ских и прежде всего религиозных явлений. Практика показывает, что с изменением природных условий, демографической ситуации, с эволюцией техники соответственно так или иначе видоизменяется хозяйственная система и до некоторой степени социальная организация. Напротив, такого рода связи процессов, протекающих на уровне базиса, с идеологической надстройкой весьма опосредствованны. Поэтому прямых корреляций здесь зачастую не наблюдается. Следовательно, реконструкция базисных явлений допускает процедуру сравнительного исследования в рамках единого или же близких ХКТ[13], тогда как реконструкция особенностей идеологии требует применения более изощренных приемов. Ведь именно в сфере надстройки прежде всего проявляется этническая специфика, вследствие чего с распадом крупных этнических общностей на отдельные сегменты черты их прежнего родства сохраняются дольше всего именно в надстроечных явлениях, притом что хозяйственная специфика и социальная организация этих сегментов могут сильно различаться.
Для процедуры конкретно-исторических реконструкций весьма полезным оказывается вычленение отдельных функционально связанных между собой явлений, составляющих устойчивые блоки, не имеющие четкой формационной принадлежности (например, использование специфических природных ресурсов с помощью особой технологии, требующей ведения вполне определенного образа жизни). Вообще вопрос о функциональной зависимости и взаимной обусловленности различных элементов общественной структуры, поставленный в свое время функционалистами, остается в значительной степени неизученным. Между тем с точки зрения разработки методов реконструкций древних общественных структур он является одним из фундаментальных.
В методическом отношении весьма важным представляется также вопрос о механизме взаимовлияний и в особенности о том, могут ли внешние влияния (а если могут, то какие именно и в какой степени) изменить действие закономерностей, присущих изучаемым обществам. Если археологические источники позволяют установить факт контактов, то сами по себе они часто не несут информации о характере и последствиях таких контактов. Кроме того, далеко не все контакты оставляют след в материальной культуре. Особенно трудно порой бывает обнаружить контакты в период каменного века, когда в условиях слабого развития техники один и тот же образец допускает взаимоисключающие выводы. Огромную роль в изучении проблемы контактов и их последствий может сыграть этнография, которая дает массу материалов о взаимоотношениях как между типологически однородными обществами, так и между типологически несходными [см. 259]. Выяснение механизмов и последствий контактов по этнографическим данным наряду с установлением функциональных связей между различными общественными структурами является одной из важнейших предпосылок использования сравнительно-исторического метода.
Существует еще одна проблема, которая пока что не привлекла должного внимания специалистов. Это проблема проверки правильности полученных реконструкций. Такую проверку можно осуществлять несколькими путями с учетом безусловного выполнения одного требования: выводы должны быть получены независимыми друг от друга способами, ибо в противном случае ценность взаимопроверки сводится к нулю. Выводы, сделанные на этнографических материалах, можно проверять, привлекая данные других наук. Так, раннескотоводческий комплекс (свиноводство), вычлененный по этнографическим материалам Новой Гвинеи и Меланезии, мог бы показаться уникальной чертой географически и культурно близких между собой регионов, если бы точно такой же комплекс не был обнаружен по историческим источникам в иньском и чжоусском Китае, где его специфические черты повторялись с завидным постоянством: 1) малочисленность свиней (в каждом дворе в среднем по две свиноматки); 2) при этом огромная социальная и религиозная роль свиноводства, развитая терминология; 3) обычай убивать животных лишь в редких случаях по каким-то особым поводам; 4) такие технические приемы, как кастрация и содержание свиней за изгородью [564, с. 68–84]. В Китае хорошо прослеживается, как новые заимствованные домашние животные интегрировались в этот уже устоявшийся комплекс. Рассмотренный пример интересен и тем, что он демонстрирует блок явлений, а именно свиноводческий комплекс, не имеющий четкой формационной принадлежности, ибо он возникает на раннем этапе разложения первобытного общества и доживает до раннеклассовой формации.
Проверка может вестись и с помощью такого разрабатываемого в настоящее время археологами метода, как палеомоделирование. Правда, сфера действия этого способа ограниченна, так как он используется в основном для реконструкции базисных явлений (система хозяйства и расселения, палеодемография, реконструкция технологических процессов и т. д.). Наконец, для проверки могут привлекаться и этнографические материалы из региона, не затронутого первичным исследованием, хотя, правда, в этом случае процедура становится весьма сложной, так как в новом регионе снова встает задача разделения общих и региональных закономерностей (опыт подобного исследования см. [375]). Кроме того, большое значение для проверки выводов имеет явление восстановимости одних и тех же структур, разрушенных в связи с какими-то конкретно-историческими событиями. Для многих обществ характерен по крайней мере частичный распад прежней социальной организации (в частности, дуально-родовой), например, в период миграций. Напротив, со стабилизацией положения социальная организация реконструируется в прежнем, соответствующем уровню развития общества виде. Нечто подобное происходит в экономике, как показал Ю. И. Семенов, назвав это явление «обратимостью эволюции производственных отношений» [293, с. 18].
В настоящем исследовании применяется в основном сравнительно-исторический метод в двух его формах, призванных решать разные задачи. На первом этапе исследования за единицу сравнения берутся отдельные этнические группы в рамках какого-либо более или менее однородного в культурном отношении региона. Тем самым решается задача изучения вариабельности определенных явлений, устанавливаются границы этой вариабельности, а следовательно, выявляются и частные закономерности развития данного региона. На втором этапе исследования сравниваются закономерности, характерные для разных регионов, устанавливаются и анализируются их сходства и различия и, наконец, выявляются общие закономерности, свойственные изучаемому историческому явлению или этапу.
Приручение и содержание животных в обществах охотников, собирателей и рыболовов
Несмотря на то что вопросы приручения животных на ранних этапах человеческой истории издавна дискутировались учеными — представителями разных школ, до сих пор не было проведено сколько-нибудь детального анализа положения прирученных животных в обществах охотников, собирателей и рыболовов. Между тем без такого анализа и условия доместикации, и ее механизмы, и отчасти даже ее последствия остаются малопонятными. К сожалению, этнографы и сейчас уделяют недостаточно внимания этим вопросам. Доступные материалы о приручении животных весьма отрывочны, неполны, а часто и противоречивы. Кроме того, порой они происходят из обществ, подвергшихся внешнему влиянию, что также усложняет задачу исследования.
Специалисты-австраловеды отмечают, что аборигены ловят на охоте и приводят в лагерь молодых эму и кенгуру, приносят разнообразных ящериц и других животных, которые становятся участниками детских игр. Однако эти идиллические отношения длятся недолго, так как вскоре либо животных съедают, либо они сами убегают из лагеря. «Традиционное аборигенное хозяйство не создает условий для откармливания бесполезных животных», — заключает по этому поводу А. Гамильтон [628, с. 288].
Ему вторит Р. Кимбер: «…даже в относительно статичной ситуации современных австралийских стоянок их (животных — В. Ш.) сохранение было возможным лишь в течение весьма короткого времени — обычно 1–2 дня, после чего они убегали (ящерицы), попадали на зуб лагерным собакам или убивались и поедались». По мнению этого автора, в прошлом вероятность выживания пойманных особей была еще меньше [713, с. 143].
Гораздо более тесные отношения связывают австралийцев с собаками, и в частности с динго. В целом значение собак определяется тем, что они дают людям в случае необходимости мясо, зачастую помогают на охоте, сторожат лагерь, согревают людей холодными ночами, повышают престиж своих хозяев. Кроме того, с собаками связаны некоторые идеологические представления, что определяет их место в мифологии [789; 713, с. 142, 143]. Вместе с тем эти виды использования собак встречаются у австралийских племен в разном соотношении, а некоторые из них характерны не для всех племен.
Наибольшие споры в последние годы вызвал вопрос о степени использования австралийцами собак, в особенности динго, для охоты. Сложность его решения определяется во многом тем, что завозившиеся европейцами с 1788 Г. собаки активно гибридизировались с динго, что привело к распространению смешанных пород, которые по своим качествам отличались от динго [789, с. 21]. Так, в частности, они больше динго подходили для целей охоты. Появление этих новых пород, которые быстро проникали в самые удаленные уголки континента, ставит важную источниковедческую проблему, так как в описаниях охот с собаками в XIX — начале XX в. порода собак, как правило, не упоминалась. С большим трудом удается выяснить, что в прошлом не только европейские и гибридные породы, но и динго в некоторых районах Австралии (например, в Северном Квинсленде) более или менее успешно применялись аборигенами для охоты [789, с. 18; 638, с. 11, 12].
Вместе с тем сам по себе факт охотничьего использования динго в XIX в. еще не характеризует методы охоты австралийцев в предколониальный период. Поэтому представляется существенным анализ тенденций развития охоты у австралийцев в контактной ситуации. И. Уайт отмечает у бидьяндьяра Южной Австралии две породы собак: гончих и дворня