Бэрр помог ей снять платье, быстро скинул свою одежду и осторожно посадил Ингрид на себя. Крепкими пальцами впился в бедра, поднимая и опуская ее.
Ингрид была и покорной, и храброй. Она умирала от блаженства и рождалась заново. Она позволяла делать с собой все, что раньше посчитала бы невозможным, все, что только желал ее мужчина. Да, сегодня — ее!..
С кухни они так и не ушли — разбросанная одежда и стянутый с кресла плед вполне заменили кровать.
Под утро Бэрр обнял Ингрид, устало положив голову ей на грудь. Она гладила его спутанные волосы, не смея уснуть, боясь отпустить эти мгновения — их последние мгновения. Гоня грусть, запоминала сильное и гибкое мужское тело, еще влажное от пота. Проводила по спине кончиками пальцев, мягко касаясь шрамов, будто изучала новую книгу, невиданную и интересную.
Бэрр молчал.
Лишь когда луч послеобеденного солнца добрался до его плотно зажмуренных глаз, а с улицы донеслась трель дверного колокольчика, он поднял голову. Глянул сквозь темные пряди и словно бы враз очнулся. Видно, вспомнил, что он первый помощник градоначальника и у него есть обязанности.
— Я зайду, — шепнул он и больно дернул Ингрид за волосы, выпутывая свою руку.
Поцеловал ее в угол рта, не глядя в глаза, и принялся торопливо одеваться.
«Это непра-а-авда, — протянул, куражась, зловредный разум. И грустно выдал: — Я предупреждал… Трепло. Дикарь и трепло. Еще бы „спасибо за чай!“ сказал».
У Ингрид не было слов, да и сил тоже не было. Она смогла лишь повернуть голову и слабо улыбнуться Бэрру вместо ответа.
Он ушел тихо, лишь звякнул о порог меч, завернутый в черный плащ. В тот самый плащ, в который она отчаянно вцепилась, дрожа от страха не далее как вчера вечером.
Бэрр… Даже в собственном испуге и сумраке улиц она не могла не узнать его. Как не могла и поверить своим глазам. А он прижимал к себе, обещая проводить, чтобы никто больше не обидел ее, для него тогда безымянную и незнакомую.
Оказавшись в ее доме, он поначалу молчал, а потом она слушала, боясь только одного — что он замолчит.
Не прошло и суток, а ей показалось — целая жизнь.
Дверь в мечту на двоих с гулким стуком захлопнулась.
Ингрид, не вставая, подтянула к себе одежду, стремясь хоть чем-то отгородиться от стремительно наливающегося холодом мира. Она вся пропахла ушедшим мужчиной. Этот запах не грубый, не резкий — просто его, Бэрра. Он был мастер во всем, но от этого становилось только горше. Его опытность лишь кричала о том, сколько девушек побывало в его объятиях до нее и сколько еще будет после… А Ингрид… Что Ингрид? Она ничего не могла дать ему, кроме своего глупого сердца. И ей совершенно не было места в жизни первого помощника винира.
Впрочем, мучила ее не только своя боль. Понять бы, как дальше жить с тем, что он ей рассказал…
— Ты совсем не знаешь меня, девочка, — Бэрр смотрел на нее без тени улыбки. — Я убил человека однажды. Беззащитного человека и безоружного, почти ребенка — не разбойника, не врага. Не в пьяной драке. Не спасая свою жизнь и не защищая кого-то! Я убийца, Ингрид, и то, что я действовал во имя того, что считал своим долгом — это все ерунда, отговорки, пустое. Его глаза, Ингрид, ты не представляешь, как часто они мне снятся. Мой удар… и его крик: «За что⁈»
Глава 2Тень и свет, или Другая сторона полуночи
Я все унес,
Одежду и доспехи.
Я весь ушел! Нельзя мне оставлять
Ни вздоха, ни любви своей печать.
И будто сам себе отрезал веки…
А где-то спорят ветры с парусами,
А где-то горны все трубят — в поход!..
Но соли полон искривленный рот,
И горечь памяти моей терзает
Теперь тебя,
Оставленную в ночь.
Теперь меня…
И вовсе в мире нет.
Я весь ушел — ты провожала взглядом.
Я весь ушел.
Я весь…
Остался рядом.
Бэрр шел и шел по деревянным мостовым, все ускоряя шаг, пока не запнулся о скользкое дерево и едва не упал. Зачем он рассказал ей о себе? Эта странная ночь не желала покидать его память.
Как тяжело говорилось, и даже дышалось тяжело. Как Бэрр встал, не выпуская руки Ингрид из своих. Месяц всего минул, как ушел из города брат, было одиноко до отчаяния, а тут совершенно случайно подвернулся благодарный слушатель…
Масляная лампа давала ровный желтый свет, в котором была видна немногочисленная мебель, добротная и прочная. Пара корзин, кувшин для цветов, потертые корешки книг в шкафу… Видно, для Ингрид ее квартирка — настоящий дом. Для него дом тоже был домом, только давно, в той, другой жизни. Когда еще был жив отец, когда поздними вечерами они собирались на кухне, такой же маленькой, как и эта. Сейчас, даже если бы там все заросло плесенью, по углам завелись пауки, а в кладовке повесилась мышь, ему было бы все равно, но тогда — нет. Нынче другие времена, и сам Бэрр тоже другой. Он больше не заходит на свою, только и исключительно свою, кухню без лишней надобности.
Как он вообще оказался в том странном месте?
Ночь, испуганная девушка, двое незнакомцев. Хищники, что крадутся по городу в ночи и пропадают, лишь завидев его, хищника еще более страшного и злого. Не кинулся следом за двумя насильниками лишь потому, что страшно было незнакомку одну оставлять.
— Я провожу вас, — бросил он, не сомневаясь в ответе.
Но девушка отшатнулась, словно боясь навязываться, и потрясла головой.
— Не сметь спорить! — рявкнул он и смолк, не желая пугать и так без меры напуганную. Поправил капюшон, слетевший с ее головы.
Она подняла руки к завязкам… Бэрр коснулся взглядом синяков, проступивших на перламутрового-белой коже узких запястий. Девушка порозовела и вздрогнула так, словно он губами дотронулся, а Бэрр еле сдержал себя от никчемного желания попросить прощения за весь мужской род. А потом вновь привычно разозлился на нее и на себя. Он не любил вмешиваться в дела города, будучи сыт ими по горло на службе, но не ждать же, в самом деле… Чего доброго, нашел бы поутру очередной изувеченный женский труп. Айаз расстроится, да и собственную совесть отягощать без меры не стоит.
— Вам… вы… — заплаканные губы вздрогнули. — Стоит ли вашего беспокойства, господин первый помощник винира?
— Стоит. Пойдем уже. Как зовут?
— А вы разве… — осеклась она, отвела взгляд, а затем тихо ответила: — Ингрид.
И ведь узнала его сразу, только сейчас понял Бэрр, и думала, что он ее знает.
Ну хорошо, дальше он поднялся по скрипучей лестнице проверить, дойдет ли этот комок злосчастий, дважды чуть не рухнувший в канал, домой в целости и сохранности. Отодвинул мяукнувшую кошку, подпер дверь плечом, помог провернуть упрямый тугой замок. Потом Ингрид так доверчиво взмахнула темно-рыжими ресницами, словно пригласить на чай незнакомца в Городе темных вод самое простое дело. Словно никто не может ограбить, словно он только что не вырвал ее из лап насильников! Он сам не заметил, как согласился, завороженный то ли хрупкостью девушки, то ли ее голосом — теплым и звонким одновременно.
Пока хозяйка ловко скользила по кухне, поразился: невысокая, худенькая — а какая ладная фигурка. Волосы горят чистым золотом, в глазах июльское небо схоронилось. Такую скромницу легко не заметить, а вот если приглядеться… Брат бы тут же бросился портрет нарисовать. И этакую красоту чуть было не сгубили!
Найдет гадов и кишки на кулак намотает.
Бэрр вздохнул шумно и зло, а она подбежала сразу, встревожившись, уж не ранен ли, не плохо ли ему. Она испугалась за него! Немыслимо, невозможно.
Так просидел почти всю ночь: ее расспросы, его ответы. Почему она зашила его рубашку? Зачем⁈ Он же не просил! Он даже рявкнул вначале что-то неласковое, а она лишь улыбнулась в ответ. Попросила плащ и оружие, сказав при этом: «Не волнуйтесь, здесь вы в полной безопасности», и опять улыбнулась, словно не рыдала на его плече час назад. Он почему-то послушался и отдал, хотя редко это делал: и слушался кого-то, и расставался с мечом и луком…
Ни звездочки, ни огонька не светилось снаружи, словно и нет ничего там, никакого Айсмора с его скрипящими и гнилыми улицами, с постоянно снующими злыми детьми, с его сыростью и неприветливостью, что отпечаталась на лице каждого жителя.
Есть только тишина, ночь и это доверчивое золото.
Ингрид! Сидит себе, не сводит с него взгляда. Словно знает о нем что-то, чего он сам о себе не знает. Ухватилась теплыми пальчиками за его кисть и улыбается мягко; а ему почему-то тревожно. Сейчас вот сольется с легким лучом, бродящим по кухне, и пропадет навсегда из этого потерянного, позабытого всеми богами города. И из его рук тоже пропадет. Айсмор, Город темных вод — неподходящее место для подобных созданий, вот и пропадают такие во мраке, или уходят на свет.
Бэрр прикрыл веки.
«Я давно разговариваю лишь со своим отражением и с братом, которого нет. И еще вот с тобой, водный змей знает, зачем. Девочка, светлая, чистая девочка, ты знаешь теперь, кто такой Бэрр, что у меня в прошлом и что у меня нет будущего, ты же знаешь, не можешь не знать, каким чудовищем меня считают в этом городе! Да и сказано мною слишком много, чтобы ты не отвернулась в ужасе и отвращении. Я выложил тебе все-все, что не говорил никому: ни брату, ни отцу, ни самому себе. Мной детей пугают по ночам, от меня даже мразь заезжая сбегает в ужасе. О чем ты думаешь своей светлой головкой? Что ты высмотрела во мне? Как ты могла так плакать после рассказа о моей проклятой жизни?»
Бэрр выдохнул и открыл глаза. Луна скрылась за тучами, а из открытого окна потянуло ночной влагой.
Доверие невозможно, доверие осталось в дивном золотом городе, про который рассказывал дед… Оно сожжено давным-давно, вместе с Мэннией. Доверие было в его семье, от которой тоже ничего не осталось.
Надо уходить от этой спокойной нежности, от этой не его жизни. Подальше отсюда, поближе к собственным стенам.
А еще лучше, ухмыльнулся он, если Ингрид сама сейчас вспомнит, в каком городе живет и что болтают острые языки про Бэрра, помощника винира, да и про то, с какими женщинами он общается.