оплеменниками от нее, несомненно, наблюдались отступления: в процессе заимствования отдельные эволюционные звенья могли выпадать, эволюция могла иметь прерывистый характер, обращаться вспять, повторяться и т. д. О сложности развития оленеводства в Сибири говорит пример селькупов, которые постепенно утрачивали навыки вьючно-транспортного оленеводства, одновременно заимствуя на Севере упряжное оленеводство у лесных (или тундровых) ненцев (ср. [66, с. 75; 83, с. 83–95; 345, с. 155]). Поучительна также история оленеводческого молочного хозяйства. До недавнего времени считалось, что из всех оленеводов Сибири только некоторые саянские народы и тунгусы доят важенок. С. И. Вайнштейн полагает, что доение оленей появилось впервые в начале II тысячелетия н. э. у тюрок-коневодов, у которых эти навыки и были заимствованы указанными народами. Об этом свидетельствует сходство методов доения и подойников в саянском регионе и у тунгусов [59, с. 102, 110, 115]. По мнению С. И. Вайнштейна и Л. В. Хомич, самодийцы доения вообще не знали [59; 345, с. 78], что было бы удивительно, так как те самодийцы, которые в I тысячелетии н. э. занимались коневодством, вряд ли игнорировали молочные продукты. Скорее всего речь может идти об утрате ими навыков ведения молочного хозяйства. Это тем более правдоподобно, что недавно доение важенок было установлено у селькупов, причем в комплексе, который своими корнями восходит к древнему саянскому, типу оленеводства [83, с. 89, 93, 95]. На мясо домашних оленей таежные народы убивали крайне редко и далеко не везде, а лишь там, где ощущалась нехватка мяса в связи с отсутствием диких оленей. Даже у крупнотабунных оленеводов в ранний период наблюдалось стремление по возможности беречь домашних оленей и добывать мясо главным образом путем охоты [177, с. 62, 65]. Любопытная зависимость использования домашних оленей на мясо от их роли в хозяйстве выявляется у эвенков. Так, эвенки-орочоны, которые охотились верхом на оленях, убивали домашних оленей на мясо лишь в виде исключения, тогда как пешие эвенки устраивали осенью специальные убой домашних оленей. Однако в остальных случаях и они старались пользоваться мясом диких оленей, поскольку олень служил им важным вьючным животным [62, с. 74, 75]. Чем меньшую роль в хозяйстве играло оленеводство, тем меньше люди заботились о домашних оленях. Исследователи отмечают, что у кетов, селькупов и пеших эвенков уход за оленями сводился к минимуму [10, с. 66, 67; 62, с. 75]. В. И. Васильев объясняет это тем, что пешие охотники и рыболовы не смогли совместить развитие оленеводства со своими основными занятиями. В итоге они начали практиковать вольный выпас оленей летом, в результате чего терялось до 90 % поголовья. Наоборот, эвенки-орочоны заботились о своих оленях круглый год. Это было связано как с верховым характером их оленеводства, так, видимо, и с тем, что, как замечает Г. М. Василевич, до освоения оленя орочоны были знакомы с ездой на коне [62, с. 74–78]. Саамы обносили оленьи пастбища оградой, причем те из них, которые граничили с земледельцами, делали это во избежание потравы, а саамы-скольты защищали тем самым своих оленей от скрещивания с дикими [995, с. 26; 683, с. 24].
У таежных народов оленеводство имело лишь подсобное значение в хозяйстве, поскольку крупнотабунное оленеводство здесь было невозможно, а совмещение занятий оленеводством с охотой и рыболовством являлось трудным делом. Оленеводство находилось на крайне низком уровне развития и не требовало сложных методов обращения с домашними животными, что облегчало их заимствование охотникам и рыболовам.
Иная картина наблюдалась в тундре, где в основном на протяжении XVIII в. совершился переход к крупнотабунному оленеводству, которое стало главным источником существования как исконных оленеводов-ненцев, так и тех народов, которые, видимо, незадолго до этого переняли домашних животных (коряки, чукчи, коми-зыряне). Синхронность этого процесса на значительно удаленных друг от друга территориях говорит о какой-то единой причине, внешней для отмеченных народов. Некоторые специалисты связывают ее с климатическими изменениями [745, с. 98; 255, с. 70–71], другие — с русской колонизацией и ее последствиями,[71, с. 19–21; 343, с. 51; 249, с. 46–54]. По мнению И. И. Крупника, специально изучавшего этот вопрос, крупнотабунное оленеводство своим возникновением обязано действию и тех и других факторов, хотя на разных этапах становления оленеводства их соотношение было различным [177, с. 63, 64]. В настоящее время механизм становления крупнотабунного оленеводства лучше всего изучен у саамов Скандинавии. Там этот процесс наблюдался в основном в XVI–XVII вв., когда ощущалось сильное давление со стороны земледельческо-скотоводческого юга, появилось огнестрельное оружие, а исконные территории саамов интенсивно включались в систему налогообложения и обмена. В этих условиях охота и вырубка лесов приобрели хищнический характер, в результате чего поголовье дикого оленя резко сократилось, заставив саамов искать более надежные источники существования. Часть из них усилила рыболовческую деятельность, а также заимствовала земледелие у соседей. Их жизнь стала более оседлой, а стада оленей остались мелкими. Зимой животных пасли у поселка, а на лето отпускали в лес на вольный выпас. Некоторые другие группы саамов развивались по иному пути, быстро перейдя к кочевому крупнотабунному оленеводству. Пути кочевания этих оленеводов стали много длиннее и в отличие от предшествующего периода диктовались главным образом интересами оленеводства. Кочевники активно осваивали новые территории, вступая в вооруженные столкновения с их обитателями и часто заставляя их также переходить к кочевому хозяйству [995, с. 57, 58, 76, 77; 996, с. 188–192; 683, с. 217; 604, с. 14–17]. У саамов-скольтов переход к кочевничеству совершился позже, чем у других саамов, — на протяжении XIX в. Он проходил под влиянием соседних народов в условиях резкого сокращения поголовья диких оленей. При этом за период с 1830 по 1910 Г. стада оленей у скольтов увеличились в 30 раз [995, с. 87; 683, с. 24].
Лишь при крупнотабунном оленеводстве домашний олень смог стать основным источником существования. Это положение, разделяемое большинством специалистов, становится еще более обоснованным, если обратиться к некоторым статистическим выкладкам. Действительно, стада охотников и рыболовов тайги имели, как правило, небольшие размеры. Так, до перехода к крупнотабунному оленеводству у лесных саамов приходилось примерно по 4 оленя на семью (начало XVII в.) [995, с. 75], а у саамов-скольтов — по 20–30 оленей (начало XIX в.) [995, с. 87]. Семейные стада лесных энцев в начале XX в. насчитывали в среднем 10–50 оленей с колебанием от единичных особей или полного отсутствия оленей у бедняков до 100 оленей в зажиточных хозяйствах [66, с. 68]. У лесных ненцев имелись семейные стада по 50—100 голов [344, с. 201]. Для эвенкийского типа оленеводства были характерны стада по 4–5—20–30 голов, а для орочонского — по 20–30—200–300 голов [62, с. 76, 77; 63, с. 194, 195][23]. Напротив, у кочевых оленеводов саамов, у коми-зырян и ненцев Большеземельской тундры, у кочевых коряков и чукчей семейные стада насчитывали от нескольких сотен до нескольких тысяч голов [317, с. 17; 21, с. 41; 213, табл. на с. 26–27, 32, 33; 179, с. 61]. По расчетам И. С. Архинчеева, в среднем во время кочевок оленеводу требуется в сутки 1 кг свежего мяса, что в пересчете на семью в 6 человек означает 25 крупных оленей или же 42 оленя разных полов за 7 осенне-зимне-весенних месяцев.
Таким образом, оленеводческое хозяйство может стать прочной основой лишь тогда, когда оно допускает безболезненное использование на мясо примерно 10 оленей в год на человека. В этом случае для воспроизводства стада требуется минимум в 300 голов [18, с. 57, 58]. Действительно, по данным переписей конца 20-х — начала 30-х годов, кочевники-оленеводы убивали в год по 9—13 оленей на одного человека [179, с. 51–53; 21, с. 42, 108; 312, с. 34, 35]. Напротив, охотники и рыболовы тайги имели возможность убивать на мясо не более 2–3 домашних оленей на одного человека в год [317, с. 34; 312, с. 30–33]. По расчетам В. Г. Богораз-Тана, основанным на данных переписи 1926/27 Г., кочевники-оленеводы резали в год на одно хозяйство по 56 оленей (коряки), 26 оленей (самоеды)[24], 62 оленя (коми-зыряне), тогда как у оленных охотников и рыболовов эвенков и эвенов убой ограничивался 8,5 оленями на одно хозяйство в год [313, с. 46, 47]. При этом для кочевников-олене-водов особое значение имели массовые летне-осенние убой домашних оленей (в основном молодняка) на мясо и на шкуры [21, с. 53; 179, с. 51–53]. Напротив, убой молодняка в мало-оленных хозяйствах охотников и рыболовов был более ограничен [317, с. 45]: наряду с телятами они в не меньшем количестве резали больных и старых животных, а также бесплодных самок. Разное хозяйственное использование оленей оставляло отпечаток и на составе стада, который у кочевников-оленеводов и у оленных охотников-рыболовов отличался главным образом количеством важенок. В стадах первых важенки составляли 42 % и более (до 72 % у некоторых коряков и чукчей)[25], а у вторых — 33–38 %.
Чем крупнее были стада, тем большую роль играло мясо-шкурное направление в хозяйстве по сравнению с транспортным и тем больший процент стада составляли важенки [317, с. 25; 179, с. 63]. Малооленные охотники-рыболовы держали домашних животных прежде всего для транспорта. Поэтому они были заинтересованы в максимально возможном количестве самцов. При 44 % важенок в стаде последнее с учетом естественной гибели молодняка и использования оленины людьми могло удвоиться за 12–13 лет [151, с. И, 12]. Стада, содержавшие большее количество важенок, разрастались гораздо быстрее. Именно поэтому кочевники-оленеводы и имели возможность резать множество молодняка в осенний сезон, чего малооленные охотники и рыболовы позволить себе не могли. Последние поневоле должны были вести комплексное охотничье-рыболовческое хозяйство, причем у бедняков вне зависимости от этнической принадлежности отмечалась тенденция к росту роли оседлости и рыболовства [213, с. 111–115; 151, с. 3; 249, с. 67], тогда как зажиточные оленеводы, обладавшие несколькими транспортными оленями, могли гораздо успешнее охотиться в тайге [151, с. 13, 14]. Как отмечал Н. М. Ковязин, в э