Теперь Бэрр уже что-то кричал Гаррику, но тот не слышал.
И не успел навести очередную стрелу или осмотреться, в какой стороне враг, как дышать стало нечем.
Он еле видел, как Бэрр, выхватив меч, бегом несся обратно. Светлой молнией сверкнул клинок, кто-то опять закричал от непереносимой боли… Еще и еще.
Скользкие и почему-то мокрые руки на собственной шее не поддавались, вдохнуть было невозможно, но аутло внезапно словно присел — руки разжались. Гаррик, освободившись от мёртвой хватки чужих пальцев, вдохнул сладкий воздух.
Аутло упал, и Бэрр быстро вытащил меч из тела.
— Сс-па… — еле смог прошептать Гаррик.
— Отползай, быстро!
Но отползти Гаррик не мог, и Бэрр отволок его за ворот кольчуги за прочный ларь. И снова начал стрелять.
По краю стен пробежали, увеличиваясь в размерах, тени, но слева уже затопала стража, и справа от прохода — тоже. Засвистели стрелы, зазвенели мечи. Гарик дышал, как рыба, попавшая на берег. Посмотрел на два дергающихся трупа и еле сдержал тошноту.
— Кличут как? — спросил Бэрр.
— Кх-Гар… — откашлялся тот, заторопился, заикнулся: — К-хаарр… Гарриком, то есть!
— Главное, жив, охламон береговой! — потрепал его Бэрр по затылку. Поднял полу своей одежды, просунул пальцы в широкую прореху и присвистнул: — Остроухий тебя раздери! А вот плащу не поздоровилось.
Глава 9Лавочники, или Полет катушки
Лунная дорожка в дремлющем саду,
Эльфы и дриады споры там ведут:
Кто пролил на берег этот белый цвет?
Ведь стране волшебной счастья больше нет.
А в стране волшебной ныне холода!
Видно, закатилась синяя звезда.
Заморозил иней нежные цветы,
Погасили небо в мире пустоты
И распнули душу, не жалея сил…
Кто ж назло влюбленным счастье пригласил
В омут тьмы и горя, в пасынки к судьбе?
Плакал ангел молча: разошлись к беде.
Лунная дорожка, негасимый свет…
Обернешься, милый?
Или, видно, нет…
Выселение за долги было одним из тех дел, которые винир доверял лишь своему первому помощнику. Многие жители были так или иначе знакомы и связаны друг с другом: если не приятельскими и родственными, то хотя бы добрососедскими отношениями.
На стражников во время выселения никто косо не смотрел и сыпать проклятиями в их спины не собирался. А ведь именно они приглядывали, как очередная семья в глубочайшем унынии выбиралась из родных стен на сырые улицы, а потом на глазах плачущих женщин заколачивали двери опустевшего жилища. Нет, люди в островерхих шлемах были безлики для обитателей как Нижнего, так и Верхнего Айсмора. А вот тот, кто над этими стражниками стоял, олицетворяя закон и слово винира, должен был быть достаточно бессердечен, не бояться людской молвы, которая порой становилась губительней мора и безжалостней времени.
Бэрр был таким давно, еще до Площади. А вот когда он таким стал, не сказал бы и сам. В его воспоминаниях никогда не мелькало самое первое выселение обнищавшего семейства, он даже не помнил, сколько всего было человек и вытаскивал ли он кого силком. С годами он стал чаще убеждать себя, что исполнение этих приказов ничуть не хуже прочих, и твердил себе это каждый раз, когда мерил шагами дощатые улочки, ведущие к очередному дому, в котором после его посещения потухнет очаг, не будут играть под его крышей дети, не станут шуметь хлопотливые женщины.
Сейчас он шел один, стражники были пока не нужны ни для дела, ни для охраны. Речь пойдет лишь о предупреждении. У хозяина дома до письменного приказа есть в запасе с десяток дней. Но, вспомнив об особенности главы города быстро менять не только свое настроение, но и некоторые решения, Бэрр болезненно скривился.
Можно было бы в очередной раз повторить себе уже набившие оскомину слова про то, что все решения принимаются вовсе не первым помощником, а самим виниром, что кто-то должен выступать на стороне написанного закона, но вот только сейчас Бэрру ничего из этого не помогало. Наоборот, вдруг посетила мысль — а разве он когда-нибудь приходил хоть в один дом с хорошими новостями? Разве был в Айсморе порог, переступи он через который, хозяева бы обрадовались? Разве в простой неприветливости жителей тоже виноват винир, а не сам Бэрр, вся жизнь которого сейчас выглядит так, что ежели только утопись он в выгребном канале, вот тогда на лицах айсморцев расцветут улыбки!..
По счастью, больше размышлять о своей глупейшим образом сложившейся судьбе Бэрру не позволили городские улочки, что быстро привели его к нужному дому. Он подождал немного на пороге, избавляясь от сомнений и непривычных мыслей, а потом громко и уверенно постучал.
— Хитлиф, открой!
Хозяин, показав в небольшое отверстие серый глаз в красных прожилках, щелкнул ключом, но дверь распахивать не стал. Бэрр, хоть и не рассчитывал на теплый прием, обозлился, что ему пришлось толкать скрипучую тяжелую створку, чтобы войти в прихожую.
Беглым взглядом изучив небогатую обстановку, Бэрр остановил взгляд на побледневшем и замершем в неприятном предчувствии владельце.
Пока еще владельце.
— Бэ-э-э… Зд-д-д… — попытался тот выдавить из нечто любезное, но человеком он слыл честным, и соврать у него не получилось. Так и замолчал на полуслове, не договорив приветствие до конца. Ухватил одной трясущейся рукой другую.
— Ты догадываешься, зачем я к тебе пришел, — не стал ходить вокруг да около первый помощник винира.
— Неужто… Стал быть…
— По поводу отсрочки по твоим долгам — винир передумал.
— Он передумал? — не поверив, переспросил Хитлиф.
— Ты сам сказал ему: не рассчитаешься, так отдашь имущество. Кто тебя, дурня, за язык-то тянул?
— Но ведь мы договаривались, что к концу года…
— Он требует расчета сейчас.
— Но мне сейчас нечем…
— Оговоренным имуществом. Этот дом винир забирает, но ты можешь благодарить его за сердечность, — зло улыбнулся Бэрр. — Он разрешает тебе поселиться вместо этого в доме победнее, в Нижнем Озерном.
— Но господин винир пообещал… Мы же обо всем договорились. Он обещал же! Как такое возможно? Это бесчестно! — пробудилось в хозяине нечто, похожее на негодование.
— Возможно, но ведь и у винира нет повода тебе доверять больше, чем он уже это сделал. Никто не может предвидеть ни свою, ни чужую жизнь, тем более на полгода вперед.
— О, Вода и Небо! Сколько у меня времени?
— Я приду со стражей не позже, чем через две недели.
— Нет! Нет, я не пущу вас на порог!
— Если заупрямишься, тогда через неделю винир предложит тебе другой дом, хуже и ближе к последним сваям. Еще через неделю — еще ближе и хуже, и к зиме ты будешь жить в камышах… Ты знаешь винира, он своего добьется: не удочкой, так сетью. Соглашаясь сейчас, меньше потеряешь.
— Бэрр, ты меня режешь без ножа! Что я расскажу жене? О доброте винира⁈ О том, что мы еще должны быть благодарны?.. Да ты!.. От тебя одни беды! Ты родился таким, что ли? Да ты…
— Возьми себя в руки и собирай вещи! — Бэрр шагнул обратно к двери. Дернул ее так, что оторвал плохо прикрученную ручку и не глядя запустил ею в стену позади себя.
Хозяин с шумом вздохнул, видно, собираясь выдать длинную злую речь, но Бэрр быстро захлопнул за собой зашатавшуюся дверь и пошел вперед, не особо различая куда и зачем.
С каких это пор его работа, его жизнь, его отношения с женщинами показались настолько омерзительными? Словно выглянул из мохнатых, неприветливых айсморских облаков солнечный луч и осветил все вокруг. Иллюзии растаяли, и с чем остался он, Бэрр? Чем помог, кому хотел, достиг ли, чего желал? Он внезапно испытал боль и даже обиду на судьбу, от нахлынувшей злости едва не сшиб плечом подпорку навеса, но вдруг очень удачно вспомнил: есть в Айсморе дом, визит в который привычно огорчит хозяина, но может улучшить жизнь одной солнечной особы. Хотя домов два, но один приятель наверняка просветит другого о неурочном визите первого помощника винира.
Бэрр задумался на мгновение, а не плюнуть ли на все, но нет. На Ингрид плевать не хотелось.
* * *
Колокольчик на двери не дрогнул, привычного движения вечно сырого воздуха словно и не было, а потому лавочник заметил не сразу, что посетителей его заведения стало на одного больше. Высокая фигура в черном остановилась ровно посередине лавки. Лавочник беспокойно пригляделся и охнул. Из-под потолка мерил всех и вся — живых людей среди столов и неживые вещи на полках — первый помощник винира, уж неясно зачем пришедший, потому как интереса, свойственного любому покупателю, он не проявлял совершенно. Вообще ничего не проявлял, кроме равнодушия и некоторой скуки, сквозящей в каждом его вдохе и выдохе и даже в том небрежном движении, с которым он сложил руки на груди.
Посетителей в эту пору было немного: старая кума, приходившая каждый день пообщаться и супруги с непослушным кудрявым мальчиком, требующим от лавочника особого присмотра. Пацаненок с завидным постоянством таскал мелочевку то в карман, то в рот, забывая ее оттуда вынимать. Особенно любил он пуговицы из ракушек, одной из которых в прошлый раз подавился. Еще и скидку сделать пришлось…
Кума, которой лавочник почти всучил за новой порцией сплетен совершенно ненужную ей лампу, оставила товар, бросила на вошедшего недобрый взгляд, и с язвительностью, свойственной почти всем старым людям, проскрипела: «Ишь приперся, чудовище водное!» Потом добавила про чернявых, которым не стоит доверять, и неминуемую беду, насланную ими на город. Подобрала юбки, поджала губы и обошла Бэрра так далеко, словно тот был памятником самому виниру. Разве только под ноги гостю не плюнула, но от самой возможности плевка хозяин лавочки внутренне сжался. Старая карга уйдет, а он-то останется. С этим…
«Этот» лишь дернул уголком рта, но с места не двинулся.
Семейство в углу тоже весьма недовольно смотрело на первого помощника винира, норовя приметить дорогу к двери покороче. Ребенок спрятался за женской юбкой; потянув за локоть, спросил еле разборчиво: