На фоне этой шумной и безвкусной толпы, являющей собой торжество среднего класса, выделяется один молодой человек. Благодаря безукоризненным манерам и отличному покрою фрака в нем легко распознать англичанина. Рядом с ним находится очаровательная девушка, судя по всему, его невеста. Английский джентльмен неприятно удивлен бесцеремонностью французской публики. Одной рукой он пытается оградить свою спутницу от галдящих и толкающихся соседей, другой машинально приглаживает белокурые усики. Во взгляде его читается оскорбленное достоинство и плохо скрытое пренебрежение — он явно ставит себя выше собравшихся здесь людей. В душе молодой человек корит себя за то, что привел сюда невесту. Возможно, все это выглядело бы забавным, будь он один. Но вот Джоан — юной девушке из приличной английской семьи — здесь явно не место!
В этот момент к нему приближается непомерно толстая проститутка со всклоченными льняными волосами — издали ее можно принять за потрепанный штормом галеон. Не разглядев в толчее миниатюрную англичанку, она фамильярно хватает юношу за рукав и лопочет: «Привет, mа chérie! Ты любить меня сильно, да?» Сконфуженный англичанин стряхивает ее руку и спешит удалиться вместо со своей невестой.
В фойе уже нечем дышать, шум становится непереносимым. В этой волнующейся, хаотически перемещающейся толпе легко различить англичан. Почти все они — заезжие коммивояжеры или туристы, тешащие себя надеждой, что наконец-то получили возможность увидеть «город любви». Им и в голову не приходит, что зрелище это безнадежно устарело. Впрочем, вечерний Париж всегда выглядит старомодно.
На диванчике сидят три нещадно напудренные толстухи (вот странно, а мне-то казалось, что данный тип женщин безвозвратно канул в прошлое вместе с их любимым Лестер-Лаунж). Все три напряженно разглядывают подол белого вечернего платья, на котором расплывается пятно от пролитого мятного ликера — пробегавший мимо официант опрокинул стакан и даже не заметил.
— Не расстраивайся, дорогая, его можно вывести, — говорит одна из подруг.
— Ненавижу этого Альберта! — возмущается другая. — Безмозглый кретин!
Затем их внимание переключается на пожилого англичанина, в котором без труда угадывается обитатель Сурбитона. Тот с опаской опускается на плюшевый стульчик рядом с многотонными парижскими гуриями и нервно оглядывается по сторонам. Он, похоже, не хотел бы, чтоб коллеги видели его в таком обществе. Но постепенно — под воздействием алкогольных паров и настойчивых взглядов соседок — его настороженность испаряется и сменяется приятной расслабленностью. Забавно, что вышеупомянутые взгляды, хоть и призваны демонстрировать сексуальный интерес, на самом деле сильно отдают материнской приязнью. Я не раз отмечал подобное выражение на лицах солидных бирмингемских матрон, когда они взирают на своих восемнадцатилетних отпрысков.
Веселые бородатые французы собираются небольшими группками и ведут нескончаемые беседы. Они тараторят с невероятной скоростью, сопровождая свою речь оживленной жестикуляцией. Время от времени кто-нибудь из них производит невероятно изящный жест: плавно поводит в воздухе правой рукой и подносит к носу сложенные щепоткой пальцы — словно нюхает воображаемый табак. Или вот еще: выдав какую-нибудь остроумную шутку, пожилой француз обязательно коснется пальцем кончика носа и подмигнет вам с заговорщическим видом.
Чем дольше вы наблюдаете за толпой, тем больше убеждаетесь, что место это представляет собой застывший во времени островок. Должно быть, точно так же развлекался и ваш дедушка, когда бывал наездами в Париже. Красный плюш и коньяк, дебелые женщины и мятный ликер, нескончаемый монотонный шум и бравурный марш из «Аиды», сама атмосфера двусмысленности и поддельной галантности — все это сохраняется неизменным на протяжении десятилетий. Какие-то неведомые гены в вашей крови узнают окружающую обстановку — точно так же, как узнают восхитительную запущенность старинного лондонского «Кафе Ройял».
Вы окидываете взглядом толпу, собравшуюся в фойе парижского мюзик-холла, и наполовину ожидаете увидеть кумиров прошлой эпохи — Трилби с Малышом Билли или знаменитого «театрального американца» лорда Дандрери — элегантного мужчину в клетчатых панталонах и с тростью из ротанга.
Тем временем оркестр начинает довольно коряво играть фокстрот, и вы ощущаете, как в душе вашей поднимается протест. Вам хочется крикнуть: «Нет, нет! Погодите, вы не можете знать этой мелодии! Ее еще не существует…» Музыка Верди звучит куда уместнее в этих стенах. Ведь здесь по-прежнему царят шестидесятые годы девятнадцатого века. За окном, как и встарь, грохочут двухколесные экипажи, а неотразимому «Эдуарду Пи» еще только предстоит появиться на свет и реализовать свою карьеру пожизненного принца Уэльского.
Белые храмы
Я сидел в ресторане, расположенном в центре Рима, неподалеку от Форума Траяна. Внезапно дверь широко распахнулась, и в зал ввалилась шумная компания весельчаков. Возбужденные молодые люди вкатили в зал, а затем водрузили на один из центральных столов некий странный предмет. Посетители отложили в сторону ножи и вилки, официанты на время забыли о своих обязанностях. Вскоре чуть ли не весь ресторан собрался вокруг стола. Смеясь и перешучиваясь, люди рассматривали принесенный предмет, который на поверку оказался огромным снежком!
Я отодвинул в сторону занавеску и увидел, что за окном идет снег. Мягкие белые снежинки тихо кружились в свете уличных фонарей и падали на крыши и мощеные мостовые Рима. Древние арки и колоннады покрылись легким пушистым покрывалом. Самый гордый и величавый город Европы чудесным образом преобразился — на время превратился в город озорных шутников. Какой-то мужчина в складном цилиндре (очевидно, направлявшийся в театр) поднял полную пригоршню снега, чтобы бросить ее в своего приятеля. Причем он инстинктивно не стал катать твердый снежок, как это делают люди в северных странах. Нет, мужчина просто взял в руки эту мягкую белизну и подбросил ее в воздух. Ветер подхватил неожиданный подарок и, раздробив его на мельчайшие частицы, унес в ночную тьму.
И тут на меня нахлынули воспоминания. Я вспомнил, как в далеком детстве мы с братом просыпались среди ночи и бежали к окошку. Затаив дыхание, смотрели мы, как снег тихо падал с небес и оседал на ветках деревьев, ковром укрывал окрестные поля. Какое это было волшебное зрелище! За одну ночь весь мир таинственным образом преображался. Казалось, будто вся земля — из солидарности с нашей невинной детской радостью — переодевалась для участия в новогодних шарадах.
Я вышел из ресторана и стоял, наблюдая, как мягкие белые хлопья кружатся на ветру. Весь Рим по такому поводу высыпал на улицу, никому не хотелось пропустить столь редкостное чудо! Мне казалось даже странным, что город с многовековой историей, город, которому много чего довелось повидать на своем веку, так непосредственно, по-детски радуется выпавшему снегу.
Проходя по улице, я увидел, как группа немолодых уже римлян с серьезным видом скатывала огромный снежный ком по склону Капитолийского холма. Даже волки, живущие в клетке возле Капитолийской лестницы, казалось, чувствовали, что происходит нечто необычное. Они смирно сидели, прильнув мордами к железным прутьям, и наблюдали за праздничной суматохой в своем городе. Мне невольно пришли на память шекспировские строки, в которых автор описывает зловещие предзнаменования, предшествовавшие смерти Цезаря. Помните, как Кальпурния рассказывает своему супругу:
Средь улиц Рима львица окотилась…
Могилы разверзались и усопших
Выбрасывали вон. Средь облаков,
Построившись в ряды и легионы,
По правилам военного искусства,
В огне сражались всадники; и кровь
Текла на Капитолий. Битвы шум
Был ясно слышен в воздухе; стонали
Сраженные в бою — и ржали кони…
По улицам сновали привиденья
С унылым воем. Так необычайны
Явленья эти, что я их страшусь.[1]
И хотя сегодняшний снег, слава Богу, не предвещал страшных бед, а напротив, прибавил веселья горожанам, тем не менее он тоже относился к разряду из ряда вон выходящих явлений. А посему неудивительно, что никто из римлян даже не помышлял о сне в эту ночь. Мужчины и женщины разгуливали по заснеженным улицам, смеясь и громко перекликаясь. Так и хотелось повторить за Шекспиром;
Какая ночь, о Кассий!..
Людям честным она приятна…
Кто подумать мог бы, что небеса так гневом
воспылают!
Я незаметно дошел до Колизея. Здесь народа было поменьше. Под снегом четко вырисовывались контуры ступенчатых скамей, на которых некогда восседали древние римляне, наблюдавшие за смертельными боями или соревнованиями колесниц. Белоснежный ковер покрывал круглую арену, так часто орошавшуюся в прошлом красной кровью. И посреди этой первозданной белизны темнел огромный крест, установленный в память о первых христианских великомучениках.
Но великолепнее всего этой необычной ночью выглядел Форум. Окутанные зыбкими снежными облаками обломки колонн и треснутый архитрав, казалось, чудесным образом исцелились и вновь обрели былую красоту и совершенство. Взору моему предстал фрагмент античного Рима — такого, каким он был две тысячи лет назад.
Следы упадка и разрушения скрылись под снежным покровом, и Форум вновь превратился в беломраморное чудо, гордость и красу всего города. Неожиданная пурга создала иллюзию прежней жизни в этом уголке Рима.
Глядя сквозь пелену снега на Виа Сакра — Священную дорогу, я видел закутанные в белые тоги призраки святых и императоров. Снова, как в древности, сюда стекались тысячи людей со всех уголков обитаемого мира — в безмолвном восхищении бродили они среди белых храмов.
Снегопад продолжался всю ночь и весь следующий день. Даже старожилы Рима вынуждены были признать: ничего подобного они не видели на протяжении последних сорока лет.