– Конечно! – искренне произнес сынок.
Заявление в ЗАГС понесли в ближайший понедельник. Лобода пригрозила возвращением в коммуналку, и Давидович дал слабину.
Три месяца, отпущенные ЗАГСом на размышления, каждый размышлял о своем. Папа – о Лободе, неприметной в джинсах, неотразимой в трико, незабываемой в наготе. Мама – о том, что Лобода на кухне не мешает, а питается засыпанными сахаром половинками купленных у метро грейпфрутов. Сам Давидович размышлял о том, что его невеста скоро будет принадлежать ему, а не студии пантомимы.
А Лобода думала, что грех не воспользоваться случаем явить свой талант западному миру.
Когда период размышлений подходил к концу, на свадьбу приехала будущая теща Давидовича. В штапельном платье, сохранившем запахи сельпо – от керосина до земляничного мыла, с сизыми локтями, желтыми пятками и красным треугольником в вырезе, она взволновала старших Давидовичей. Свадьба на носу, а как подобную сватью предъявить знакомым?
Наутро, за завтраком, теща объявила, что ей не терпится устроить предсвадебную генеральную уборку.
– Дом надо перетряхивать до основания, включая подвал, чердак и антресоли, – произнесла она, прихлебывая чай. – Меня хлебом не корми – дай погенералить, да, дочка?
Лобода нырнула носиком в дежурный грейпфрут, подтверждая слова матери.
Торжества прошли на уровне. Студия пантомимы сыграла сюиту-буфф «Горько». Двоюродная бабушка из Киева прочла под горячее многостраничную «Эпиталаму любви». Однокурсники Давидовича напились. Теща, прошедшая обряд ритуального очищения в салоне красоты, танцевала «slow» с мужчинами среднего возраста, явившимися без жен.
Потом все стронулось с места. Сначала Давидович ненароком подслушал ночной разговор мамы, тещи и жены о прописке тещи в их квартире. Удивился, но успокоил себя тем, что мама знает, что делает.
Затем в институте к нему подошла Муся и пригласила посидеть в кафе.
– Я хочу попрощаться, – сказала она. – Мы уезжаем.
– Куда? Туда? – Давидович, изображая бугор, сделал рукой волну, по пластике исполнения достойную Лободы.
– Угм, – подтвердила Муся.
– А диплом?
– Ну его. Я хочу заниматься совсем другим делом.
– Каким?
– Не скажу. Вдруг не получится.
– Муся, ты не сердись на меня, ладно?
Давидович хотел было сказать ей еще что-нибудь теплое, но приличествующее женатому мужчине, однако не нашел слов. В повисшей паузе Муся поспешно достала из сумочки небольшой увесистый сверток.
– Это тебе. На память. Нам это не разрешила комиссия по вывозу художественных произведений. Очень, говорят, ценная вещь. А тебе это – в самый раз.
– Что это? – Давидович принялся разворачивать сверток.
– Не надо, дома посмотришь, – остановила его Муся. – Это настольная скульптура. Китай, двадцатый век. Красная медь, многоцветная перегородчатая эмаль. Фигура козла.
Показывать фигуру козла дома Давидович не посмел. Развернул в метро. Козел был красно-золотой, в листик и цветочек, с витыми посверкивающими рожками и ладной бородкой. Давидович таскал козла в портфеле до самого отъезда. Когда на таможне заколачивали уже досмотренные багажные ящики, Давидович, чувствуя себя контрабандистом, бросил козла в один из них.
Через полгода ящик привезли на съемную квартиру в Тель-Авиве. Разбирать его пришлось Давидовичу с отцом, мама ушла мыть чужую квартиру, а Лобода – скакать Майклом Джексоном на Нахалат-Биньямин, местном Монмартре.
Все доехало в целости, кроме любовно уложенных Лободой на самом верху елочных украшений. По ним прошелся эмалированный козел. Папа вытряхнул сверкающие осколки, достал козла, спросил:
– А это что?
– Перегородчатая эмаль. Китай. Фигура козла. Муся подарила.
– Да? Тебе идет. Кстати, Муся где-то тут. Не искал ее?
– Нет. Найду – отдам эту фигуру. Во-первых, ценная вещь, даже запрещенная к вывозу. Во-вторых, где мне ее спрятать, чтобы не было лишних вопросов?
Козла сунули в пустую антресоль.
Когда козел сменил пятую антресоль, жизнь начала понемногу налаживаться. Давидович устроился на инженерную должность, целыми днями мотался по объектам. Папа подрядился писать студентам рефераты по физике. Мама вела хозяйство. Теща ежегодно навещала семью дочери, одаривала всех щедрыми подарками, а на прощание устраивала генеральную уборку (фигуру козла на время тещиного визита зять от греха подальше перекладывал в багажник машины).
Лобода первое время держалась на Майкле Джексоне. Потом кто-то из знакомых принес объявление о кастинге на актера-водителя ростовой куклы на телевидении.
Так Лобода поселилась внутри чудовища Тутти-Ту, оживив его своей неподражаемой пластикой. Тутти-Ту размножился на майках, чашках и пеналах. Когда шоу продлили на второй сезон, Лободе назначили настоящую телевизионную зарплату, втрое превышавшую оклад Давидовича. В Бельгию Лободу с супругом пригласили на европейский слет телевизионных персонажей.
Купив два килограмма вожделенной груди аж за пятьдесят евро, пока жена выбирала шары, звезды и сосульки, Давидович второй раз в жизни почувствовал себя контрабандистом. Спрятав коробку с нежным изделием в пакете для грязных трусов, он трясся в гостинице, боялся в автобусе, дрожал на таможне. Наконец, дома, улучив момент, он засунул контрабанду на антресоль, к козлу.
Когда вечерами Лобода задерживалась на съемках, он открывал коробку и вдыхал сладостный аромат. Пару раз уже заваривал было чай, но нет – рука не поднялась.
Потом началась жара. Приехала теща. Он замотался, сдавал важный объект, и пропустил ее предупреждение «Буду генералить». Правда, козла он загодя отнес в багажник, но грудь в багажнике непременно бы расплавилась. Когда в день уборки он пришел с работы, теща с женой сидели за обеденным столом, а на столе лежала коробка с грудью.
– Что это такое? – грозно спросила Лобода.
– Ну, я просто хотел тебя развлечь. Я ждал, когда к тебе подружки придут чаю попить. И достал бы это, смеха ради.
– Смеха ради? Хорош смех! Я целыми днями парюсь в этой дурацкой кукле, по заграницам его вожу. А он! Пятьдесят евро за ЭТО!
Теща сдернула с коробки крышку, и Давидович увидел коричневое, с двумя черными блямбами и мелкими белыми точками месиво. Два неузнаваемых холмика, впрочем, еще угадывались. «Слава Богу, у нас жарко даже на антресолях», – подумал Давидович.
Месиво охладили, нарезали пластами и съели. Давидович в тризне не участвовал.
На другой день у него случился жар. Превозмогая дурноту, он зачем-то принес из багажника козла. Сел с ним на диван и принялся гладить, как кошку. Стало немного легче. Включил телевизор – там прыгал Тутти-Ту, хвостатая основа благополучия семьи. В сердцах Давидович переключил на местный канал на русском языке. И увидел Мусю.
– У козерогов тяжелый период, – сказала Муся, – сказывается нервное перенапряжение, возможны недомогания.
– Точно! – подтвердил Давидович, он был по гороскопу козерог.
– Не отчаивайтесь. Вам поможет соответствующий знаку амулет, подаренный любящим человеком, – успокаивала Муся.
Любящим человеком! Оскорбление, выполненное в технике перегородчатой эмали, сверкая рогами и копытами, ударилось оземь и превратилось в волшебный оберег.
Давидович принялся оглядывать итальянскую модульную стенку, выбирая для фигуры козла самое видное место.
Изя ШлосбергДвухголовая улитка
Отрывки из романа Валерия Мельникова «Двухголовая улитка»Глава I
Если в маленьком городке проводится какое-либо мероприятие, то все жители всенепременно должны принимать участие. А тут еще такое событие – завод, с незапамятных времен ковавший танковую броню, выпустил по линии ширпотреба утюг.
Скептики сейчас начнут язвить, дескать, в связи с демилитаризацией танки переплавили в утюги с тем же весом. Ничего подобного. Утюги как утюги. Днем – утюг, ночью – холодное оружие. От насильников можно защищаться. Скажем, идете вы вечером с утюгом, а тут навстречу насильник.
Нет, танки на заводе само собой, а утюги – само собой. Так сказать, из танковых обрезков. Хромированные, ручная полировка, при бритье вместо зеркала использовать можно. Компания «Панасоник» тут же снабдила утюги современной электронной начинкой: хочешь – гладь, хочешь – подключайся через утюг к компьютеру и играй в разные игры или скачивай новые фильмы прямо на телевизор.
Пожалуй, с играми я загнул.
Если бы этот «Панасоник» был японский, то, вероятно, игры бы были тоже.
Одноименная компания, поставлявшая начинку к утюгам, располагалась не на территории страны Восходящего Солнца, а в тихом районном городке под Воронежем, в бывшем сарае некой пани Сони, как раз под ее балконом.
До сотрудничества с танкистами компания занималась тем, что заклеивала скромные этикетки, изготовленные силами городской типографии на скромных товарах местных же производителей яркими импортными лейблами с золотым тиснением, напечатанными той же типографией в свободное от работы время. После чего компания рассылала обновленную продукцию по необъятным просторам от Москвы до самых до окраин.
Не подумайте, что наша Соня была какая-нибудь наглая самозванка. По словам ее мужа Сени, Соня была родом из Китая, откуда он ее выманил через сайт знакомств, используя свой недюжий интеллект и талант ловеласа.
Иногда Сеня выдавал более романтическую версию их знакомства: мол, добыл он свою возлюбленную в единоборстве с китайскими драконами из лабиринта. Сенина богатая фантазия возводила местные пещеры в ранг лабиринта, а безобидных улиток – в десятиметровых монстров с искрящимися рогами.
Говорила Соня по-русски с горем пополам, причем, горю как раз досталась половина, ответственная за речь, а Сене – за голос и остальные части тела. Тела Соня имела много, а Сеня всегда мечтал о необъятных женских прелестях:
– Подбородков у невесты должно быть не меньше, чем денег в кошельке, – любил говорить он.
Подбородков у Сони было больше.
Зато, в отличие от других невест, жениху она особо не докучала, не долбила его ежеминутными напоминаниями, почему он неправ всегда и во всем, не смеялась над его провинциальным вкусом, над его тоненькими ручками-ножками, над дворняжьей родословной, не сравнивала с другими женихами.
Иногда она летала к родственникам в Китай.
– Я та Кита, – говорила Соня.
– Я буду скучать, – обещал Сеня.
Даже страшно представить, как давно это было. Школа. Девочки с бантиками. Мальчишки в белых рубашечках и в смешных пиджачках. Лица у ребят серьезные, и от этого они кажутся маленькими старичками и старушками.
Мы и вправду были не по возрасту развитые и взрослые. В пятом классе уже знали, кто пойдет в космонавты, кто в бизнесмены. Валерка собирался стать журналистом.
В стакане на столе несколько веток черемухи. Любопытное утреннее солнце поднимается над занавеской и заглядывает в стакан, отчего тот начинает светиться.
Валентина Никифоровна объясняет физику. Красивая стройная женщина. Чем-то напоминает актрису Терехову. Королевскими манерами? Отстраненностью?
Мы с Валеркой, тем самым, который журналист, сидим на первой парте. Мы – самые маленькие в классе, самые непоседливые, задиристые и вредные. Мы самые близкие друзья и самые непримиримые враги. Нам интересно вместе, но мы ненавидим друг друга. Достаточно нелепого слова, неудачной шутки, чтобы последовал незамедлительный вызов на дуэль. После уроков мы встречаемся за зданием школы, разбиваем друг другу носы, украшаем лица фингалами.
– Ты, Мельников, как гвоздь в заднице, – успокаивает Валерку наш математик.
– Это комплимент?
– Нет, Мельников. Гвоздь в заду вызывает у нормальных людей неприятные ощущения.
– Почему тогда вы его не достанете? Радуетесь, что гвоздь попался маленький?
Класс смеется. На задней парте просыпается здоровенный второгодник Леша Гвоздь:
– Валерка, получишь на перемене.
Математик уточняет:
– Нет, перемены ждать не будем. Давай, Мельников, дневник. Поведение – два.
Валерку двойки не пугают. Его дневник проверять некому: отец – в тюрьме, мать ишачит уборщицей, а в свободное от работы время пьет. При этом Валерка учится очень даже неплохо.
– Родителей привести?
– Папу приведи, – не выдерживаю я.
– Крюков, ты тоже неси свой дневник. Не одному же Мельникову в двоечниках ходить.
У меня в семье все в порядке. Папа регулярно отдает зарплату маме. За это мама регулярно смотрит дневник:
– Коля, скажи свое веское мужское слово, – после чего папа обязан достать из брюк ремень.
Папа – добрый. Он ругается, иногда лупит, но потом казнит сам себя. Типичный продукт совковой интеллигенции.
Когда же это было?
Дни оборвали цепь и сбежали. Не успел оглянуться, а уже годы машут из последнего вагона рукой девочки, которую любил на пятом курсе.
Гвоздь пошел в десантные. Отслужил положенное. Остался на сверхсрочную. Воевал. После ранения вернулся домой. Женился, близнецы у него забавные – он сам их иногда путает. Работает токарем на том же танковом заводе, что и я.
Наши девочки с бантиками тоже повыходили замуж. Когда встречают меня на улице, отворачиваются. Я, по их мнению, – неудачник. А это – болезнь. Причем заразная. Зачем общаться с таким?
Вообще-то я закончил политех, но с карьерой как-то не сложилось. Пытался крутиться сам – тоже без толку. «Раздолбай и лентяй», – выдал мне диагноз пузатый и пьяненький кадровик, когда увольнял из последней фирмы. Пришлось опять начинать с нуля – идти в сборочный цех сменным мастером.
Валерка закончил журфак. Работает в районной газете. Его читают.
Валерка умный, мыслит остро, язык – что тот гвоздь, за который математик ставил нам двойки по поведению.
Недавно он начал писать роман. Говорит, что использует в нем элементы биографий и имена живых людей. Наверное, это оригинально и сюрреалистично, но то, как он пишет, мне не нравится. Я читал куски. Стеб и ни слова правды.
Скажем, ну зачем он делает из Сони монстра? Она полноватая, это правда. Но есть женщины, которым полнота идет, придает им пикантность и индивидуальность. Соня из таких. Он же сам возле нее крутился, как муха возле меда, да только Соня на него ноль внимания. Вот он и завелся. Знакомое дело. Валерка и раньше такой был. Если девушка не обращала на него внимания, начинал сочинять про нее всякие небылицы. А сочинять он умел всегда.
Соня действительно родом из Китая. Была в наших краях с группой на экскурсии, да заблудилась в пещерах и отстала. Там, на правом берегу Дона, только название безобидное – пещеры. На самом деле – настоящий лабиринт. Немцы в войну к тем ходам, что создала природа, еще свои дополнительные нарыли. Говорили, для самого Гитлера бункер готовили. Наши бабки про те места всякие ужасы рассказывают. С привидениями, драконами и прочей ерундой. Привидения – не привидения, а без карты в пещерах делать нечего. Сам Минотавр потеряться может – сядет на перекрестке и будет рыдать, пока местные не найдут.
Соня не рыдала.
Мы в тот день устроили в пещерах мальчишник. Недалеко от выхода. Костер разожгли. Сидим, пиво пьем. Валерка, как всегда, про свой роман байки травит. Народ слушает. Интересно им и забавно: вроде свой, кореш, а смотри ты, настоящий писатель. Рядом на камне улитка застыла – тоже слушает. Валерка важный, словно яйцо на Пасху. По стенам рыжие блики. Треск горящих веток. Романтика, одним словом, картина «Пионеры пришли в гости к Достоевскому». И стало мне от всего этого так тоскливо. Какого черта я должен восторгаться планами нашего доморощенного гения в десятый раз? Отошел чуть от костра, вижу – кто-то стоит. Посветил фонариком – девчонка. Стоит такая симпатичная, вся из себя растерянная, лицо красное, плакать стесняется. Что-то лопочет не по-русски. И так мне ее жалко стало.
Подвел к костру. А она, как увидела людей – не выдержала. Глаза – сразу мокрые – испереживалась. Валерка, разумеется, тут же к ней, дескать, подающий надежды, большой писатель, то да се. А она, наоборот, от него отодвигается ко мне поближе. Перевести его умные речи не может, а нутром женским чувствует, кто понадежней будет. В конце концов вижу, прячет в мою ладонь свои пальчики. Взял я ее тогда за руку и привел к себе в общагу.