– Знаю. Но это надолго. Вот что. Никакого официального дела. Пока еще. И мне не с руки проводить опросы населения. Не смог бы ты завтра пораньше встретиться с этой девушкой?
– Да я с радостью. Я журналист, мне все можно.
– Вот-вот. Надо бы узнать, что она сегодня делает в Симфере.
С утра пораньше Жаров так и сделал: взял такси и приехал в расположение экспедиции. Разумеется, разыскал сразу Лебедеву. Она, похоже, была рада его визиту. Чтобы поддержать легенду, Жаров принялся расспрашивать обо всех членах экспедиции, хотя главным его объектом была Ольга.
– Художник? – переспросила Лебедева. – Сегодня его не видела. На работу не явился, а нам срочно надо горизонт раскопа отрисовать.
Как ни странно, Жаров не придал этой информации никакого значения…
– А вы позвоните ему, – посоветовал он.
– Уже звонила. Но там, – ее голос стал манерно-дразнящим, – «Абонент временно недоступен!»
Говоря, они вошли в помещение камералки. Ольга сидела за столом и измеряла циркулем фрагмент керамики. Что-то записывала, набирая на клавиатуре. Она выглядела подавленной, будто даже напуганной чем-то. Оторвалась от компьютера и оглянулась. Сказала:
– Если вы о Боревиче, то он собирался с утра за грибами.
– Так может быть, он до сих пор там? – Жаров махнул неопределенно вверх, в сторону леса, который, как известно, раскинулся в горах, но получилось, будто он указывает на небеса, и Лебедева непонимающе глянула на него.
– Если он идет, – сказала Ольга, – то на заре, возвращается к началу рабочего дня. Перебирает свои грибы, завтракает этими грибами, высыпается, и где-то к середине дня подтягивается на работу.
Жаров с удивлением глянул на девушку:
– Вы хорошо его знаете?
– А вам какое дело?
Лебедева хлопнула в ладоши:
– Что же вы мне раньше не сказали о его привычках, Оля? Все ясно. Сейчас он, значит, как раз высыпается, а мобильник выключил.
В этот миг у археологини заиграла мелодия телефонного звонка.
– Да, экспедиция… – отозвалась она. – Какая больница?.. Какая палата?
Жаров и Ольга прислушивались к журчанию женского голоса в трубке. Лебедева часто, нервно кивала. Закончив разговор, она бросила мобильник на грудь, где он у нее всегда болтался на шнурке, и подняла испуганные глаза:
– Он в Ливадийской больнице. Отравился грибами. Я, пожалуй, съезжу его навестить. Оля, ты со мной?
– Нет. У меня много работы. А ему сделают промывание и дело с концом.
– Всё ясно, – Лебедева укоризненно покачала головой. – Опять поссорились.
Ольга с неприязнью вскинула глаза на начальницу. Та пристально посмотрела на нее и вышла, похоже, обидевшись. Ольга повернулась к Жарову:
– Вам от меня чего-нибудь нужно?
– Я искал вас вчера, – сказал Жаров, не успев переварить увиденную сцену, за которой стояли некие давние, тяжелые отношения мало знакомых ему людей. Все же продолжал невозмутимо: – Но вы в Симферополь уехали. Зачем, интересно, если не секрет?
– Секрет, – буркнула Ольга.
Жаров пожал плечами, коротко поклонился и вышел.
Спускаясь по лестнице, вырубленной в скале, он говорил со своим другом, который с нетерпением ожидал его звонка.
– Отравился могильным грибком, как в гробнице Тутанхамона? – с ехидством спросил Пилипенко.
– Да нет. Просто грибами, – ответил Жаров. – Любит ходить в лес, собирать грибы…
– Да? Это очень странно, – сказал Пилипенко, помолчав.
– Да чего тут странного? Это ж не грибок из гробницы, а просто – грибы.
– Вот это как раз и странно. Где ж он взял грибы-то?
– В лесу, где ж еще? Ходил сегодня с утра. Позавтракал и…
– Этого не может быть, – сказал Пилипенко. – Минин охотился на днях всей семьей.
– И что?
– Да нет там сейчас никаких грибов. Вот что… В какой он больнице?
Жаров подождал друга на трасе. Тот вскоре подъехал в своем полицейском «Жигуленке». Еще через полчаса они уже шли по коридору Ливадийской больницы, куда далеко не в первый раз заносило их какое-нибудь расследование.
Мрачного вида врач преградил им дорогу:
– Куда это вы столь решительно, молодые люди?
– К вам поступил больной с грибным отравлением, – сказал Пилипенко. – Боревич, художник археологической экспедиции.
Свою реплику он, как обычно, подкрепил взмахом удостоверения личности. Врач однако на документ даже и не взглянул, а с тихой яростью произнес:
– Да знаю я тебя, Пилипенко. Ты в пятой школе учился. А вот тебя не помню, – он оглянулся на Жарова.
– Я главный редактор и владелец широко известной газеты «Крымский криминальный курьер», – выпалил Жаров.
– Не слышал о такой. Я вообще не читаю газет…
– Это мой друг, – тихо и убедительно сказал следователь. – Кстати, тоже в пятой школе учился, в одном классе со мной.
– …и телевизор не смотрю – закончил свою фразу врач. – Ладно, заходите оба, только недолго. И халаты надо надеть.
Пилипенко и Жаров вошли в палату. На кровати, весь опутанный трубками, лежал Боревич. Две капельницы были наполнены растворами разной прозрачности. Врач дал им пять минут и, к счастью, удалился.
В плохом романе следователь бы сказал больному: «Здравствуйте, как самочувствие?» В кино бы непременно представился, чтобы в очередной раз напомнить невнимательному зрителю, кто он такой. В реальности он просто спросил у жертвы:
– Что это были за грибы?
– Смерть… – прошептал художник.
– Какой марки грибы, я спрашиваю, – настаивал Пилипенко.
– Да не дави ты на него, – возмутился Жаров. – Человек и впрямь умирает.
Впрочем, цинизм журналиста часто входит в конфликт с человеческими чувствами. Он достал диктофон, нажал кнопку. Боревич проговорил едва слышно:
– Черный… Орф… Черный орахл…
– Что? – встрепенулся Жаров. – Оракул? Черный оракул?
– Р-р-р… Ру-у… Руль… – продолжал умирающий.
– Руль. Какой еще руль? – строго спросил Пилипенко.
– Ру-уф…
Сказав свое последнее слово он умер классически – откинув голову в сторону. Тут вошел врач. Посмотрел на художника, лежащего с открытыми глазами, на Жарова, который стоял над ним с диктофоном в руках. Сказал:
– Убивцы! Вон отсюда! Позор пятой школе.
Врач указал на дверь. Выходя, Жаров увидел, как он коротким привычным жестом закрыл умершему глаза.
– Я его вспомнил, – сказал Пилипенко, – когда они шли светлым больничным коридором, на ходу снимая халаты. – Он в школе комсоргом был.
Жаров бросил свой халат на топчан. Пилипенко чуть ли не на лету подхватил его и молча повесил оба халата на стоящий в углу кронштейн.
– Я записал последние слова покойного, – Жаров хлопнул себя по карману, где был диктофон. – Похоже, он сказал: «черный оракул». Это может значить что-то важное.
– Что ж, возможно, это имеет какой-то смысл. А может быть – и никакого.
Они вышли из больницы.
– Проклятие древней гробницы реально, – сказал Жаров.
– Вздор! Ты, как всегда, несешь свою мистическую чушь. Это просто убийства – только и всего.
– Какие убийства? Профессор свалился с обрыва, пьяный. Художник отравился грибами и умер.
– Да-да-да… – язвительно проговорил Пилипенко. – И грибов сейчас в лесу не густо. И эта плита в раскопе…
– А что плита?
– Помнишь, я взял с собой палку из гробницы?
– Проводили экспертизу, снимали отпечатки…
– Нет. Просто рассматривали. И твои фото – тоже.
Он достал бумажник, оттуда – несколько фотографий.
– Даже распечатали, – заметил Жаров.
– Ага. Посмотри внимательно на этот угол. Здесь явно был сделан подкоп. И сама истерзанная жердь… В целом, устройство напоминает мышеловку.
Пилипенко присел на корточки и принялся рисовать палочкой на земле, комментируя:
– Мышь забегает в мышеловку, задевает за проволочный столбик, который поддерживает дверцу. Дверца падает.
– Кто это мог сделать? – удивился Жаров. – Для этого надо, наверное, обладать некоторой физической силой.
– Не обязательно. Это могла бы сделать и хрупкая маленькая девушка, сама серенькая, словно мышь. Вот тебе и несчастный случай. С профессором и художником также произошли несчастные случаи. Следовательно…
– Два убийства и одна попытка убийства.
– Именно. И никаких проклятий древней гробницы.
– А в случае с Тутанхамоном? Скажешь, и там были убийства?
– А почему бы и нет? Кто-нибудь отрабатывал эту версию?
Жаров с изумлением уставился на своего друга. Вернувшись в редакцию, он углубился в изучение проблемы, быстро листая страницы интернета. Старые фотографии пирамид сменялись видами египетских раскопок, археологов… Все, причастные к раскопкам гробницы Тутанхамона, погибли или умерли. Но вовсе не от загадочного могильного грибка. По крайней мере, двое из них ни разу и близко не подходили к заколдованной гробнице. Одна милая девушка была секретаршей концессионера и оставалась в Лондоне. Погибла под кабриолетом. Другой, профессор, скоропостижно скончался от инфаркта у себя дома.
– Это интересно, – сказал Пилипенко, когда Жаров позвонил ему, изложив эти факты. – Я обязательно приму к сведению. Ты навел меня на одну любопытную мысль… Вопрос. Ты идешь на похороны?
– Не люблю подобные церемонии.
– Я знаю. Но все же придется.
Кладбище было пустынным, но в одном месте собралась небольшая толпа. Пилипенко и Жаров подошли к группе скорбящих и встали позади всех. Говорила Лебедева.
– Недавно мы простились с профессором Коровиным, который был выдающимся ученым и замечательным человеком. Сегодня же мы опять прощаемся с нашим коллегой, работавшим в экспедиции на должности лаборанта, но замечательным художником по призванию…
Жаров поймал взгляд Лебедевой, явный «перегляд» и почувствовал себя бодрее посреди всеобщего уныния. Часть собравшихся он узнал: рядом с Лебедевой стояла Вышинская, историк из Москвы. В толпе, среди незнакомых людей, Жаров увидел землекопов экспедиции – парня и девушку, которые волокли носилки, крымского татарина и сторожа, который был уже изрядно красномордым и красноречиво блестел глазами.