ольшой зал может разместить один 2000 зрителей. Есть еще зал комедии (655 мест) и экспериментальная студия. Дело за экспериментами. Зато неподалеку от театра теперь разместилось знаменитое зрелищное учреждение «Бешеная лошадь» («Crazy Horse»). Это женское шоу, и очень хочется назвать милых его участниц «лошадками», но справедливость требует, чтобы были учтены их размеры, их длинноногость и крупноформатность. Длинноногости в наш фетишистский век, кажется, придают особое значение. Еще законодатель любовной моды Маяковский в стихах «из Парижа о сущности любви» жаловался, что «не хватает длинноногих» (за эту жалобу он был жестоко наказан коротконогими сестрами Брик-Триоле). Люди богатые бредят ныне длинноногими манекенщицами, и весь мир точно забыл, что женщина должна быть просто «нежной и удивительной».
Я совершенно случайно попал на спектакль «Крейзи Хорс» и должен непременно поделиться впечатлениями от знакомства с их современным (и весьма дорогостоящим) спектаклем. Случилось так, что я ждал встречи со своими петербургскими издателями, которым я должен был отдать рукопись, а они как раз в тот вечер вознамерились посетить спектакль бешеных дам-лошадок. Издатели опаздывали, и мое долгое ожидание в вестибюле стало беспокоить администрацию шоу. Вышла администраторша с кокетливым бантом, и я объяснил ей испуганным шепотом, что к ним должны прийти два очень важных гостя из России. «Кто это? – спросила она, переходя на тот же испуганный шепот. – Миллионеры? КГБ? Министры?» – «Вроде того», – сказал я еще более испуганно. Тут появились мои петербургские издатели, и они не обманули ожиданий девушки с бантом: у них были заказанные по телефону билеты на кресла первого ряда. Девушка сказала, что лично мне не нужен билет и я, как лицо сопровождающее, могу встать у бара. Какой-то служитель тут же предложил мне стакан воды ценой в мою тогдашнюю шестимесячную пенсию, но я гордо отказался. Длинноногие девушки целый час маршировали в каком-то художественном освещении; ложились на особый лежак у края эстрады и очень высоко поднимали ноги. У каждой из них был какой-нибудь пошлый псевдоним (Волга-Матушка Московская, Лав-амур Любовна и так далее), но ноги у них были настоящие и очень большие. Ноги эти нависали над первым рядом, так что издатели мои, я думаю, натерпелись страху в своем первом ряду – ведь, если бы эти лошади оказались и впрямь «крейзи», они могли бы начать брыкаться и лягаться, мало ли что бывает… На счастье, дамы-лошади были нисколечко не бешеные, они были очень обходительные и вполне буржуазные, так что все обошлось благополучно. И скандалов, как некогда на «Весне священной», никто не устраивал. Иные нынче времена на авеню Монтень!
Как я уже упомянул, на престижной улице Монтеня свили гнездо разнообразные бюро французского телевидения и радио, а в доме 2 с давних времен разместилась телестудия Второго (государственного, как и Третий и еще какие-то) канала французского телевидения. Телевидение во Франции, на мой вкус, довольно скучное и робкое, но когда-то Второй канал готовил неплохое «ток-шоу» «Апостроф» (уступающее, конечно, по уровню московской ночной «Школе злословия» – кстати, и в свободной Франции все острые передачи тоже показывают после полуночи, для немногих).
В студии на рю Монтень записали однажды по весне беседу с «новой русской писательницей», вернее, новой парижской звездой – Ниной Николаевной Берберовой. Это была поразительная история, вполне на уровне новейшего телевидения. Звезде было в пору ее визита в студию на рю Монтень 88 лет. Четверть века, самые цветущие годы жизни она прожила в Париже, в гуще пореволюционной русской эмиграции – была женой Владислава Ходасевича, а потом арт-дилера и художника Николая Макеева, влюблялась в женщин, опиралась на мужчин и дружила с ними, сотрудничала в знаменитой эмигрантской газете, мечтала о славе, завидовала богатым, состояла в коммунистической ячейке, была злой и красивой… Испортила отношения со многими в эмиграции, написав однажды в письме из оккупированного Парижа чистейшую правду: выжить при немцах можно. Если ты, конечно, не еврей… Они с новым мужем жили прилично: торговля картинами шла при немцах как никогда. Но после войны беглецы вернулись в Париж, и ей пришлось худо. Вдобавок она отбила у мужа любовницу, и они разошлись…
Она уехала в США, нашла там преподавательское место в университете, а в старости, уйдя на пенсию, села за мемуары. Вдохновили ее подцензурные мемуары Ильи Эренбурга. Вот ведь можно написать хотя бы полуправду, хотя бы четвертьправду, и будет успех. А она свидетельница великой эпохи, другие свидетели и обидчики поумирали, она напишет что хочет… Она написала прекрасную мемуарную книжку («Курсив мой»), выпустила ее по-английски, потом по-русски… Ну да, она свела счеты со всеми, кто ее недооценил когда-то, кто был известнее, удачливее или просто богаче, кто погиб на войне… Успех пока не приходил. Во Франции о ней никто и слыхом не слыхивал.
Книга только-только стала добираться в Россию. Давали друг другу на ночь почитать. И тут в Россию пришло вольное книгопечатание. Мемуары появились в многотиражном журнале. Это был прорыв. Книга была талантлива, а русский читатель хотел услышать про эмиграцию. И конечно, он не мог судить издали о том, с кем сводит счеты обиженная Нина… И все же книга дошла до читателя. Это была победа.
А тут случилось второе чудо. Французская переводчица наткнулась на сборник рассказов, который Нина Берберова издала после войны (скорей всего, за свой счет) в дышавшем на ладан русском издательстве «ИМКА-пресс». Переводчица перевела один рассказ и отдала в так же дышавшее на ладан провинциальное издательство «Акт-сюд». Мечтая выжить, издательство выпустило серию тонких карманных книжечек с расплывчатым грифом «Роман». Как раз к сезону отпусков. Чтоб было о чем поговорить, вернувшись из отпуска. «Я тут на пляже прочитал русский роман…» – «Войну и мир?» – «Нет, нет… “Аккомпаниаторша”… Какая-то Нина… Бр… Др… Знаешь, как у них, у русских… А что, неплохо!»
Произошло чудо, называемное «бестселлером». Издательство «Акт-сюд» было спасено. Издательство перевело все, что когда-нибудь писала Нина Берберова. Нине было в ту пору 87 лет. С тех пор выросли поколения французов, считающих Нину Берберову главной русской писательницей. Снобы оговаривают, что после Толстого, Достоевского, Чехова и Солженицына… – А кто такой Бунин? – Справьтесь у Нины…
Ей было 88 лет, когда она, автор никем не замеченной книжечки, изданной в 1949 году в Париже, пришла в студию на рю Монтень. Она была к тому времени во Франции русской литературной знаменитостью номер один. Она съездила и в Россию, которую не видела семьдесят лет… Она доживала последнее пятилетие в Америке в лучах своей мировой славы…
Урок для пишущих. Надо писать на века. Или дожить хотя бы до 90 лет.
Те, кого не утомили витрины и правобережная роскошь «отелей», могут еще с полчаса побродить по авеню Георга V (по-здешнему он Жорж Сенк) с двумя его знаменитыми международными отелями (в домах № 31 и № 35), поставляющими клиентуру для самых дорогих здешних магазинов и ресторанов, полюбоваться дворцами в стиле Людовика XV (дома № 11, 13, 15), где ведут свою непыльную работу сотрудники иностранных посольств, а также более поздними солидными строениями, где разместились банки, богатые фирмы, штаб-квартиры промышленников, а также радио– и телекомпании. На улицах, прилегающих к элегантной, мирной площади Франциска I, и на самой площади наряду с отелями в стиле Людовика XV (вроде отеля Клермон-Тоннер, где разместился самый что ни на есть Пьер Карден) можно увидеть фонтан работы знаменитого Давиу: белеет мрамор, плещет струя, утекает время нашей бесценной жизни…
Вокруг да около Елисейских Полей-4. Рю Колизе, Боэси, Берри
И что-то в тумане дрожало, рябило,
И хором бояре гудели на сцене…
И было приятно, что все это было
Не где-то в Торжке, а в Париже, на Сене.
Если идти по правой стороне Елисейских Полей в сторону Триумфальной арки, то не слишком знаменитая улица Колизея (rue Colisée) попадется вам почти сразу же после «клумбы» Рон-Пуан. Театр-колизей тут действительно существовал когда-то, с 1671 до 1780 года. В нем показывали спектакли, устраивали всякие праздничные представления, но в 1780 году колизей этот разломали, а название пристало к улице, и ни один мэр его отчего-то не поменял на более партийно-выгодное (во Франции это делают повсеместно, меняя то Голля на Тореза, то Дзержинского на мать Терезу и обратно). Земли эти, как и те, по которым пролегли нынче престижные авеню Матиньон, Елисейские Поля и улица Фобур-Сент-Оноре, принадлежали некогда графу д’Артуа, но с тех пор много воды утекло в Сене.
Нас, как вы, наверное, заметили, наряду с прочими занимают события XX века, а в нем – жизнь нищего и блистательного «русского Парижа». С этой (пусть даже несколько специфической) точки зрения малозаметная Колизеевская улица не так уж и скучна. Ее близость к Елисейским Полям определила ее привлекательность для тех русских изгнанников, кто, не поддавшись унынию, вступил в борьбу за существование. В первую очередь это были женщины, причем женщины-аристократки, те самые «принцессы на горошине» (по-русски «принцесса» – это «княгиня»), которых В.И. Ульянов (Ленин) в своей партийной статье «О партийной литературе» назвал «скучающими героинями». Они и впрямь оказались героинями, а скучать в Париже этим обнищавшим дамам (в отличие, скажем, от возлюбленной самого Ленина Инессы Арманд) было некогда. Оказалось, что нежные их ручки приспособлены для шитья, вышивания и стирки, а в голове у них есть устройство, необходимое для ведения «дел»: они оказались деловыми дамами, или, как нынче выражаются, «бизнесвумен».
В 1924 году в доме № 5 по улице Колизея открылся русский (точнее, может, русско-грузинский) дом моды «Имеди». Открыла его графиня Анна Ильинична Воронцова-Дашкова, урожденная княгиня Чавчавадзе. Надо сказать, это был не единственный «грузинский» дом моды в Париже: в полукилометре от рю Колизе, на рю Вашингтон, открылся дом моды Нины Шервашидзе, урожденной Мхеидзе (в доме № 32). Трудно даже сказать, кто больше сделал для тогдашнего парижского увлечения «грузинской модой» – красавицы княгини, шившие в своих ателье вечерние платья, или красавцы джигиты, плясавшие по вечерам в русских ресторанах (их в этом углу было множество – и на Елисейских Полях, и на авеню Ваграм, и на Буасси-д’Англас) и сводившие с ума дочек американских миллионеров. Так или иначе, и русское, и грузинское было в моде в ту межвоенную эпоху, в «золотой век» русской колонии в Париже. Муж деловой графини Анны Ильиничны Воронцовой-Дашковой был, кстати сказать, в «старое доброе время» наместником императора Николая II на Кавказе, и осведомленный французский обозреватель писал по поводу ателье «Имеди» и его хозяйки: «Трудно впасть в преувеличение, говоря о мужестве, с которым дамы из высшего русского общества, изгнанные со своей родины революцией, принялись за работу».