– Со мной пойдешь или тут останешься?
– А куда идти?
– Ко мне в гости. Так что решила?
– Ладно.
Он выводит меня наружу – как я понимаю, карцер находится в подвале. Вот почему там было так холодно, а теперь тепло, пахнет чем-то терпким и необычным. Мужчина ведет меня по ступенькам наверх, к высоким дверям – в комнату, посреди которой стоит большой письменный стол, у стен – книжные шкафы, полки заполнены папками и книгами. Перед столом – кресло.
– Садись, Элиза Климковская. Вот сюда, в это кресло.
Я влезаю прямо с ногами, мне здесь почему-то уютно и спокойно. Мужчина смотрит на меня теплым внимательным взглядом, и мне хочется плакать, но я не буду, ни за что.
– Вот, это, кажется, твое?
Он кладет передо мной мои сережки. Я молча вдеваю их в уши; хоть и больно, но это пройдет. Главное, что они опять у меня.
– Расскажи мне о Медвежонке.
Этого я не ожидала. Чего угодно, но не этого.
– Я не знаю, что рассказывать.
– Откуда он у тебя?
– Подарили.
Я пытаюсь как могу рассказать этому человеку, как ездила из одного интерната в другой, и какие у Медвежонка грустные и все понимающие глаза, и что мне с ним хорошо, я его люблю и не отдам… А седой мужчина смотрит на меня все тем же взглядом, от которого почему-то хочется плакать… смотрит и молчит.
– А почему ты побила девочку и воспитателя?
– Они хотели у меня его отнять.
– Ты в этом уверена?
– Да. А та, вторая, сережки забрала…
Он молчит, раздумывая о чем-то, я сижу и смотрю на него.
– А ты любишь читать, Элиза?
-Да.
– Ты, наверное, не хочешь у нас оставаться?
– Мне все равно.
– Ну ладно. Сейчас придет Ефимовна, поведет тебя в столовую, и все как-то образуется. Завтра пойдешь в школу, а там и Новый год не за горами, елка будет, подарки… ты что хочешь на Новый год?
– Куклу с такими волосами, как у принцессы, в розовом платье, и чтоб глаза закрывались, а не нарисованные были.
– Ну, это уже другой разговор, мне нравятся люди, которые знают чего хотят, – седой человек смеется. – Иди, обедай, отдыхай и постарайся никого не побить – ну хотя бы сегодня. Постараешься?
-Да.
В комнату входит Ефимовна, берет меня за руку и ведет в столовую. В коридоре мимо нас пробегает заплаканная воспитательница – она уже одета в синее пальто с большим пушистым воротником.
– Иди сюда, вот столовая. – Ефимовна гладит меня по голове. – Валя, давай еще порцию.
– Вот, прошу. – Валя, молодая и улыбчивая, заинтересованно рассматривает меня, как какого-то экзотического зверька. – Так это и есть наша сегодняшняя арестантка?
– Не болтай зря. Кушай, маленькая, кушай.
– А тощая – одни глаза!
– Мало им, что дите от голода прозрачное совсем, так они давай ее в подвал, а ведь запретил же новый директор! А она молодец, в зубы им смотреть не стала.
– Ешь, малышка, не наешься – добавки дадим. Что, уволил директор Настену?
– Уволил. И старшую тоже уволил… давно пора. Вылетели обе в один момент! И поделом. Где это видано – детей в подвал холодный да на голый пол? И серьги из ушей у ребенка вырвала разве что не с мясом! Я как увидала у нее эти серьги – так мигом к директору! Давно пора было их уволить. Дети эти и так судьбой обиженные, а они, фифы, повадились. Фашистки какие-то… Кушай, Лиза, кушай побольше. Ой, тощая какая, одни косточки…
Уже потом я узнала, что мой спаситель – это Павел Семенович Рожков, заслуженный учитель республики, жизнь положивший на нас, обделенных родительской лаской детей. Уже потом я поняла, что Павел Семенович – единственный отец, который был у меня. У нас у всех – воспитанников березанского интерната. А сейчас я точно знаю, что он, Учитель, – это еще один подарок судьбы мне. И Рыжему тоже. И еще многим.
4
– Ну, как там Ирка?
– Плохо. – Рыжий раздраженно вскидывает плечи. – Сначала не хотели ее принимать, потом все-таки приняли, положили в бокс, я сегодня звонил туда. Плохи дела, легкие почти не функционируют – распад, кровохарканье. А еще организм у нее ослаблен… за столько-то лет ее занятий, да… Шансов нет, Лиза, это только вопрос времени, и его уже немного.
– Почему мы тогда не остановили ее, Вадик?
– Лиза, Ирка сделала свой выбор, понимаешь? Она была совершеннолетняя, отлично знала, что такое хорошо, а что такое плохо. И она сама выбрала – самостоятельно. Помнишь?
– Да, но…
– Мы пытались ее остановить, все время пытались.
– Но не смогли. Я понимаю, но…
– Все, Лиза. Тема закрыта. За что боролась, на то и напоролась.
– Неужели тебе ничуточки не жаль ее?
– Жаль. Да, мне очень жалко ее, дуру, она же была умная, способная, у нее все получалось, ты помнишь? У меня плохо шли гуманитарные науки, тебе математика совсем не давалась, Стас… Черт подери! Кук вообще из двоек не вылезал, а у Ирки все получалось одинаково хорошо, и мне горько, что она так поломала свою жизнь, но это был ее собственный выбор, и потому я больше на эту тему говорить не желаю. Как там Андрей?
– Спит.
– Вот и хорошо. Давай поедим, я проголодался. Разбудим Андрея?
– Я только недавно покормила его.
Я пытаюсь не называть своего подопечного по имени. Ну какое имя может быть у человека, у которого и лица-то нет? И меня раздражает его присутствие, я привыкла жить одна. Даже Рыжего я не в состоянии переносить рядом слишком долго, он об этом знает и не обижается. У каждого свои тараканы в голове, мои – склонны к одиночеству.
Мы молча едим борщ, думая каждый о своем. Нет, не так. Мы думаем об Ирке, это понятно, но теперь, когда Рыжий заупрямился, больше не будем говорить о ней. Я знаю, когда надо остановиться.
На улице слышен страшный шум – в нашем доме есть несколько квартир, в которых живут старые трухлявые ведьмы. Когда я поселилась здесь, то пыталась быть с ними вежливой – что оказалось наивно и неосторожно с моей стороны. Старые дуры моментально сели мне на голову. Матвеевна принялась каждый день «приходить в гости» – рассказывать о своей молодости, негодницах-невестках, застарелом геморрое и бог весть о чем еще. А во дворе говорила, что я неряха и нищенка, проститутка и бродяжка.
Семеновна постоянно одалживала у меня то да се – без отдачи, а Ивановна передавала мне местные сплетни и рылась в моих вещах. Не знаю, что она хотела там найти.
Венцом творения была Антоновна – хоть о мертвых либо хорошо, либо ничего, но бабку такая шиза скосила, что туши свет, бросай гранату. Она говорила, что я собираюсь ее зарезать.
Закончилось все тем, что меня навестил местный участковый. До него дошли слухи, что в комнате поселилась женщина легкого поведения, потенциальная убийца и вообще темная личность. Наверное, мне опять повезло – участковый Симонин оказался нормальным парнем, который сразу понял, что к чему. Мы весьма мирно поговорили и уже через полчаса пили чай с печеньем, а я все никак не могла понять, как же так могло случиться, что обо мне поползли такие слухи. Особенно удивило меня обвинение в покушении на убийство. Если бы в ту минуту Антоновна попалась мне под руку, убийство я бы, наверное, совершила.
– Ну ты пойми, у них же у всех не все дома – склероз, живут одиноко, единственное развлечение – косточки соседям перемывать, а что там друг другу перемоешь, когда все поезда уже ушли давно? А тут ты – такая добыча! Понимать надо…
– Но почему она решила, что я хочу ее зарезать?!
– Говорит, что у тебя есть большой нож.
– Есть, капусту на борщ шинковать. А у тебя нету?
– Есть. Ну, не в этом дело. Бабка понемножку сходит с ума, вот и все. Слушай, зуб болит – сил нет, а за талоном бегать некогда…
– Поняла. Приходи завтра с утра ко мне в поликлинику, купи ампулу лидокаина, полечу.
– Вот хорошо! Не было бы счастья, да несчастье помогло.
С тех пор мы с Симониным друзья. Он неплохой мужик, по крайней мере ничем не напоминает наших правоохранителей, которые отличаются от простых смертных крайней степенью наглости, цинизма и жестокости. Во всяком случае, я уверена: Володька Симонин нипочем не станет избивать кого-то до смерти, трясти карманы с целью обогащения или брать взятки.
А вот соседок с тех пор я на порог не пускаю, они шипят мне вслед, как змеи, но не трогают – уверены, что Рыжий бандит и мафиози, а Симонина я подкупила, только мне на это плевать с пожарной каланчи. С чего это они так раскричались? И словарный запас у милых старушек такой, что матерые зэки будут конспектировать их с благодарностью.
– Чего это они там орут? – Рыжий собирает тарелки и складывает их в раковину. – Лиза, послушай, тебе нужно переехать отсюда, а теперь, когда вторая комната тоже твоя, можно их продать и купить однокомнатную квартиру, денег на доплату наскребем. А Сашка…
В дверь позвонили. Я вздрогнула – звонок требовательный и резкий. Так звонит человек, который чувствует за собой право беспокоить кого угодно в любое время. Тот, за чьей спиной стоит система.
– Полиция там, что ли? – Рыжий встревоженно смотрит на меня. – Иди, Андрея разбуди.
Но он и так уже не спит. Сидит на диване, в глазах тревога.
– Иди в спальню, спрячься в шкафу и сиди тихо. – Рыжий помогает ему встать. – Сядешь на дно шкафа, за Лизиными платьями. Лиза, ступай, открой.
Я иду в пропахший перегаром коридор. Иногда я заливаю Сашкин санузел хлоркой, чтобы миазмы не просачивались ко мне, но сегодня не тот день. Что ж, служба в полиции – штука суровая.
– Гражданка Климковская?
Крупный экземпляр, еще молодой, вполне приглядный. Только глаза, холодные и прозрачные, портят впечатление.
-Да.
– Капитан Остапов. Я должен задать вам несколько вопросов.
– Я слушаю.
За спиной у капитана сбились в кучку мои соседки по дому с возбужденным блеском в гноящихся глазах. С такими лицами ходят на чужие похороны, чтобы посмотреть на покойника, или на свадьбы, чтобы поглазеть на молодоженов.
– Проходите в помещение.
Я приглашаю парня в общую кухню и закрываю дверь перед самым носом Ивановны, которая уже примерилась просочиться в коридор с надеждой обо всем узнать. Я вовремя заметила ее маневр и хлопнула дверью в сантиметре от ее крючковатого носа. Вот пусть теперь выклюет себе печень, старое чокнутое чучело.