Или мне надо переквалифицироваться в разрубщика туш мелких и средних животных.
– Что ж, по рукам, – вздохнул я. – Задаток? Она протянула мне конверт:
– Здесь три тысячи. Единственное условие: я буду вести расследование совместно с вами. Идет?
– Как это? – был неприятно поражен я.
– Вам же пригодится помощник?
– Нет. – Конверт я не взял. Она положила его на стол.
– Но, согласитесь, кто, кроме меня, больше заинтересован в результатах расследования?
– Послушайте, Татьяна, вы кем работаете?
– Работала – копирайтером в рекламном агентстве. Ну, чтоб вам понятнее: писала тексты для рекламы.
– Да? А вам никто не помогал? Ну, я имею в виду, тетя Ася с вами рядом не стояла, когда вы писали? Не говорила: вот здесь вы слово «мать» напишите? А вот здесь: «А не пойти бы вам…»?
Девушка слегка покраснела. Это был хороший знак. Она понимала намеки. И была, кажется, разумным человеком.
– Ладно, беру свои слова обратно, – сказала она. – Но тогда прошу вас докладывать мне о ходе расследования. Дважды вдень. Утром и вечером.
– Вы думаете, что утром будет намного больше информации, чем вечером?
– А как иначе? – Она жестко посмотрела на меня.
– Идет, – сказал я и взял конверт. – Расписку писать?
– Пишите. В случае чего сдам ее в налоговую полицию. Вот змея!
– Тогда я пересчитаю.
Я посчитал деньги и написал расписку. Передал ей документ и убрал конверт с долларами в сейф.
Пришла Римка, закопошилась в своем предбаннике. Пока она не уселась красить ноготки, я велел ей сделать еще кофе.
– Хорошо, Павел Сергеевич, – держала форс перед клиентом Римка.
Когда она поставила перед нами по чашке кофе и плотно закрыла дверь к себе, я сказал девушке:
– Приступлю к работе немедленно. Сначала опрошу вас. Прошу отвечать на мои вопросы сразу и не задумываясь. Вы готовы?
Она была готова. Еще бы! Когда б надо мной висело убийство с отягчающими, я бы рассказал даже о том, как в пионерлагере подсматривал за девочками в туалете.
– Почему, как вы думаете, задержали вас?
– Эта тетка … в лифте… Соседка… Она видела меня… И слышала, как в квартире кричали… И еще… Они там, в милиции, говорили, что на ноже – отпечатки моих пальцев.
– А ножом вы резали торт?
– Наверное.
– Кто обнаружил труп? Когда?
– Не знаю.
– Что вы делали после того, как вышли из квартиры?
– Поехала домой.
– На чем?
– Поймала машину.
– Марка машины?
– «Жигули». Восьмерка. Кажется, бежевая.
– Номер?
– Не помню.
– Что вы делали, когда вернулись домой?
– Приняла душ. Почитала. Легла спать.
– Кому-нибудь звонили?
– Нет.
– А вам?
– Звонили на автоответчик. Я не брала трубку.
– Видел ли вас кто-то из ваших соседей?
– Нет.
– Может быть, из окна? С балкона?
– Возможно.
– С алиби, значит, у вас напряженка… А мог ее убить Дима?
– Не знаю. Не думаю. Нет.
– Он подвержен вспышкам гнева? Может быть, не владеет собой – особенно, когда выпьет?
– Нет. Он на редкость спокойный и уравновешенный человек.
– Напивался ли до беспамятства?
– Никогда не видела. Он всегда контролировал себя. Сколько бы ни выпил.
– Где он мог бы скрываться?
– Где угодно. По всей России. Он журналист. У него полно друзей.
– Вы поняли, как представляют себе дело мои коллеги из милиции?
– Не знаю точно… Но скорее всего так: я пришла и увидела Диму в постели с этой… В приступе гнева зарезала ее… Потом Дима и, я испугались и сбежали…
– Вам предъявили обвинение?
– Да.
– Почему вас выпустили?
– Валерий Петрович – мой отчим – поставил всех на уши… Я дала подписку о невыезде… Заплатила залог…
– Сумма залога?
– Это, простите, не ваше дело. Я перевел дух.
– Хорошо. А как вы сами себе объясняете: что произошло?
– Ну… Я думаю, что ее убили посторонние люди… Возможно, это были грабители… Ворвались…
– Почему же тогда исчез Дима?
– Я не договорила: скорей всего бандиты охотились за Димой. Эта Оля оказалась просто ненужным свидетелем… Диму захватили и увезли. В квартире что-то искали.
– Могли у него быть дома ценности, деньги?
– Денег… Не думаю, что много… Но бандиты могли думать, что у него есть ценная вещь.
– Какая?
Она слегка поколебалась:
– Драгоценный алмаз.
– А он был у него в квартире?
– Нет.
– Но Дима знал, где он находится?
– Да.
– А вы знаете, где этот алмаз находится?
– Да.
– И не скажете мне?
– Естественно, нет.
– Теперь вопрос такой. Только подумайте. А кому известно, что вы и Дима можете знать, где хранится этот камень?
– Никому. Точнее – двум человекам. Но они, во-первых, далеко. А во-вторых, я им верю больше, чем себе.
– Завидная уверенность… А мог Дима обладать информацией, кому-то здорово мешающей? Какой-нибудь дискетой, кассетой?
– Наверно.
– Он проводил журналистские расследования?
– Думаю, да.
– Но он ничего не говорил вам об этом?
– Он никогда не рассказывал о своей работе.
– Так… У вас нет ли случайно фотографии Дмитрия?
– Случайно – есть.
Она была предусмотрительной. Даже чересчур. Татьяна достала из сумочки фото. На ней были запечатлены они с Дмитрием. Фотография была сделана зимой. Они стояли, слегка обнявшись, на каком-то заснеженном поле. Полуянов щурился от морозного солнца. Лицо его было не слишком хорошо видно. Но на первый случай сойдет.
– Я возьму фото… Пожалуй, пока все… Вы по-прежнему настаиваете, чтобы я перед вами ежедневно отчитывался?
– Да.
– Тогда жду вас здесь в двадцать три ноль-ноль. Наверно, у меня будут к вам еще вопросы.
– Я приеду, – милостиво согласилась она. Встала и подала мне руку.
Рука была сильная. Пожалуй, излишне сильная для девушки. И совсем невлажная. Она, похоже, перестала волноваться. И на мои вопросы отвечала правдиво.
– До вечера.
– Желаю удачи.
Я проводил ее до дверей офиса. Римка послушно встала, пряча под столом полунакрашенные ногти.
Я вернулся к себе и уселся в любимое кожаное кресло. Жара набирала обороты. Из распахнутого окна тянуло, как из сталеплавильной печи.
Похоже, ключом к разгадке был пресловутый Димка. Дмитрий Полуянов, специальный корреспондент «Молодежных вестей». Надо искать его. «Ох, какой я догадливый…» – самоиронично подумал о себе, любимом.
– Римка! – заорал я. – Я уезжаю! Буду вечером! Если что, звони мне на мобильный или на пейджер.
Римка не могла скрыть своей .радости. Целый день она сможет – за мои деньги – точить когти и играть на компьютере.
– Будешь занимать телефон – во! – Я продемонстрировал ей немаленький кулак.
– Что ты, Пашенька, – промурлыкала она. Я надел солнцезащитные очки и поспешил к своей «восьмерке». План действий на сегодня уже сложился у меня в голове. Дел хватит. Надо шустрить.
Не каждый день сваливается на голову клиент с полусотней «штук» зеленых. Этак можно квартиру прикупить взамен моей коммуналки. Двухкомнатную, в центре…
Если бы я знал, включая зажигание в духоте машины, какими неприятностями будет чревато для меня дело, за которое я столь опрометчиво взялся! Когда б я хоть на минуту мог представить, сколь мощные силы начнут противостоять мне – я бы не мечтал о том, как распорядиться еще не заработанными деньгами, а помчался возвращать молодой даме, этой богатенькой Татьяне Садовниковой, задаток.
И еще своих, пожалуй, приплатил бы…
Из офиса Павла она вышла в совершеннейшем раздрае.
На вопросы Синичкина отвечала словно во сне. Двигалась и говорила, собрав в кулак всю свою волю. Даже две чашки кофе не помогли.
Павел произвел на нее благоприятное впечатление. Но чем конкретно понравился он ей? Она была в таком состоянии, что не смогла бы сформулировать.
Пожалуй, больше всего понравились его внимательные глаза. Мягкий тон. Его спокойная манера разговора контрастировала с широкими плечами Павла и огромными его кулаками. Таня сразу безотчетно почувствовала, что такому человеку можно доверять. Больше того: ему, казалось, можно вверить свою судьбу.
Выйдя из здания, где помещался офис Павла, Таня принялась беспомощно озираться. В этом районе Москвы она бывала не раз. Все казалось ей смутно знакомым. Но сейчас Таня не могла сообразить, где она находится, как ей выбраться отсюда. И где ее дом.
Она встряхнула головой, сделала над собой усилие и вдруг поняла, что отсюда – всего минут семь езды до дома ее матери. И ей вдруг отчаянно захотелось – так же, как в раннем детстве, когда обида или детское горе переполняли ее, – прибежать к матери, уткнуться в нее и выслушать бессвязные, ласковые слова сочувствия.
Татьяна отогнала слезы, сдерживаясь из последних сил, и подняла руку, подзывая такси. Остановилась машина, Таня села и назвала адрес мамы. Откинулась на заднее сиденье и закрыла глаза. И едва ли не тут же провалилась в сон.
Прошедшую ночь Таня не спала. Разве можно уснуть в камере, где на восемь нар – тридцать заключенных женщин! Где стоит невыносимая жара – наверное, все шестьдесят градусов. Дышать нечем. Кашель, стоны… А эта вонь!
От параши, от женщин, от белья, сушащегося на веревке под потолком… "Дура я дура, – думала Таня. – Я третьего дня квартирами нашими брезговала. Все о вилле своей вспоминала. Сейчас бы растянуться – хоть на жестком диване, хоть на полу.
Остаться одной, завернуться в чистое белье, провалиться в блаженный сон…"
Весь вчерашний день ее допрашивали. В основном следователь – полная, потеющая тетка в очках. Ее глаза под сильными стеклами-лупами были словно щелочки. Едва Таню ввели в ее кабинет, она уже смотрела на нее с неприязнью.
Метод допроса был: по двадцать раз повторять, в разных формулировках, одни и те же вопросы. Под конец Таня уже не соображала, что говорит. Отвечала, как автомат. Видать, следовательша того и добивалась: чтобы Таня потеряла контроль над собой и что-то выболтала. Слава богу, хоть не били. А Таня с ужасом ждала этого…