Если Полина меня обвинит в измене, то это будет несправедливо. Ведь то, что здесь происходит, – просто какой-то абсурдный сон сумасшедшего. Возможно, он снится Борису. А я ни при чем.
– Вам помочь? – сурово спросил Анатолий, не замечая абсурдности вопроса: в этот момент я обнимал Алевтину.
Она достала платок, вытерла слезы, промокнула нос и, вымучивая из себя улыбку, проговорила:
– Толик, познакомься, это Стас.
Алевтина произнесла это с таким значением, будто само имя должно было ему все сказать. И, видимо, сказало. Анатолий как-то странно дернулся, будто его ударили под дых, и с явной неприязнью посмотрел на меня.
– А это Толик, – представила мне Алевтина соседа Бориса. – Мой одноклассник и друг детства.
Не помню, называл ли я свое имя Анатолию при нашей первой встрече. Во всяком случае, он по этому поводу не высказал никакого удивления. Но по его реакции я понял, что Алевтина ему обо мне, вернее о Стасе, что-то рассказывала и это что-то ему совсем не нравилось. Он был явно в нее влюблен. Безответно и думал, что тайно. Во всяком случае, у меня создалось такое впечатление.
– А мы ведь с вами встречались, – сказал я Анатолию, чтобы как-то разрядить обстановку. – Неужели не помните? В квартире Бориса. Вы меня еще приняли за сантехника.
– Помню, – хмуро произнес он и ничего больше не добавил. В прошлый раз Анатолий был намного разговорчивее. Все дело в Алевтине. Он меня к ней ревнует. Его тоскливо-собственнический взгляд, каким он, почти не отрываясь, смотрел на нее, был просто смешон.
Алевтине ситуация нашего первого знакомства показалась забавной. Или она воспользовалась случаем, тоже чтобы разрядить обстановку.
– Толик принял тебя за сантехника?! – с наигранной веселостью воскликнула она. – Расскажите!
Инициативу рассказчика взял на себя Анатолий. По реакции и по тем репликам, которые вставляла Алевтина, я понял, что Бориса она не знает, вообще слышит о нем впервые.
– Нет, ну надо же! – восхитилась Алевтина. И теперь смех ее звучал искренне. Не знаю, что такого уж смешного она нашла в этой дурацкой истории. Мне стало неприятно. «По ее веселому виду и не скажешь, – зло, несправедливо подумал я, – что только вчера у нее убили мужа. Не пристало так вдове веселиться». А потом вдруг понял, почему на нее разозлился. Я ревную. Тоже, как и Толик, ревную. И, что самое ужасное, ревную не только к Анатолию, но и к мертвому Стасу. Ведь это не меня она представила в этой нелепой ситуации, не меня любила и ждала все эти годы. Я просто самозванец поневоле. И, как только она узнает, что я не Стас, тут же и потеряет ко мне интерес.
Мне стало обидно, но, как ни странно, ревность меня отрезвила (обычно бывает наоборот), вернула на твердую почву реальности. Я смог наконец нормально соображать. И тут же с ужасом обнаружил одно грубейшее несоответствие. Алевтина во мне сразу узнала Стаса. Допустим, мы похожи, но знала она его, когда ему было восемнадцать. Но главное даже не это. Алевтина сказала, что я – то есть он – совсем не изменился. И ведь Стас, тот тридцатилетний Стас, был сфотографирован возле этого самого магазина. За два месяца до своей смерти. Получается, она знала не восемнадцатилетнего, а тридцатилетнего Стаса! Он шел к ней в магазин, а Борис из него выходил, купив новый телефон. Чтобы проверить, как работает камера, он навел на первый попавшийся объект и сфотографировал. Все сходится. Получается, Борис ничего не подстраивал, а действительно случайно сфотографировал Стаса. Тридцатилетнего Стаса, направляющегося на свидание к Алевтине за два месяца до своей гибели. Он не сумасшедший, он…
Сумасшедший я. Или все мы, оказавшиеся в этом магазине. Или весь мир, давший трещину. Фотографию тридцатилетнего Стаса еще можно было как-то объяснить. Например, безумными экспериментами Бориса. Но факту знакомства Алевтины с тридцатилетним Стасом никаких объяснений найти невозможно.
– Стасик, – Алевтина прикоснулась к моему плечу своим легким женственным движением – меня передернуло, захотелось закричать, громко, на весь магазин, что я никакой не Стасик и чтобы они, все они, прекратили ломать эту совсем не смешную комедию. Но я не закричал и ни в чем не признался. Улыбнулся Алевтине, продолжая играть роль возлюбленного из ее прошлого. – Стасик, – повторила Алевтина, и я увидел, что мы одни – Анатолий вернулся на свой пост к стойке с мониторами. Правда, оттуда внимательно следил за нами. – Я хотела узнать, ты будешь продолжать расследовать убийство моего мужа?
– Конечно, – сказал я, не отрывая взгляда от Анатолия. – Он тоже все эти годы работал здесь?
– Кто? – испуганно спросила Алевтина.
– Этот твой одноклассник, – тоном ревнивого мужа сказал я. – Ты ждала меня, а он не мог оставить тебя.
– Толик? – Алевтина рассмеялась и кокетливо – отчего меня передернуло – спросила: – Ты ревнуешь? Вот здорово! А знаешь, мне приятно, но только ревнуешь ты напрасно. Толик – просто друг детства. Он в самом деле был в меня влюблен в седьмом классе. – Она опять рассмеялась, весело и беззаботно. – Все давно прошло, успокойся. Сразу после армии он женился, у него двое детей, мальчик – ему сейчас десять, и девочка пяти лет. У Толика вместе с его отцом был свой бизнес, и очень успешный. Но года два назад или около того они разорились. Жена от него ушла, забрала детей, отец… погиб при каких-то странных обстоятельствах, я точно не знаю. Мы случайно с Толиком встретились на улице. Он был в таком состоянии… Я его даже не сразу узнала.
– Пил? – грубо, совершенно не проникнувшись печальной судьбой Толика, спросил я.
– Ну… да. Работы не было, денег ни копейки. А у нас как раз охранник уволился. Вот я ему и предложила в наш магазин пойти.
– Понятно. Пустила козла в огород.
– Да чего ты злишься? – возмутилась Алевтина. – Столько лет пропадал, а теперь явился и права качаешь.
Она замолчала, надувшись. А может быть, вспомнив, что особенно резвиться у нее нет повода – все-таки муж в морге с проломленной головой, предстоящие похороны, допросы полиции. Я действительно на нее злился. И ревновал: и к Толику, и к Стасу, и ко всем мужчинам, которые так или иначе соприкасались или могли соприкоснуться с ней в будущем. И предъявлял права собственности, хотя чего-чего, а уж на это-то не имел никакого права – я был знаком с ней полчаса. Но больше всего я на нее злился из-за того, что она все эти незаконные чувства во мне вызывала.
– Так ты будешь расследовать убийство? – перестав дуться, но каким-то совсем другим тоном, деловым, отстраненным от всяких интимных чувств, спросила Алевтина.
– Буду, я же сказал.
– Спасибо. – Она сжала мое плечо, выражая таким образом благодарность. – Понимаешь, мне кажется, что они подозревают меня. Думают, что это я убила.
– Вот как? – Для меня это не стало новостью. – Полиция в таких случаях подозревает всех подряд, а в первую очередь – близких родственников.
– Да, я знаю, но дело не в этом. У Володи… у мужа обнаружились какие-то акции, счета за границей. Оказалось, что он очень богат, а я, честное слово, не знала. Но они не верят, считают, что мне была выгодна его смерть. А тут еще свекровь масла в огонь подлила. Рассказала следователю, что у нас были не самые идеальные отношения. Идеальные отношения! Да разве возможны были какие-то идеальные отношения с моим мужем? Стерва! Она всегда меня не любила.
– А у вас были плохие отношения?
– Ну не то что плохие… Просто… он был таким замкнутым, весь в себе, а считалось, что он весь в работе. Знаешь, мне всегда казалось, что Володя ведет двойную жизнь.
– В смысле, изменяет?
– Нет-нет, в смысле, что он не тот, кем хочет казаться. Ну вот и эти деньги. Откуда они взялись? И никто не знал, что у него столько денег. Я его временами боялась.
– То есть он что-то такое себе позволял?
– Да ничего он не позволял! Просто он… я не знала, о чем он думает, а он все время о чем-то думал, весь погружался в мысли.
– Ну, – усмехнулся я, – люди часто погружаются в мысли.
– Нет-нет, тут не так. Он был здесь и не здесь. А это страшно. – Алевтина вдруг замолчала и испуганно на меня посмотрела. – Плохо так говорить про мертвого, особенно если он был твоим мужем. Но ты мне помоги, Стасик, хорошо? Найди убийцу.
Я обещал помочь. Алевтина опять заплакала. Утешая, я снова обнял ее за плечи. Слава богу, наваждение прошло: я больше не испытывал к ней никаких чувств – ни плохих, ни тех, недозволенных, противозаконных. Мы договорились встретиться вечером в семь у магазина. В это время она заканчивает работу.
Я вышел на улицу, опять на мгновение отразившись в зеркальной двери. Настроение у меня резко поднялось. Но уже подъезжая к нашему офису, спохватился: телефон я так и не купил.
Конечно, Полина знала, куда я поехал, конечно, она прекрасно понимала, что еду я туда не затем, чтобы купить телефон. Но почему-то это упущение привело меня в настоящее отчаяние. Я чувствовал себя подлецом и предателем, будто совершил измену.
Да это и была измена. А как по-другому назвать то, что со мной произошло? Мне казалось, что я весь пропах духами Алевтины и что, как только войду в офис, Полина все поймет.
Я боялся с ней встретиться, не представлял, как заговорю – что бы ни сказал, голос мой будет звучать фальшиво. Поднимаясь по ступенькам нашей конторы, я ощущал себя неверным мужем, возвращающимся домой на рассвете: жена не спит, прислушивается, не хлопнут ли дверцы лифта, не раздадутся ли шаги, за ночь вся извелась… Мне захотелось сбежать, но тут я услышал голос Полины – спокойный, деловой: она вовсе не ждала меня, а разговаривала с клиентом. Вздохнув с облегчением, я вошел в офис. И замер от удивления – в посетительском кресле сидел Борис. Вот уж кого я не ожидал увидеть!
– Привет! – поздоровался он таким будничным тоном, будто ничего не произошло: не было фотографии Стаса, не было этой непонятной вечерней «прогулки» к Алевтининому магазину, не было вчерашних его откровений. Полина тоже выглядела настолько естественно-обычной, что я подумал, а происходили ли все эти события на самом деле? Может, на меня нашло кратковременное помешательство и все это мне просто представилось? В последние дни мне часто так казалось. – Вот, привез камеру, – сказал Борис.