», «субстанция», «причинность». Мы живем под знаком «красного смещения», в расширяющемся космосе и усложняющейся культуре, релятивистским следствием чего является миниатюризация каждого предмета и понятия. Возникает теоретическая потребность в *микрометафизике, *микропсихологии, микроэстетике, микроэтике для того, чтобы познать этот меняющийся масштаб личностей и вещей в непрестанно растущем мире.

Т. Адорно обозначил этот сдвиг масштаба как переход от метафизики к микрологии: «Эпоха Просвещения не оставляет практически ничего от метафизического содержания истины… То, что отступает, становится меньше и меньше, как в гетевской притче о ларце Новой Мелузины, обозначающем предел. Отступающее становится все менее и менее значительным; вот почему в критике познания, как и в философии истории, метафизика переходит в микрологию. Микрология – место, где метафизика находит убежище от тотальности» [118].

Микроника – это не только метадисциплина, но и научная и художественная стратегия противостояния тоталитаризму, который мыслит мегавеличинами и подчиняет индивидов «воле целого» (государства, народа, партии). Малое – предмет не только исследования, но и экзистенциального интереса, вовлеченности, сочувствия, любви, умиления (как особого чувства, которое малое вызывает в нас своим внутренним достоинством и значимостью, силой самостояния). Это не столько политическая позиция, сколько растущее самосознание личности в эпоху новых информационных технологий и средств коммуникации. Дело не только в релятивистском умалении каждой вещи, но и в более пристальном зрении метафизики, которая начинает различать детали мироздания, прежде скрытые за общими категориями.

*Альтерология, Всеразличие, Индексальное письмо, Интенсивность, Микрожанры, Микрометафизика, Микропсихология, Многомирие, Реалогия, Самое-самое, Тэизм

Возможное. С. 219–229.

Знак. С. 681–699.

Humanities. Р. 193–203.

Лит.:Schumacher E. F. Small Is Beautiful: Economics As If People Mattered. Harper Colins, 1989; Amato J. A. Dust: A History of the Small and the Invisible. University of California Press, Berkeley et al., 2000.

МЫСЛЕБЫТИЕ

МЫСЛЕБЫТИЕ(thinking-being). Мышление как форма бытия, как физически ощутимая реальность всех воплощенных процессов мысли (инфосфера, техносфера, семиосфера). В искусственной среде нет ничего, что первоначально не содержалось бы в клетках мозга, в активности нейронов, в тех понятиях и образах, которыми оперирует мышление. Такова не только виртуальная реальность, построенная сознанием в формах чувственно воспринимаемого бытия, но и по сути вся культура, вся ноосфера (сфера разума): это мысль, становящаяся бытием, не менее достоверным и объективным, чем природа, материальный мир. Любой артефакт, элемент цивилизации, от предметов мебели до научных приборов, может рассматриваться как феномен мыслебытия, как материальное воплощение мысли.

*Вир, Виреальное, Мыслезнание, Ноофикация, Нооценоз

МЫСЛЕДЕЙСТВИЕ

МЫСЛЕДЕЙСТВИЕ (thought-action). Действие мысли как самостоятельный поступок, как форма творческого выражения личности. Мыследействие может выражаться в речи, на письме, в поступке или не иметь внешнего выражения, но оно создает собственную реальность как элемент ноосферы. Мыследействие – это такая мысль, которую нельзя «передумать»: она уже имеет место в мироздании.

Мысль может иметь последствия для бытия независимо от практического ее воплощения. Мыследействие может рассматриваться в разных планах: экзистенциальном, информационном, материальном. Так, декартовское «Сogito ergo sum» утверждает сам акт мышления как прямое доказательство бытия мыслящего. Мысль как информационный процесс может воздействовать на процессы создания и распространения информации во вселенной даже независимо от факта ее передачи другим существам. Мысль может возбуждать нейроны и оказывать воздействие на энергетические и химические процессы в мозге, передаваться через интерфейс «мозг-компьютер» в электронные сети и становиться непосредственной производительной силой и коммуникативной реальностью, что создает проблемы когнитивной самоцензуры и мыследержания в церебрально открытом обществе (см. *нейросоциум).

Возможно и воздействие мысли на микроструктуру мозговых клеток и на соответствующие квантовые флуктуации. Согласно гипотезам, связывающим сознание и физическую реальность, такое мыследействие может иметь последствия космических масштабов, например привести к зарождению параллельных миров.

Как бы ни разнились научные объяснения и оценки мыслительных процессов, несомненно, что они обладают своей собственной реальностью, энергией, информационной ценностью. Следует отличать «мыследействие» от *мыслебытия как совокупности практически осуществленных и материально закрепленных результатов мысли.

*Действия философские, Метапрактика, Многомирие, Мыслебытие, Мыслительство, Нейрокосмос, Нейросоциум

Коты, смыслы и вселенные: О путях объединения гуманитарных и естественных наук // Звезда. 2016. № 5. С. 249–259.

МЫСЛЕЗНАНИЕ

МЫСЛЕЗНАНИЕ (thinknowledge; think + knowledge). Эпистемологическая категория, указывающая на соотношение мышления и знания как двух форм интеллектуальной деятельности и на способы их взаимопревращения.

Обычно наука определяется как накопление и теоретическая систематизация объективных знаний о действительности, как вид познавательной деятельности, направленной на выработку объективных и системных знаний о мире. Основной задачей научной и академической работы считается исследование (research): «тщательное, систематическое, терпеливое изучение и изыскание в какой-либо области знания, предпринятое в целях открытия или установления фактов или принципов» (Webster’s Dictionary). Исследование – важная часть научного труда, но далеко не единственная. При таком подходе упускается роль мышления. Служит ли оно средством приобретения знаний или, напротив, знание представляет лишь одну из ступеней мышления?

«Знать» – значит иметь в уме верное понятие или сведение о каком-то предмете. «Мыслить» – значит совершать в уме действия с понятиями, сочетать их, разъединять, соединять на новом уровне. Мышление – это динамическая работа с теми понятиями, которые статично представлены в форме знания. Мышление не сводится к познанию, но создает такие понятия, которые не соответствуют ничему в действительности; наоборот, действительность может быть постепенно приведена в соответствие с ними. Так возникает все, что человек «от себя» привносит в бытие, преображая его. Мышление содержит в себе ту прибавку к знанию, которая и создает вторую действительность, рукотворный и мыслетворный мир истории и культуры, включая идеи и ценности, науку и технику.

Таким образом, скорее знание можно считать моментом мышления, а не наоборот. Ведь даже естественные науки, хотя они и представляют собой знание о природе, отсутствуют в самой природе: знание не содержится в предметах знания, а прибавляется к ним мышлением. Мышление пользуется знанием, чтобы, верно отражая мир, преображать его. Знание можно определить как адаптивный механизм мышления, способ его выживания в практическом взаимодействии с окружающим миром. Знание – это адаптивный механизм, посредством которого мышление координирует себя со средой, для того чтобы тем вернее ее трансформировать, адаптировать к себе. Все, что мы называем историей и культурой, и есть результат такой адаптации действительности к мышлению. В любом фрагменте искусственной среды, от избушки до небоскреба, от автомобиля до книги, можно увидеть след мышления, систему овеществленных или означенных понятий (*мыслебытие).

С философской точки зрения мышление и знание соотносятся примерно так же, как понятия энергии и массы в физике. Когда мышление останавливается, застывает, обретает инертную массу покоя, оно становится знанием как неким «идеальным телом», отражающим свойства своего объекта, совокупность фактов. Напротив, распредмеченное знание переходит в энергию мысли, которая разрывает устойчивые, «познанные» связи фактов, по-новому сочетает понятия, которые ничему не соответствуют вне мышления, но которые могут найти себе последующее воплощение в искусстве, практике, технике и тем самым раздвинуть границы самой действительности. По словам А. Эйнштейна, «только смелое размышление, а не накопление фактов может вести нас вперед» [119].

Знание – это овеществленное, прошлое мышление, так же как фабрики, станки и другие средства производства есть прошлый труд. Всегда существует опасность, что в научно-образовательных, академических учреждениях, профессионально занятых выработкой и распространением знаний, запас прошлой мысли начнет преобладать над энергией живого, «незнающего», творящего мышления. Ограничивать научную или академическую деятельность сферой исследования, то есть накопления и умножения знаний, – значит упускать то целое, частью которого является знание. Правильнее было бы определить задачу научных и академических учреждений не как исследование, а как мыслезнание, интеллектуальную деятельность в форме познания и мышления, то есть (1) установление наличных фактов и принципов и (2) производство новых понятий и идей, которые могут определять развитие цивилизации. Знание есть информация о наличных фактах и связях мироздания; мышление – трансформация этих связей, создание новых смыслов и представлений, которые в свою очередь могут быть претворены в предметы или свойства окружающего мира.

*Конструкционизм, Концептивизм, Модальные чувства и действия, Мыслебытие, Мыследействие, Ноофикация, Нооценоз, Проективность, Смысл, Трансформация, Умножение сущностей

Знак. С. 33–51.

Transformative. Р. 193–203.

НООВИТАЛИЗМ, НООВЕГЕТАЦИЯ

НООВИТАЛИЗМ, НООВЕГЕТАЦИЯ (noovitalism, noovegetation; noo, разум + vitа, жизнь). Представление о том, что знаковые и рефлективные процессы свойственны всем формам живого, включая растения; следовательно, коллективный искусственный разум, возникающий в нейро-электронных сетях, может быть в каком-то отношении близок растительному царству. Современные биосемиотика и биогерменевтика рассматривают жизнь и живые организмы как знаковые процессы и отношения, способные к самореференции и самоорганизации (аутопоэзис) [120]. В каждой клетке и в организме в целом постоянно происходят чтение, записывание, перезаписывание, создание новых текстов и бесконечный «разговор» на языке генетического кода макромолекул (нуклеиновых кислот и белков) и их взаимодействий.

Такой биосферно-семиосферный подход позволяет по-новому рассмотреть возможности искусственного интеллекта. Он может оказаться более родственным естественному интеллекту, чем казалось раньше, когда последний ограничивался только человеческим разумом. Знаковые процессы в квантовых компьютерах и электронных сетях могут обнаружить сходство с вегетацией – на несравненно более высоком уровне скоростной обработки и передачи информации. Машинное мышление может быть ближе вегетативному мышлению, не-тоталитарному и не-инструментальному, поскольку оно не укоренено в эгоцентрическом субъекте [121].

Как полагает Ю. Лотман, «если человеку удастся создать полноценный искусственный разум, то мы менее всего заинтересованы, чтобы этот разум был точной копией человеческого. Определение Тьюринга, согласно которому разумным следует признать такое устройство, при сколь угодно длительном общении с которым мы не отличим его от человека, психологически понятно в своем антропоцентризме, но теоретически малоубедительно» [122].

Можно предположить, что техника будущего – это своего рода умная вегетация, пронизывающая всю вселенную и организующая в ней смысловые процессы совершенно иначе, чем в животно-человеческом мире, а именно – в коммуникативно-кооперативном модусе, без кровавых битв и деструктивного эгоизма (группового и индивидуального). Не исключено, что смысл эволюционного процесса, ведущего от животных к человеку, – возвращение, уже через технику как человеческое творение, к жизни как мирной вегетации смыслов. Для их производства не нужны эксцессы индивидуалистического сознания, которое Достоевский в образе подпольного человека уподобил болезни.

«Приятно жить счастливому растенью – / Оно на воздухе играет, как дитя, / А мы ногой безумной оторвались, / Бежим туда-сюда, / А счастья нет как нет» – так у Н. Заболоцкого говорит мыслящий волк, выражая зависть животных и людей к растительному миру (поэма «Безумный волк», 1931). Машину будущего тоже можно представить как «счастливое растение», связанное корнями-сетями со вселенской жизнью разума.

Следуя логике древних мифов, дерево познания добра и зла в Библии – это не просто растение, а растение-змей, в котором вегетативная символика сопряжена с бестиальной. А дерево жизни имеет чисто растительную природу, что может рассматриваться как символ грядущего развития человечества в направлении мирных форм разума. Биосемиотические процессы как раз и указывают на эту связь между жизнью и разумом в их ненасильственных, недеструктивных формах. Машинное мышление может оказаться гораздо ближе к «растительному», чем к человеческому, с его агрессивным заострением оппозиций. Быть может, призвание человека – именно в том, чтобы вернуться к Древу Жизни, то есть стать частью мыслительных систем, близких органической основе жизни. Отсюда все более популярная идея «органической компьютации» (organic computation), воссоздающей сетевую структуру растительного царства. Человек, достигнув интеллектуальных высот в царстве животных, направляет силу своего ума на возвращение разума в русло живого смыслообмена, ноовегетации.

*Виталистика, Нейрокосмос, Нейросоциум, Нооценоз, Синтеллект, Техновитализм, Юзеризм

НООКРАТИЯ

НООКРАТИЯ (noocracy; греч. noos, разум, kratos, правление). Форма политического устройства под началом всепланетного разума, действующего в коммуникативных сетях; совокупная сила естественного (биологически воплощенного) и искусственного (технического) разума как способ самоуправления глобальной цивилизации. Эта форма власти наиболее соответствует политике ноосферы, когда творческая мысль, а не социальное происхождение, богатство или мнение большинства является регулятором политической власти. Ноократия может прийти на смену другим формам управления: аристократии, демократии, тирании, автократии, олигархии, плутократии, тоталитарной идеократии (коммунизм и фашизм) и т. д.

*Видеократия, Нейросоциум, Нооценоз, Нооэры, Синтеллект (соразум)

НООПОЭЙЯ

НООПОЭЙЯ (греч. noos, разум + poiein, творить). Поэтичность разума, каким он выступает в научном мышлении.

Последователи Ж. – Ж. Руссо, М. Хайдеггера, Р. Генона и «Великой Традиции» обвиняют науку и технику в том, что они разрушают очарование поэзии, золотого детства человечества, еще слитого с природой. Наука якобы отчуждает человека от бытия, противопоставляет субъект и объект, создает холодное, обездушенное пространство вокруг личности. Такие обвинения имели резон в индустриальном обществе, когда в науке господствовали позитивизм, материализм, редукционизм. Но наука изменилась, уйдя далеко от этих «измов» и вобрав в себя дерзость поэтического разума, открывающего парадоксальную, взрывную, пульсирующую вселенную, которая больше похожа на стихотворение или коан, чем на аналитическое суждение. Чем выше уровень развития науки и техники, тем глубже их поэтичность. А. Эйнштейн полагал, что «в научном мышлении всегда присутствует элемент поэзии. Настоящая наука и настоящая музыка требуют однородного мыслительного процесса» [123].

Поэтична квантовая физика, представляющая элементарный микрообъект и частицей, и волной. Согласно теории квантовой запутанности, даже объекты, разнесенные на огромные расстояния, оказываются взаимозависимыми (нелокальными), и квантовое состояние передается от одного к другому вне законов пространства и времени. Это глубоко поэтическая идея, нарушающая логику эмпирического рассудка. Есть своя поэзия в теории относительности: во всяком кусочке материи можно видеть огромность заложенной в нем энергии расщепления атомов – метафорический взгляд. Столь же поэтично и современное понимание информационной природы материи. «Вселенная, в сущности, является гигантским компьютером, в котором каждый атом и каждая элементарная частица содержат биты информации…» (Сет Ллойд) [124]. Представление о том, что Вселенная и все составляющие ее частицы непрерывно производят вычисление на квантовом уровне, – одна из самых головокружительных научно-поэтических метафор.

Современная наука оперирует рядом фундаментальных метафор: Вселенная – компьютер, компьютер – мозг, Интернет – нервная система, вирусы инфекционные – и компьютерные, планета – живой организм, гены – язык, жизнь – процесс письма… Оттого, что смысл этих метафор подтверждается наукой или реализуется техникой, они не становятся менее поэтичными. Так поэзия входит в состав научного мировоззрения и становится движущей силой новых открытий.

При этом наука остается наукой в рамках своих познавательных процедур: наблюдений, описаний, экспериментов, количественных измерений, фиксации воспроизводимых результатов и т. д. Но на самом высоком уровне обобщений наука все больше смыкается с поэзией. Сами ученые поражаются красоте и элегантности формул, которыми описываются законы мироздания, – очевидно, что это не только физические, но и эстетические законы. Физик Брайан Грин назвал свою известную книгу, посвященную суперструнам и поискам «окончательной» научной теории, «Элегантная вселенная» (1999). Собственно, большая наука и есть самая масштабная, эпическая поэзия нашего времени.

*Ноофикация, Нооценоз, – Поэйя, Сверхпоэзия, Технопоэйя

Поэзия. С. 442–445.

НООФИКАЦИЯ

НООФИКАЦИЯ (noofication; греч. noos, ум, разум). Интеллектуализация (оразумливание) бытия в результате культурных и технических процессов и распространения ноосферы во Вселенной. Ноофикация происходит во всех актах, как элементарно-бытовых, так и интегративно-цивилизационных, претворяющих мысль в бытие, вносящих порядок и смысл в материальный мир. В ходе истории ускоряются темпы ноофикации, что обусловлено развитием информационных и трансформационных технологий и усилением роли интеллектуального творчества, изобретательства в производственных процессах.

*Мыслебытие, Мыслезнание, Ноократия, Нооценоз, Синтеллект, Творчество, Трансформация

НООЦЕНОЗ

НООЦЕНОЗ (noocenosis; от греч. noos, ум и koinos, общий; ср. биоценоз). Совокупность идей, образов, ментальных и информационных полей, заполняющих данную материальную среду; характер их отношений друг с другом и с этой средой, процесс их взаимодействия, циркуляции. В системе научных понятий нооценоз так относится к ноосфере, как биоценоз – к биосфере. Каждая культура и субкультура, профессиональная среда, социальная группа развивают свой нооценоз, свой способ обмена идей, выживания и распространения в ноосфере.

Понятие нооценоза побуждает по-новому осмыслить цели и методы интеллектуального и, в частности, философского творчества как идеоархитектуры(ideo-architecture) и лингвоархитектуры (linguo-architecture) – строительства ментально-вербальной среды. Это иной тип деятельности, чем создание отдельного произведения (литературного, художественного, философского). Произведение дискретно, а нооценоз непрерывен. Если рассматривать архитектуру широко, как конструирование искусственной среды обитания, то «произведение» (или «текст») как единица творчества соответствует не объему среды, а лишь обитающему в ней организму (в плане биоценоза) или отдельному зданию (в плане архитектуры). Современная интеллектуальная практика тяготеет к созданию нооценоза – целостной, сплошной, континуальной среды обитания, по-разному сочетающей многие архитектурные элементы: произведения, идеи, проекты, теории, образы, интерпретации.

Философские учения прошлого представляются «доурбанистической» фазой в истории мысли, напоминают одиноко возвышающиеся замки: крепость Декарта, обнесенный рвом замок Канта, циклопическое сооружение Гегеля… Мыслители строили отдельные здания, изящные, величественные – или же, в борьбе учений, разрушали одни здания, чтобы на их месте возводить другие, более прочные. Однако на рубеже ХХ – ХХI веков меняется сам тип архитектурного сознания в философии, сама архитектоника мышления. Уже нельзя ограничиваться построением отдельных зданий (учений, систем) – нужно создавать нооценоз, интеллектуальную среду обитания, логические объемы и переходы, которые часто остаются незамеченными, потому что мы живем в них, как горожане – в многоплановой искусственной среде. Здания, построенные раньше, не утрачивают своего значения и вместимости, но они соединяются множеством тоннелей, подвесных мостов, разноуровневых эстакад и развязок – и уже не выглядят столь пугающе одинокими и величественными, как раньше.

Концепция произведения как отдельной самодостаточной вещи, артефакта соотносится с категорией авторства, индивида. Во всемирной сети растет новая система понятий, где вместо дискретного текста или произведения фигурируют текстуальные/информационные поля, «паутины». А вместо авторов – доноры ноосистем (noosystems), участники нооценоза, партнеры по созданию ноосреды. Произведение перерастает своего автора и становится полем, сетью. «Произведение» как законченный продукт выступает уже как репрессивная категория разума, желающего держать все созданное под своим контролем. Ноосферный автор (noospheric author) видит свою задачу в создании, поддержании, распространении концептуальной среды, уходящей за горизонт, необозримой для него самого. Ему мало произведения как достигнутого результата – и мало самого себя как автора. У него может быть много имен, аватаров, идентичностей, рассеянных в просторах сети. У него нет установки на то, чтобы собрать их все воедино и сказать: «Это – я» (*гиперавторство).

Идеал «произведения» господствовал в культуре, когда емкость информационных средств была крайне мала по сравнению с объемом материальной среды. Рукописи, книги, библиотеки в своей совокупности занимали ничтожное место в мире, и разум был озабочен обобщением, сокращением, редукцией мировых явлений, приспосабливая их к крайне ограниченным средствам хранения и передачи информации. Интернет – это гигантский переворот в емкостях материального и информационного миров, открывающий новые возможности для ускоренного становления нооценоза. Создаются бесконечно емкие носители информации – электронные и квантовые – и соответственно меняются законы интеллектуального творчества: от создания законченного продукта – к созданию интеллектуальной среды обитания.

*Гиперавторство, ИнтеЛнет, Мегатекст, Нейрокосмос, Нейросоциум, Нетософия, Ноократия, Нооэры, Прото-, Синтеллект, Технософия

Из тоталитарной эпохи – в виртуальную: Введение в Книгу книг // Континент. № 102. 1999. С. 355–366.

НООЭРЫ: ПАЛЕОНОЙ, МЕЗОНОЙ, КАЙНОНОЙ

НООЭРЫ: ПАЛЕОНОЙ, МЕЗОНОЙ, КАЙНОНОЙ (noo-eras: paleonoic era; от греч. palaios, древний + noos, разум; mesonoic era, от греч. mesos, средний, промежуточный; cenonoic, или kainonoic era, от греч. kainos, новый). Три эры развития разума и ноосферы на планете Земля.

В геологической истории Земли выделяются три эры (или «эратемы»): палеозой, мезозой и кайнозой (от греч. zoe – жизнь). Сходная периодизация требуется и для истории ноосферы – разума, осваивающего планету и выходящего за ее пределы. Соответственно выделяются палеоной, мезоной и кайноной.

Палеоной – эра древних форм разума и примитивных орудий труда, до возникновения письменности и первых больших цивилизаций. Данные антропогенеза постоянно меняются и уточняются, но условно можно считать, что эра палеоноя длилась примерно 200 тысяч лет, считая от возникновения в Африке человека современного типа, Homo sapiens – и до конца периода палеолита на средиземноморском побережье (4-е тысячелетие до нашей эры).

Мезоной – эра цивилизационных форм разума, воплощавшихся в письменности и памятниках культуры. Мезоной длился примерно 6 тысяч лет, от первых больших цивилизаций – египетской, шумерской, вавилонской, возникших в 4-м тысячелетии до нашей эры, – до XX века н. э., когда создаются предпосылки для перехода к третьей эре в истории разума. Мезоной – эра подвижного равновесия биосферных и ноосферных начал в человеке, при ускоренном развитии ноосферного. Темпы культурной и технической эволюции начинают резко опережать биологическую эволюцию человека.

Кайноной – эра искусственных форм разума, в самом начале которой мы живем. На рубеже мезоноя и кайноноя, то есть в конце XX века, появляются первые искусственные формы мыслящего вещества, разум выходит из замкнутого пространства «черепной коробки» и создает вычислительные машины, информационные системы и другие потенциально самодействующие формы разума. В начале эпохи кайноноя человек, единственное мыслящее существо в природе, впервые начинает ставить себя, хотя бы гипотетически, проективно, в ряд других, внебиологическиx форм разума: гуманоидов, киборгов (киберорганизмов).

*Ангелоид, ИнтеЛнет, Нооценоз, Синтеллект, Техногуманизм, Техногуманистика, Технософия

НУЛЕВАЯ ДИСЦИПЛИНА

НУЛЕВАЯ ДИСЦИПЛИНА (zero discipline). Тип мышления, не привязанный к определенной дисциплине, но имеющий свою логику и критерии познания. Нулевая дисциплина близка *эссеизму и *мыслительству, но стремится к более строгому, рефлективному самообоснованию. М. Монтень – основоположник эссеистики не только как жанра, но и как своеобразного метода мышления. Система понятий, которыми оперирует Монтень, меняется от опыта к опыту, и центром ее становится именно то понятие, которое, как правило, и вынесено в заголовок («О скорби», «О праздности», «О лжецах», «Об именах», «О запахах»). Нулевая дисциплина не имеет заранее установленного предмета и метода, но разворачивает свойства каждого конкретного предмета в систему понятий о нем. В эссе «О запахах» роль первопонятия играет «запах», через отнесение к которому описаны и величие, и войны, и болезни, и женщины, и кушанья, и церкви, и сам автор. «Запах» – это монтеневское первоначало, первопричина всего, как у Фалеса – «вода», у Гераклита – «огонь», у Плотина – «единое», у Гегеля – «Абсолютная Идея»… Но у Монтеня «абсолютная идея» меняется от опыта к опыту, в зависимости от темы размышления. Мировоззрение Монтеня в данном эссе можно охарактеризовать как «одоризм» (лат. odor, запах), но вместе с тем он и «номиналист» – в эссе об именах, и «фаталист» – в эссе «Судьба нередко поступает разумно», и в некотором роде «феминист» – в эссе «О трех истинно хороших женщинах», и даже «поллексист» – в эссе «O большом пальце руки» (лат. pollex). Вместо того чтобы в разговоре о разных вещах проводить один и тот же «всеобъясняющий» принцип – идеализма, материализма, волюнтаризма и т. д., Монтень заимствует принцип своего миропонимания у самого предмета, который превращается в метод письма, в точку отсчета, создает дисциплину о себе.

М. Бахтин утверждал: «Во-первых, исходным пунктом каждой науки являются неповторимые единичности и на всем своем пути она остается связанной с ними. Во-вторых, наука, и прежде всего философия, может и должна изучать специфическую форму и функцию этой индивидуальности» [125]. Однако философы не признают такое «эссеистическое» мышление философским, поскольку оно не имеет заведомых общих понятий и терминов, а производит их «по случаю» из своего предмета. Филологи не признают такое мышление филологическим, потому что оно не толкует и не комментирует ранее созданные тексты, a производит первичный текст. Писатели не признают такое мышление художественным, потому что оно не создает какой-то особой реальности, воображаемого мира, но теоретизирует по поводу наличной реальности. Ни одна из наук не признает такое мышление научным, потому что оно не опирается на документальные, экспериментальные свидетельства о предмете, добытые приборами, статистикой и т. д., но прямо обращается к предмету, который заключает все необходимые данные для теории о самом себе.

Еще В. Одоевский заметил, что «предметы познаний делятся и делятся непрестанным образом, составляя особые науки: философические, математические, химию, физику, медицину, технологию. Но нет ни одного предмета, который был бы чисто философическим, математическим либо химическим и проч., – пример лошади во всем сим органичен, – но в каждом все соединяется. Некоторые искусственным образом выдергивают признаки из различных предметов и соединяют их вместе и это называют наукой» [126]. Лошадь может изучаться и зоологией, и историей, и экономикой, и военной наукой, и поэтикой, но при этом, как конкретный феномен остается несводимой к понятиям зоологии, или истории, или экономики. Лошадь как таковая, в житейской многозначности этого понятия, – предмет целостного размышления в духе Монтеня, то есть нулевой дисциплины, порождающей целый веер возможных дисциплин и дискурсов. Среди них есть и гиппология – дискурс о лошадях, проецирующий себя в поле самых разных наук, включая биологию, историю, эстетику, экономику. Задача такого мышления – создавать как можно больше разных концептуальных полей, возможностных дискурсов знания, соотносимых со всем богатством естественного языка и с многообразием единичных вещей.

Было бы ошибочно отождествлять 0-дисциплинарность с многодисциплинарностью или междисциплинарностью, которые ищут либо (1) универсальный метод, приложимый ко всем дисциплинам; либо (2) те пробелы и зияния между существующими дисциплинами; куда можно вписать еще одну, промежуточную дисциплину, например биофизику или астроботанику; либо (3) возможность приложения разных дисциплин к преимущественному объекту одной из них, например математических и социологических методов к изучению литературных произведений. Нулевая дисциплина – это не создание всеобъемлющей или промежуточной дисциплины, но это и не отсутствие дисциплины, это то «пустое» пространство мышления, которое делает возможным создание множества дисциплин в соответствии с бесконечной множественностью их возможных предметов. 0-дисциплину как методологическую предпосылку мышления можно сравнить с *вакуумом нестабильным как физической предпосылкой бытия и с *«», как чистым полем – предпосылкой знаковой деятельности.

При этом происходит сам процесс рождения метода мышления из его предмета, теоретического языка из обиходного слова или житейского понятия. Каждый предмет потенциально содержит в себе и зачатки новой дисциплины, такой как или «лошадеведение», или «запаховедение», или «зонтиковедение». 0-дисциплина – это совокупность многих возможных языков знания, которые еще не отделились от уникальности своего предмета, не законсервировались в себе как самостоятельные дисциплины.

«Незнание, – замечает В. Налимов, – всегда богаче нашего знания» [127]. И все это богатство незнания оказывается выброшенным за пределы науки, коль скоро последняя хочет иметь дело только с уже оформленным, дисциплинарным знанием. 0-дисциплина как раз преодолевает этот разрыв, обозначая возможности знания, поскольку они еще не воплотились ни в одну определенную дисциплину. Каждый предмет есть особая мыслимость и, значит, особая понятийная конструкция, особое концептуальное поле, со своими зачатками дисциплинарности. Нулевая дисциплина находится не между другими дисциплинами, и не на их скрещении, и не вокруг них, но в точке их начала, откуда зарождается сама дисциплинарность и где ее еще нет. В кругу академических дисциплин 0-дисциплина образует тот пустой центр, вокруг которого все они вращаются.

*Мыслительство, Науководство, Слабое знание, Универсика, Эссема, Эссеизм

Эссеистика как нулевая дисциплина // Знак. С. 712–733.

ОБЕЗУМЛИВАНИЕ

ОБЕЗУМЛИВАНИЕ (mad-making, maddening as interpretation). Метод интерпретации, гиперболически выявляющий потенциал безумия в какой-либо философской системе или художественном приеме при условии их доведения до крайней последовательности. Безумие методичнее здравомыслия, постоянно готового на логические послабления и увертки. Обезумливание сродни методу доведения до абсурда, но показывает ложность не отдельного суждения, а целого ума или направления мысли. Один из методов прочтения текста – угадывание тех зачатков безумия, которое могло бы развиться за его пределом. Платон сошел бы с ума иначе, чем Аристотель, Гегель иначе, чем Кант…

Основоположником этого метода можно считать Джонатана Свифта в «Сказке бочки» (1704), где он язвительно излагает системы Эпикура и Декарта «в виде теорий, для которых бедность нашего родного языка не придумала еще иных названий, кроме безумия или умопомешательства». И заключает: «Это безумие породило все великие перевороты в государственном строе, философии и религии» [128]. Для Свифта нет особой разницы между философской системой, государственной диктатурой и военной агрессией, поскольку в их основе лежит «бешенство» мысли. Любой идеологический или философский «изм» – это маленькое безумие, а некоторые из них – это большое безумие, которому удавалось сводить с ума целые народы на протяжении долгих эпох.

Один из самых острых литературных критиков начала ХХ века К. Чуковский толковал в «свифтовской» манере писателей-современников: Мережковского, Горького, Андреева, Сологуба – именно как умствующих безумцев, носителей идефикс. Так, Мережковский помешан на парности вещей, на идее двух бездн, верхней и нижней; у Л. Андреева – маниакальная одержимость одной гранью явления, которая оттесняет все остальные. Чтобы понять метод писателя, Чуковскому нужно гипотетически свести его с ума. Обезумливание выступает как гипербола истолкования – сгущение образа писателя в зеркале его возможного безумия. Пантеон тогдашних божеств, властителей дум, Чуковский превращает в паноптикум интеллектуальных маньяков и уродов, фанатиков одного приема или идеи.

Обезумливание как критический прием можно применять не только к отдельным авторам, но и к целым идеологиям и к идеологическому сознанию как таковому. Особенно приложим такой метод к тоталитарным идеологиям, где внутренняя последовательность и всеохватность одной идеи достигается ценой ее полного концептуального отрыва от реальности и практического разрушения.

Каждому мыслителю полезно применять метод обезумливания к самому себе. Размышляя о собственном уме – а какой ум может избежать такой самопроверки? – полезно представить ряд его самоповторов, образующих перспективу безумия. Интеллектуалу, производителю или распределителю идей нужна самокритика разума, способность опознавать искаженность своей модели мира прежде, чем она перерастет в полный бред. Умственному труженику необходимо задать себе вопрос: какoe безумие потенциально содержится в моем «последовательном» и «непогрешимом» методе?

*Гиперрациональность, Живоумие, Иноумие, Остранение остранения

Ирония. С. 294–306.

Methods of Madness and Madness as a Method // Madness and the Mad in Russian Culture / Ed. by Angela Britlinger and Ilya Vinitsky. Toronto, Buffalo, London: Univ. of Toronto Press, 2007. Р. 263–282.

ОБРАТИМЫЕ ДИСЦИПЛИНЫ

ОБРАТИМЫЕ ДИСЦИПЛИНЫ (reversible disciplines). Дисциплины, симметричные в отношении метода и объекта познания, что выражается в инверсии их названий. Например, теолингвистика (theolinguistics) – это лингвистика религии и теологии, изучающая имена Бога (теонимия), язык Священного Писания и литургии, говорение на языках (глоссолалия) и т. д. (если ограничиться только христианской теолингвистикой). Теолингвистика – это лингвистический подход к религиозным и теологическим предметам и стоит в ряду лингвистических дисциплин, наряду с социолингвистикой, психолингвистикой и т. д.

Обратная дисциплина лингвотеология (linguotheology) изучает язык с точки зрения теологии: Слово (Логос) как начало Бытия, сотворение мира Словом, называние живых существ Адамом в Эдеме, проблема райского языка, смешение языков при строительстве Вавилонской башни, мистическая практика священнобезмолвия и имяславия. Лингвотеология (теология языка) – это теологический подход к языковым явлениям и стоит в ряду таких теологических дисциплин, как теология культуры, науки, общества.

Взаимодействие философского мышления и электронных коммуникаций может осуществляться с обеих сторон, поднимая два вопроса: как философия воздействует на Интернет и какова роль Интернета в судьбах философии? *Нетософия, философское исследование Интернета, дополняется софионетикой (sophionetics), опытом интеграции софийности в систему электронных коммуникаций.

Отношения между предметом и методом научного знания в принципе обратимы, что позволяет выстраивать ряд симметричных дисциплин, дополняющих друг друга перекрестным изучением параллельных явлений.

*Науководство, Нетософия, Нулевая дисциплина, Реверсивность, Трансдисциплины

ПЕРСОНАЖНОЕ МЫШЛЕНИЕ

ПЕРСОНАЖНОЕ МЫШЛЕНИЕ (personified thinking, thinking in the third person). Философское мышление от имени персонажа, который выражает определенные грани мировоззрения автора, вступая с ним в сложные, многозначные отношения. Поскольку философ не просто мыслит, но демонстрирует разные возможности мышления, он часто нуждается в посреднике, «аватаре», который актуализировал бы ту или иную мысль, но при этом не отождествлялся бог с самим автором. Отсюда потребность философов ставить между собой и потенциально мыслимым условную фигуру, от имени которой излагается мысль, что позволяет самому автору занять дистанцию по отношению к ней. Таковы Сократ и все многочисленные персонажи диалогов Платона; простец у Николая Кузанского; Иоханнес Климакус и другие мыслители-*гипоавторы у С. Кьеркегора; Заратустра у Ницше; старец Пансофий у Вл. Соловьева; господин Тэст у Поля Валери; отчасти «подставные» авторы П. Медведев и В. Волошинов у М. Бахтина…

Фигурность таких мыслящих персонажей, как вымышленных, так и реальных, исторических, достаточно условна: они, как правило, не обрисованы с той полнотой и конкретностью, как художественные персонажи. Обычно достаточно только имени и нескольких характерных признаков (социальных, бытовых, профессиональных), чтобы персонаж отделился от автора и вокруг него началась кристаллизация мысли, ее уплотнение на выходе из континуума мыслительных возможностей. Актуализация мысли в персонаже – при сохранении ее потенциальности у автора – оптимальный способ достичь двойного эффекта убеждения-разубеждения, то есть интеллектуального катарсиса.

Как заметил Бахтин, «от лица писателя ничего нельзя сказать… Поэтому первичный автор облекается в молчание…Принято говорить об авторской маске. Но в каких же высказываниях (речевых выступлениях) выступает лицо и нет маски, то есть нет авторства?» [129] Первичный автор может только надеяться, что за словами «других», «двойников» будет услышано его молчание. Точно так же всегда молчит и сам язык – структурная основа всех возможных высказываний; никто никогда не слышал голоса русского или английского языка. Писатель и мыслитель определяют свой порядок потенциальности именно на уровне языка – и потому, чтобы заговорить, перейти на уровень речи, им нужно «сократить себя», найти своего «сократа», свою подставную фигуру, говорящего «другого».

Речь, то есть актуализация языка, по сути всегда выступает как цитата, как речь персонажа, объявленного, подразумеваемого или неосознанного.

Мысль отмежевывается от высказанного и в знак этого размежевания заключает его в кавычки. У Поля Валери это ощущение не-диалогической самочуждости речи передано так: «Все те слова, которые сам я говорил другим, я чувствовал отличными от моей собственной мысли, – ибо они становились неизменными» [130]. А. Лосев рассматривал свое философское сознание как поле взаимодействия «других»: «Я никогда не поверю, чтобы борющиеся голоса во мне были тоже мною же. Это, несомненно, какие-то особые существа, самостоятельные и независимые от меня, которые по своей собственной воле вселились в меня и подняли в душе моей спор и шум» [131].

Мыслящий персонаж(conceptual persona) нужен философу еще и потому, что он позволяет испытать возможности мысли в разных ситуациях бытия, то есть придает мысли экзистенциально-экспериментальный характер – и одновременно наделяет локальное, частное бытие способностью представлять себя универсально. На эту тему размышляют Ж. Делез и Ф. Гваттари в книге «Что такое философия?»: «Философский переключатель есть речевой акт в третьем лице, где “я” всегда произносит концептуальная персона: “Я думаю как Идиот”, “Я проявляю волю как Заратустра”, “Я танцую как Дионис”, “Я требую как Любовник”. Даже бергсоновская длительность нуждается в фигуре бегуна. <…> В нас мыслит некая концептуальная персона, которая, быть может, никогда не существовала до нас. <…> Это уже не эмпирические, психологические и социальные детерминации, еще меньше абстракции, но персоны-заступники, кристаллы, или семена мысли» [132].

Двойники, сопутствующие некоторым мыслителям, суть посредники мышления и бытия. Они причастны локальному бытию и поэтому изобразимы как некие фигуры, обладающие полом, возрастом, нацией, профессией, привычками, чертами характера. Они пребывают в пространственно-временном континууме – и одновременно, как мыслители, разрывают его, обнаруживают свою универсальность. Положение на границе бытия и мышления оказывается концептуально наиболее значимым, поскольку позволяет бытию и сознанию охватывать, окольцовывать друг друга. Автор вбрасывает свою мысль в бытие в форме мыслящего персонажа – и вместе с тем, как чистая потенциальность мышления, остается за пределом любого локального бытия.

Фигура мыслящего персонажа позволяет дискурсивно воплотить взаимную свободу мышления и существования, их несводимость друг к другу в постидеалистической и постэкзистенциальной игре их взаимных потенций. Философия чисто рационалистического (идеалистического) или чисто экзистенциального (материалистического) плана не нуждается в фигурах двойников-посредников. Мыслителю-идеалисту, как Гегель, не нужен отдельный от него, бытийствующий персонаж – мышление не нуждается в сцепке со своим экзистенциальным носителем. С другой стороны, полностью экзистенциальный мыслитель также не нуждается в отдельном от себя персонаже, поскольку его мышление вписано в круг его бытия и неотделимо от своего носителя. Декарту или Спинозе так же не нужен мыслящий персонаж, как Монтеню или Паскалю. В рационализме или идеализме монизм мышления растворяет в себе бытие; в персонализме или экзистенциализме монизм бытия растворяет в себе мышление. Только признание их несводимости выдвигает на первый план фигуру мыслящего персонажа, в котором мышление автора становится чуждым его собственному бытию и одновременно нераздельным с бытием кого-то другого. Мышление отчуждается от своего носителя, и эта траектория прослеживается серией вспыхивающих и гаснущих фигур – как бы «бегунов» на дальнюю дистанцию, уводящую мысль автора от него самого. Двойники нужны именно там, где у философа на первый план выступает напряженная раздвоенность бытия и мышления.

*Гиперавторство, Гипоавтор, Лирическое «оно», Мультивидуум, Мыслительство, Своечуждость, Цитата обратная

Возможное. С. 93–102.

Сектантство. С. 5–11, 152–230.

Творчество. С. 412–419.

Hyperauthorship in Mikhail Bakhtin: The Primary Author and Conceptual Personae // Russian Journal of Communication (USA). Vol. 1. No. 3. Summer 2008. Р. 280–290.

РЕФЕРЕНЦИЯ ОТ ОБРАТНОГО

РЕФЕРЕНЦИЯ ОТ ОБРАТНОГО (negative reference). Характерный для травматического опыта и теоретически осмысленный в эпоху постмодерна тип референции, который осуществляется «от обратного»: не как прямая репрезентация реальности (реализм) и не как авторепрезентация субъекта, говорящего о ней (модернизм), а как невозможность репрезентации. Таково референтное значение травмы – она указывает на свою причину именно тем, что никак не выдает ее, отказывает ей в адекватном оттиске, образует слепое пятно в памяти. Например, если рука отморожена и пальцы уже не способны осязать действительность, это не значит, что референтная связь с нею утрачена: отмороженные пальцы свидетельствуют о реальности самого мороза, то есть той причины, которая травмировала руку, вызвала потерю чувствительности. Эта негативная референция не воспроизводит реальности посредством достоверных образов, но указывает на непредставимое, немыслимое, нечувствуемое. Как подчеркивает специалист по теории психологической травмы Кэти Карут (Cathy Caruth), травма, с одной стороны, прерывает процесс отсылки к реальности, делает невозможным прямое ее восприятие, но, с другой стороны, вводит в действие отрицательную референцию, свидетельствуя о том катастрофическом, чрезмерном опыте, который разрушает саму предпосылку опыта. «Попытка найти доступ к истории данной травмы есть также проект вслушивания в нечто за пределами индивидуального страдания, в реальность самой истории, чьи кризисы могут быть постигнуты только в формах неусвоения» [133].

Таковы референции постмодернизма как травматического опыта – они ведут к реальности не прямо, а от противного, подобно тому как реальность, окружавшая калеку, может быть воспроизведена не по его искаженным и ущербным впечатлениям от нее, а по тем воздействиям, которые, собственно, и сделали его калекой. Бесчувственность правдиво отражает ситуацию подавления чувств под влиянием современного избытка информации и коммуникации, трудной для интеллектуального и эмоционального усвоения. В этом смысле постмодернизм – зрелое самосознание увечной культуры, и не случайно так распространены в его топике образы калек, протезов, органов без тела и тела без органов. Референцию от противного можно рассматривать как секулярный вариант апофатического познания через незнание.

Из теории травмы следуют важные выводы для теории познания вообще, а также для понимания генезиса культуры. Тот факт, осмысленный И. Кантом, что мы не можем непосредственно воспринимать «вещи-в-себе», реальность «как она есть», не свидетельствует ли о самой природе этой «подлинной», «первичной» реальности, оглушающей и ослепляющей нас? Нельзя исключить, что и вся культура есть результат огромной доисторической травмы, следствием которой стал раскол на вещи-для-нас и вещи-в-себе, на означающее, которое дано восприятию, и означаемое, которое удалено и сокрыто. Знак – это и есть такой шрам или рубец на нашем сознании: отсылка к предмету, который не может быть явлен здесь и сейчас. Культуру можно рассматривать как процесс непрерывного порождения символов – последствие родовой травмы человечества, способного судить о реальности лишь по увечьям, которые она ему наносит.

*Апофатизация, Концептуализм, Нега-, Отставание человека от человечества, Травма постмодерна

Постмодернизм. С. 51–54.

Information trauma and the evolution of the human species // Humanities. Р. 159–172.

СИНТЕЛЛЕКТ, СОРАЗУМ

СИНТЕЛЛЕКТ, СОРАЗУМ (syntellect; лат. syn– (со-) + intellect). Коллективный разум, который образуется интеграцией индивидуальных сознаний через сеть нейронно-электронных коммуникаций; новая ступень в создании всечеловеческого мозга. По мере эволюции жизни мозг из крошечного придатка организма (ганглии у беспозвоночных) превращается в центральный орган. Такая же эволюция происходит и в истории цивилизации: увеличивается «мыслящий пласт» в природе; геосфера и биосфера перерастают в ноосферу.

Если определить передовой рубеж современной цивилизации, то это построение интерфейса между нейронной и электронной сетью; когнотропные препараты, способные сделать человека «умнее»; нейроимплантаты, искусственные органы чувств, аппараты для чтения мыслей и управления мозгом на расстоянии… Нынешний Интернет – прообраз того *интеЛнета, который свяжет все мыслящие существа в единую интеллектуальную сеть и станет средством интеграции множества сознаний, началом новой формы сознания – синтеллекта. Вероятное будущее человечества – *ноократия, то есть власть не отдельных индивидов или социальных групп, а коллективного мозга, который сосредоточит в себе интеллектуальную потенцию всех мыслящих существ и будет действовать как на биологической, так и на квантовой основе.

Таким образом, медленная эволюция разума в форме человека как биологического вида подходит к новому рубежу – этапу ускоренной эволюции разума в виде информационно-кибернетических систем, быстро сменяющих друг друга. Этот гигантский переход займет не миллиарды или миллионы лет, как переход от неорганической материи к живой и от жизни к разуму, а всего лишь сотни или даже десятки лет. Возможно, это будет другая линия развития разума, нежели та, к которой мы принадлежим как биологические особи. Если у нейро-электронных систем возникнет система автономного знакового обмена и смыслополагания, она может быть ближе к растительной (*ноовитализм).

Многие ученые, технократы, футуристы, включая С. Хокинга, Б. Гейтса, Р. Курцвайла и И. Маска, полагают, что искусственный разум по своей мощи превзойдет человеческий разум уже к середине ХХI века и необходимо выстроить надежную систему контроля над ним. Отсюда сложнейшая задача: всячески способствовать развитию синтеллекта – синтетического и синергетического разума – и вместе с тем направлять его к позитивному сотворчеству с человеческим разумом. Так же как человеческий разум по мере своего развития учится беречь и охранять доразумную жизнь, природу, так и за синтеллектом следует признать принципиальную способность уважать и беречь биологические формы разума, то есть нас самих.

*ИнтеЛнет, Мыслезнание, Нетософия, Ноовитализм, Ноократия, Нооценоз

Знак. С. 117–168.

Лит.:Minsky M. The Society of Mind. New York et al.: Simon & Schuster, 1988.

Levy P. Collective Intelligence: Mankind’s Emerging World in Cyberspace. New York, London: Plenum Trade, 1997. Kurzweil R. The Singularity Is Near: When Humans Transcend Biology. New York: Penguin Books, 2006; How to Create a Mind: The Secret of Human Thought Revealed. New York: Penguin Books, 2013. Bostrom N. Superintelligence: Paths, Dangers, Strategies. Oxford, 2014.

СЛАБОЕ ЗНАНИЕ

СЛАБОЕ ЗНАНИЕ (soft knowledge). Знание, признающее свою приблизительность и вместе с тем необходимое для человека именно в этом своем качестве. Слабое знание может точнее отражать какие-то стороны бытия, чем сильное, натренированное, «дисциплинарное» знание. Например, лицо, характер, эмоции человека познаваемы только в пределах человечески неточного взгляда на мир. Если мы посмотрим на лицо через увеличительное стекло, то увидим крупным планом кожу, поры, бугорки, а если наведем дальше на резкость, то проникнем на уровень клеток, молекул, атомов… Резкость взгляда, усиленная прибором, рассекает предмет на составляющие частицы. Само лицо при этом исчезает, уступая место другим планам материи. Мы должны видеть его не слишком четко, в меру человечески слабого зрения, и тогда перед нами предстанут в своем разнообразии добрые, злые, красивые, неприятные, веселые, угрюмые лица… Душа выступает как самостоятельный предмет еще более слабого, приблизительного знания. Как только знание становится сильнее, то есть душу начинают измерять или взвешивать, она утрачивает свою «душевность».

Когда мы знаем слишком много о частях и деталях, форма целого ускользает от нас. Слабое знание – это несфокусированное или многофокусное знание, которое старается держать в поле зрения целостное явление, делая его соизмеримым с человеческим субъектом, во всей его ограниченности.

*Гуманистика, Есмь-истина, Мыслительство, Нулевая дисциплина, Эссеизм

Любовь. С. 246–255.

СМЫСЛ

СМЫСЛ (sense, sense-meaning). Базисная категория мышления; элементарный импульс мыслительной энергии, передвигающей границу между значениями или понятиями, ранее установленную в языке, в культуре. Смысл нельзя знать, его можно только мыслить, он задается конструктивной работой мышления, а не предзадан как наличный предмет познания. Смысл, в отличие от значения, – категория, во многом специфическая для русского языка и философии, поскольку именно здесь она этимологически родственна мысли, мышлению. Значение соотносится со знанием и принадлежит определенному знаку как данность его означаемого; смысл соотносится с мышлением и образует сферу конструирования новых понятий и идеальных сущностей. Можно знать значение того или иного слова или явления, но смысл – мыслится, то есть включается в процесс построения новых понятий, в игру ментальных возможностей, в *потенциосферу данного слова или явления. Значение – дано, смысл – задается.

Смысл – это революция в государстве значений, сдвиг в системе известных, общепринятых понятий. Смысл того или иного высказывания определяется сдвигом языковых значений, динамикой их трансформации. Например, афоризм Ларошфуко «В ревности больше себялюбия, чем любви» исходит из устойчивых значений слов «любовь» и «ревность» – и строит из них новый смысл, показывая, что ревность происходит от любви к себе, а не к другому. Смысл – единица работы, совершённой мыслью по перестановке элементов знания для построения из них нового концепта, ментальной структуры, которая далее может воплощаться в новых конструктах цивилизации.

Смысл как структурная единица в динамике мышления соотносится с битом как единицей информации и с *витом как единицей трансформативных процессов. У мышления есть свой сюжет, своя последовательность событий, пересекающих границы понятий, и смысл есть ментальное событие такого пересечения, направляемого движением мысли. Например, смысл утверждения, что Сократ – человек, состоит в том, что индивид оказывается представителем рода. Смысл таких жизненных событий, как поступление в школу или вступление в брак, тоже определяется пересечением границы семантических полей: между необученностью и обучением, между холостой и семейной жизнью. На основе определенного факта, например «Москва – столица России», мышление создает множество смыслов, то есть смещает и переворачивает понятия, нарушает их границы, утвержденные знанием. Какой была бы страна, если бы ее столица находилась в другом городе (в Петербурге, в Сибири, на Черном море)? Какова была бы Москва, если бы у нее отняли статус столицы? Могло бы быть у России несколько столиц, различающихся своей доминантой (политическая, культурная, промышленная столицы)? Только совокупность этих «домыслов», то есть возможных трансформаций данного факта, позволяет определить его смысл, выйти за пределы знания в область мышления.

В отличие от идеи в платоническом измерении, существующей объективно и независимо от мыслителя, смысл задается волей и деятельностью мышления и целеполаганием мыслящего субъекта. В отличие от значения, которое определяется в словарях и энциклопедиях как постоянная референтная область данного знака, смысл может быть уяснен лишь в контексте употребления знака, динамически, как акт построения определенной мысли/высказывания. Гуманитарные науки не ограничиваются накоплением знаний, они обращены на смыслы, которые образуются в ходе человеческой деятельности и ее осмысления. Эрудиции недостаточно: например, можно знать все известные факты о жизни и работах писателя, но нельзя знать смыслов его творчества, их можно только мыслить, то есть сомыслить, иномыслить или противомыслить писателю, развивая смысл созданных им текстов и образов.

Традиционный вопрос «В чем состоит смысл жизни?» не имеет ответа в сфере знания: смысл разворачивается, как интенция, проект, задача, в пространстве жизненных целей и возможностей. Смыслы вписаны в контекстуальные рамки, которые стадиально расширяются: от смысла данного мгновения, слова, встречи, события – до смысла целой индивидуальной жизни или бытия человечества, природы, мироздания. Максимально широкая рамка для смыслополагания – мир всех миров, поскольку события, однократно происходящие в нашем мире, приобретают смысл лишь по контрасту с иными вариантами этих событий, гипотетически происходящих в иных мирах. Мультиверсум – это не только космологическая теория множественности миров, но и необходимое условие мыслительных процессов в нашем мире, создающих разные сценарии события. Без допущения альтернативных версий каждого факта было бы невозможно его осмысление (см. *Многомирие).

*Альтерология, Вит, Концептивизм, Многомирие, Модальные чувства и действия, Мыслезнание, Потенциация, Потенциосфера, Трансформация, Эротема

Коты, смыслы и вселенные // Звезда. 2016. № 5. С. 249–259.

СОРВАННОЕ СОЗНАНИЕ, СОЗНАНИЕ БЕЗ РЕЗЬБЫ

СОРВАННОЕ СОЗНАНИЕ, СОЗНАНИЕ БЕЗ РЕЗЬБЫ(unthreaded consciousness). Наивное сознание, которое кратчайшим путем, минуя все опосредования и различия уровней, «проскакивает» от конкретнейшей вещи к абстрактнейшему принципу. Задавая вопросы о последнем, всеобъемлющем смысле всего, оно получает кратчайшие ответы: «Все – материя», или «Все есть Бог», или «Все есть информация». Это может быть атеистическое или религиозное сознание, но оно всегда срывает резьбу на процессе мышления, не допускает частичных, промежуточных, неисчерпывающих ответов. Оно философично, точнее «любомудренно», именно потому, что имеет прямой запрос на «самое главное» – и легко его находит. Оно томится философским вопрошанием, но эта тоска мгновенно переходит в свою противоположность, эйфорию найденного решения. Оно задает «детские» вопросы о мире: «А зачем человек живет?», «А почему Земля круглая?», «А почему комар пьет кровь?» и т. д. – и дает на них кратчайшие ответы: потому что так устроил Бог или природа, потому что таков закон материи, потому что мир лежит во зле и т. д.

Сорванное сознание противоположно разорванному сознанию, которое является по существу несчастным, неспособным соединить свои начала и концы. Оно созерцает и критикует себя и не может найти успокоения в себе. Это та крайность скептического, растерянного сознания, которую Гегель описал в «Феноменологии духа» как раздвоенное внутри себя. Сорванное сознание, напротив, является счастливым, даже эйфорически приподнятым. Оно одолевает внутри себя всякую тревогу, оно мгновенно приходит к финальным решениям.

Сорванное сознание как черта народного любомудрия (*фольксофия) раскрывается в творчестве Л. Толстого, А. Платонова, поэтов-обериутов, Д. А. Пригова. «“Самое трудное (продолжал во сне думать или слышать Пьер) состоит в том, чтобы уметь соединять в душе своей значение всего. <…> Да, сопрягать надо, сопрягать надо!” – с внутренним восторгом повторил себе Пьер, чувствуя, что этими именно, и только этими словами выражается то, что он хочет выразить, и разрешается весь мучащий его вопрос» (Л. Толстой, «Война и мир», т. 3, ч. 3, IX). Сопрягать, сопрягать – этим и занято сорванное сознание. Каждая частность сразу возводится к общему, или? наоборот, из некоего общего умозрения прямо выводятся практические частности. Что при этом отсутствует, так это посредствующие звенья, трезвое осмысление иерархии сущностей, их соподчиненности, постепенной, а не мгновенной выводимости. Если разорванное сознание вмещает две идеи, никак их не соотнося, то сорванное сознание, напротив, соединяет идеи совершенно разного уровня, мгновенно перескакивая от общего к частному. Из стихов Д. А. Пригова: «Вот на коров набросилась болезнь – / Пред Богом, видно провинились…»; «В день посуду помою я трижды / Пол помою – протру повсеместно / Мира смысл и структуру я зиждю / На пустом вот казалось бы месте».

Вечное и временное, сверхъестественное и бытовое сжимаются в народном сознании до неразличимости. Знаки эсхатологических чаяний могут мыслиться в широких рамках столетия – и в пределах одного текущего месяца, даже дня. Так, старообрядцы, чьи эсхатологические воззрения исследовались автором этого Словаря, называют приметами последнего времени самолеты, трактора, электричество, радио, то есть новшества по крайней мере полувековой давности. Вместе с тем знаком последних времен может служить дождь, прошедший нынешним летом или даже вчерашним днем и заливший рассаду огурцов. «Сейчас последняя тысяча (лет) пошла. Вот нынешним летом ячмень прибило, дожди заливают – такого раньше не было» (В. З.). «Отец будет убивать сына. Так и есть – месяц назад под Житомиром отец сына ножом зарезал» (П. С.). Таково сознание «без резьбы»: сочетание «последней тысячи лет» и «нынешнего лета», грядущего конца мира и огурцов на огороде – наложение несоизмеримых масштабов.

*Всекто и Всечто, Интоксофикация, Фольксофия, Эсхатема

Ирония. С. 333–343.

Старообрядческий дневник // Символ. № 21. Париж: La bibliothèque Slave de Paris, 1989 (июль). С. 99–156.

ФИЛОГНОЗИС

ФИЛОГНОЗИС (philognosis; греч. philia, любoвь, привязанность + gnosis, знание). Познание любовью; любовь как источник, цель и способ познания, в том числе научного; методологический критерий науки. В названиях главных гуманитарных наук, философии и филологии, заложено понятие филии: любовь к мудрости, любовь к слову. Любовь как способ понимания и является той нитью Ариадны, которая может провести нас через любой методологический лабиринт. Это филогнозис, познание любовью. Если мы изучаем язык или поэзию, потому что любим их, то любовь эта сама задает методы нашей познавательной деятельности. Как во всякой любви, мы хотим все знать о любимом, мы наблюдаем его привычки, склонности, свойства характера, разыскиваем свидетельства о нем. Филогностик пытается понять предмет познания в его единственности, незаменимости, драгоценности для себя и для всего мира и воссоздать во всей сложности, многомерности, потому что всякое прикосновение к нему делает его счастливым. Он заботится о том, чтобы наделить свой предмет наибольшим достоинством и значимостью в бытии, как любящий наделяет такими «превосходными» свойствами любимое.

Но главное в любви, как писал еще Платон в «Пире», – это желание рождать с тем, кого любишь [134]. Если ты по-настоящему любишь язык, тебе хочется не просто изучать его, но производить с ним и от него новые слова, выразительные лексические и грамматические образования. Если литературовед любит литературу, он стремится не просто ее изучать, но открывать в ней зародыши новых жанров, приемов, течений. Если философа волнует устройство мира, он не может не задуматься о возможности иных миров. Эта методология предполагает *концептивизм» (латинское conception – это и концепция, и зачатие). Мыслить концептивно – мыслить творчески, то есть зачинать от предмета своей любви новые идеи, черпать в нем источник вдохновения, производить совместное потомство.

*Концептивизм, Любовь, Творчество, Трансгуманистика, Трансформация

Творчество. С. 8–9.

МОДАЛЬНОСТЬ. ТВОРЧЕСТВО