чным ядром, подобранным на подступах к Парижу, в предместье Сен-Дени, 30 марта 1814 года. Впрочем, на том же втором этаже здания «Восток», где находятся эти экспонаты, можно увидеть и саблю Петра Первого, и каску елизаветинского гвардейца, а чуть дальше – полный набор униформы российской императорской армии.
На третьем этаже здания «Восток», в зале Пелисье, – все, что касается Крымской войны 1854/56 года: от картин и вывезенных из Крыма деталей церковного интерьера или популярной во Франции детской игры «Малаховская башня» до модели орудия, подаренного Александром II Наполеону III при подписании мирного договора 1856 года. В зале Первой мировой войны – тоже военная форма различных соединений и родов войск российской армии, русские знамена и медали. Кстати, еще более трогательное воспоминание о Первой мировой войне (в исторической памяти французов запечатлевшейся ярче и мучительней, чем почти обошедшая Францию стороной Вторая) хранит обширная эспланада Инвалидов. Здесь утром 21 августа 1914 года собралось больше 9000 русских эмигрантов, как легко догадаться, по большей части политических эмигрантов, пасынков режима и правительства. Началась война, Россия была в опасности, и они (в отличие от Ленина) не желали ей ни поражения, ни краха. Они пришли, чтоб записаться добровольцами во французскую армию и помочь России выстоять. 4000 из них были признаны годными и приняты в армию. Среди них было немало социалистов, отбывших срок в русских тюрьмах. Они тоже вошли в эти «республиканские подразделения» французской армии и, хотя немало смущали боевых офицеров своими политическими взглядами, дрались отважно. Один из молодых социал-демократов, Зиновий Пешков (ставший позднее французским легионером, генералом и дипломатом), потерял руку под Аррасом. Другим повезло меньше: под Вокуа-на-Мезе (или Мозеле) погиб один из лидеров эсеровской партии Степан Леонтов. Близ Реймса, у Сент-Илер-ле-Гранда, путник, свернувший с дороги к военному кладбищу, может и ныне прочесть на памятнике русским воинам из 2-го спецполка: «Сыны Франции! Когда враг будет побежден и вы сможете спокойно рвать цветы на этом поле, вспомните о ВАШИХ РУССКИХ ДРУЗЬЯХ и принесите нам цветы». Надпись обращается к французам, оттого что трудно было в пору сооружения памятника представить себе, что русские машины помчатся когда-нибудь по этим дорогам, что сюда может занести и русского тоже. Как, впрочем, представить себе и то, что былой враг французов станет им союзником и другом. Я напоминаю об этих благодатных переменах, ибо испытываю необходимость хоть чем-нибудь утешить посетителя музея, где выставлено так много орудий смертоубийства.
Что касается Второй мировой войны, то ее символом для французов остается героический Сталинград. Материалы, посвященные Сталинграду, можно найти не только в Музее Армии, но и в Музее ордена Освобождения, где хранится ящик со сталинградской землею. История этого музея и самого этого ордена заслуживает упоминания. Призвав 18 июня 1940 года (по радио из Лондона) к сопротивлению свою страну, уже смирившуюся с нацистской оккупацией, генерал де Голль, взбунтовавшийся против своего покровителя, старого маршала Петена, героя Первой войны и коллаборациониста во Второй, спас честь Франции и обеспечил ей после войны место в лагере победителей. В Лондон к де Голлю потянулись добровольцы, и уже в первом десятке записавшихся можно найти русское имя – Николай Вырубов. Немолодой ныне, но все еще стройный и бодрый русский аристократ Николай Васильевич Вырубов и водил меня в первый раз по Музею ордена Освобождения. Дело в том, что генерал де Голль, не будучи президентом Франции, не имел права награждать своих героев орденом Почетного легиона (он сделал это позднее, став президентом). И вот он учредил как высшую французскую награду времен войны орден Освобождения. Список кавалеров этого ордена на мраморной доске открывает экспозицию музея Освобождения. Николай Васильевич Вырубов, один из немногих оставшихся на сегодня в живых кавалеров Ордена, решил составить русский список кавалеров. Это удивительный документ. Я назвал бы его скорее российским, а не русским списком, но, может, Николай Васильевич и прав – может, это и есть русский список. Дело в том, что из десятка русских кавалеров ордена не так уж много насчитаешь русских по крови. Список открывает легендарный герой князь Дмитрий Амилахвари. За Вырубовым следует по алфавиту знаменитый французский писатель Ромэн Гари, тот самый, что попросил над его гробом, в торжественно-героическом погребальном интерьере Дома Инвалидов спеть песенку Вертинского про лилового негра и притоны Сан-Франциско, ибо это была любимая песня его матушки, молоденькой московской актрисы Ниночки Борисовской-Овчинской, да и самого загадочного героя Романа Гари назвали при рождении в Москве Ромой Кацевым, а уж псевдонимы Гари («гори, гори, моя звезда»), а позднее вдобавок еще и Ажар («а жар в душе моей угас») – это уж он потом все придумал. Русские евреи вообще составляют чуть ли не треть героев в списке Вырубова, и уступают им по численности только русские армяне. Более того, братья Конюсы были и вообще чистые французы, но любили Россию, обожали все русское и женились только на русских. Вот князь Вырубов и счел, что место этим героям в русском списке, и думаю, он был прав: что сводит в эмиграции за одним столом или в одном окопе русских земляков-эмигрантов? Не примеси ж крови, не форма черепа, а любовь к России, к ее языку и культуре – куда деться от этой любви?
В Музее ордена Освобождения есть материалы, посвященные героям французской эскадрильи Нормандия-Неман, сражавшейся бок о бок с русскими, о немецком концлагере Рава-Русская к северу от Львова, где погибло 20 000 французских военнопленных…
Из музейной тишины старинного Дома Инвалидов посетитель выходит на просторы распланированной в начале XVIII века Робером де Коттом эспланады Инвалидов. Здесь часто дуют ветры, здесь неуютно в холод, но легче дышится в жару, и оттого за прошедшие века на этой лужайке смешались следы многих парижан, совершавших тут прогулки. Иные из этих фланеров оставили нам воспоминания. Жан-Жак Руссо встречал здесь во время прогулок солдат-инвалидов из богадельни. Они подрабатывали перевозом через Сену и перевезли философа на правый берег. Революционер Виктор Серж гулял здесь в пору Первой мировой войны с героем войны и поэтом Николаем Гумилевым. Они были идейные противники, но противники благородные, и Гумилев говорил Сержу о своей преданности монархии и вражде к революции. Позднее, по словам Сержа, он тщетно пытался спасти Гумилева от расстрельной пули ЧК. Да ведь и самого Сержа пришлось вскоре спасать от режима, который он накликал. Композитор Николай Набоков, кузен знаменитого писателя, да и сам неплохой писатель-мемуарист, гулял как-то по этой эспланаде с композитором Сергеем Прокофьевым. Когда они проходили мимо бесчисленных пушек, стволами которых ощерился Дом Инвалидов, Прокофьев, если верить Набокову, сказал: «Посмотри, какой у них злобный вид. Я чувствую себя тут точь-в-точь как на каком-нибудь парижском концерте. От всех этих графинь, и княгинь, и снобов в зале у меня глаза заливает кровью. Они себя ведут так, точно целый мир существует для их увеселения».
Как видите, ощеренные стволы старинных орудий приводили чувствительного композитора в дурное настроение. Что ж, он в этом чувстве не одинок.
САМАЯ ЗНАМЕНИТАЯ ПАРИЖАНКА
Не только многие иностранцы, но и многие французские провинциалы и даже столичные жители считают эту «железную даму» самой знаменитой парижанкой. Впрочем, сравнение ее с «железными дамами» современной политики или бизнеса не слишком поэтично. Вспомним лучше, что Аполлинер называл ее «пастушкой, пасущей облака». Речь, как вы поняли, идет об Эйфелевой башне, которая несколько лет назад была чуть ли не на втором месте по своей популярности среди наводняющих Париж туристов. На первое вышел тогда Центр Помпиду, но башня романтичнее: все-таки дама, все-таки парижанка, и притом, может быть, самая стройная среди всех этих весьма недурно сложенных парижанок (о лииах не говорим, «с лица не воду пить» – утешение, придуманное скорее для парижанок, чем для москвичек или киевлянок). Поразительно, что в старом добром Париже, где столько шедевров воистину старого искусства, главными приманками становятся с неизменностью сравнительно недавние творения рук человеческих – вроде того же Центра Помпиду, городка Ла-Вилетт, Парижского Диснейленда, вокзала д'Орсэ и, наконец, башни (подумаешь, 110 лет ей, что это для многовековой парижской архитектуры?). Впрочем, Эйфелева башня кажется ныне старой как мир, настолько она слилась уже с образом Парижа, вошла в его быт, литера- туру, фольклор и рекламный обиход. Даже трудно представить себе времена, когда она не торчала еще (если угодно, не «возносилась») посреди города или когда сооружение ее казалось людям со вкусом верхом безвкусицы, почти богохульством, во всяком случае, надругательством над красотою французской столицы.
Самая идея возведения чего-нибудь этакого индустриально-башнеподобно-сногсшибательного относится ко времени подготовки юбилейной Всемирной выставки, приуроченной к столетию французской революции (к 1889 году), так называемой Великой революции. Выставка эта, как торжественно объясняли тогда, «отмечая рождение современной Франции», была «должна явить собой апофеоз машин и металла, этих двух символов победы нашего разума над обскурантизмом». Как видите, вера в связь машин с разумом и победой над обскурантизмом уже тогда была безграничной (а может, демагогия беззастенчивой). При подготовке к сооружению этого «апофеоза машин и металла» были представлены самые разнообразные проекты, например, проект башни-гильотины, которая напомнила бы о главном техническом достижении Великой революции, или, скажем, проект башни-поливалки, которая в дни засухи орошала бы целый город. Победу на конкурсе одержал проект инженера Гюстава Боникаузена, который подписывался псевдонимом Эйфель. Этот уроженец Дижона уже 26 лет от роду прославился созданием замечательного моста в Бордо, позднее – созданием металлической конст