Да гори оно все ярким пламенем под подошвой кривоухого!
И Бэрр склонился к Ингрид.
Почему она его не оттолкнула? Он ждал этого, ждал и готов был уйти. Он должен уйти, должен! Он хотел уйти — и не мог этого сделать. А Ингрид… Слишком близка, слишком желанна. И она не отказала ему. Она дарила себя так же щедро и без оглядки, как до этого дарила свое внимание и сочувствие.
Он терял голову, он делал все неправильно, он не мог оторваться от нее, желал ее больше и больше с каждым прикосновением и поцелуем, он купался в ее любви и задыхался от нежности. Она трепетала в его объятиях, и привычные, умные, правильные мысли окончательно покинули голову, и связно соображать Бэрр начал очень и очень нескоро.
Потом она ласково гладила его по спине, и Бэрр, решив закрыть глаза ненадолго, опять не заметил, как успокоился и задремал, вместо того чтобы уйти, как собирался и был должен. Подгреб под себя это чудо глазастое, да так и заснул на ее груди, запутавшись рукой в тяжелом шелке волос. Ей наверняка было тяжело и неудобно, да и его щека кололась, но она не пыталась пошевелиться.
Свет… Дневной свет резал глаза, проникал сквозь сжатые веки. Безжалостный свет бил отовсюду, сжигая призраки ночи и возвращая двоих в привычный мир.
Долетавшие через приоткрытое окно плеск воды, скрип и удары тяжелой баржи, с трудом преодолевающей узкий канал, ругань грузчиков, низкий сигнал рога заставили Бэрра окончательно прийти в себя. Все кричало о том, что уже за полдень.
Он опоздал, он всюду опоздал!.. И на торговый причал, куда ему надлежало явиться с раннего утра, и в саму ратушу. Винир выходил из себя, когда его помощник опаздывал. А вышедший из себя винир не сулил ничего хорошего для Бэрра.
Его аж подбросило, и он едва расцепил руку, сжавшую прядь разметавшихся светлых волос. Быстро оделся, даже не ополоснувшись и торопясь уйти — руки пахли розами, и он вытер ладони о рубашку на груди.
Он и так уже изрядно задержался здесь. Буркнул обещание зайти, хоть и не собирался делать ничего подобного. Скривился от собственной лжи. Поймал грустную улыбку Ингрид, словно диковинную бабочку, что прилетает иногда из южных стран, и еле сдержал себя от неистового желания вернуться.
И теперь загонял себя, лишая дыхания. Шел и шел к ратуше все быстрее, не замечая ни острых взглядов горожан, ни рыбной вони, ни скользкости досок.
Ратуша, пронзающая серебрящееся небо острым блестящим шпилем, ждала его…
И винир, владелец города, тоже ждал.
Глава 3Винир и его помощник, или Баллада о верной жене
Звезды на черном — проседь, ни огонька во мгле. Девушка гонит осень, девушка вся в весне. Осень — считать итоги, время алкать потерь, перешагнуть пороги, снова захлопнуть дверь.
Волны тревожат небо, с неба летит звезда, я не закинул невод — ты мне сказала «да». А по весне надежды, мерно мурлычет кот… Стоит сомкнуть мне вежды — кровью наполнен рот, биться опять невмочь… Хватит смотреть назад! Сделанное когда-то — пропуском прямо в ночь.
Ровно за миг до смерти бьется ночи хрусталь, вы мне совсем не верьте, мне вас уже не жаль. Ласка голодных пальцев — мой бесприютен бог, брежный оскал останцев — злобных зверей чертог…
За ночь сгорели звезды, за ночь моим зверям ты, дорогая, прочно выбрала егеря. Знаешь, себе прощенья я все равно не дам, но, к твоему смущенью, я упаду к ногам, я поцелую небо и обниму зарю, я вновь поверю в небыль и прошепчу: Люблю.
Бэрр откашлялся, прогнал все мысли о прошедшей ночи и осмотрел кабинет градоначальника так, словно видел его впервые. Дерево радовало взгляд, но… Без сомнения, винир имел неодолимую тягу ко всему золотому, позолоченному и попросту желтому, а его первому помощнику неожиданно показалось, что тяга эта нездоровая.
Предметом особой гордости главы города являлось приземистое мандариновое дерево, стоявшее у широкого окна. Кем-то когда-то подаренное главе города, оно будто сроднилось с ним по характеру и по замашкам: мандаринка ширилась и так же гневно топорщила листья, как его владелец — брови. Однажды Бэрр втихую сорвал один плод, очень надеясь, что винир их не пересчитывает, но испытал лишь разочарование. На вкус желтый шарик оказался горько-кислым и еще более неприятным, чем на вид.
Бэрр выслушивал речь винира, разглядывал злосчастное дерево и осознавал одну странность: мандаринка виновата лишь в том, что растет в ратуше, а вот он, оказывается, во всех несчастьях разом.
— Хотелось бы наконец услышать причину твоего необоснованного и безответственного опоздания! — громыхал винир. — У меня гость, важный гость, и ты должен был уже показывать ему город! Вместо того чтобы заниматься делами, мне пришлось с самого утра бросить все силы на твои розыски! Я отправил гонцов на пристань, на таможню, в отделение стражи, но так и не смог узнать, где пропадает первый помощник винира! Почему ни в одном из тех мест, где он обязан быть, его нет⁈ Почему, я спрашиваю⁈
Стены кабинета сотрясались от грузного голоса правителя Айсмора, дерево неодобрительно таращилось из горшка, Бэрр отвечать не торопился.
Наконец винир устал от собственной пылкой речи и смолк, переводя дух и вытирая вспотевший лоб. Взглянул укоризненно на того, кто являлся причиной его расстройства. Затем, показательно поднеся раскрытую ладонь к своему уху, послушал, как часы ратуши гулко пробили полдень.
— Меня не сильно заботят слухи, будто некоторые мои подчиненные дозволяют себе не работать. Я не стал думать, что моя репутация может быть подпорчена. Наоборот! Я озаботился твоими поисками, я направил двух стражников к тебе в дом — с тем же результатом. Вернее — без результата! Не поленился послать лодку и до твоей развалюхи в Золотые пески, где ты погрязаешь в пьянстве и разврате…
Винир поцокал сокрушенно, поправил расшитый золотом пояс, набрал воздуха в легкие и продолжил:
— Так позволь полюбопытствовать, мой мальчик, где ты пропадал и почему заставил меня так волноваться?
Бэрр, пропустив мимо ушей ненавистное обращение, поклонился со всей возможной учтивостью:
— Это больше не повторится, ваше лордство.
Была у него слабая надежда, что глава города смягчится, услышав новое, удачно ввернутое обращение: тот иногда проявлял снисходительность, когда его называли титулами, которые он вряд ли сможет получить или даже купить.
«Его лордство» кивнуло без особого восторга. Принюхалось, присмотрелось к небритому лицу своего помощника.
— Был у шлюхи? — поморщился винир и небрежно махнул рукой. — Ах да! Ты ведь не платишь за радости плоти!.. Экономность — завидное и ценное качество, как для нашего города, так и для каждого его жителя… Но если люди перестанут платить за то, что им нужно и чего они хотят, они перестанут платить и налоги. А тогда я могу разориться. Ты ведь не хочешь, чтобы я разорился, мой мальчик?
Ответа в этой части монолога от Бэрра не ждали. Он не сдержал тяжелого вздоха. Скрестил руки на груди и опустил голову, как делал всегда, когда винир затягивал свою любимую песню с попреками ему лично и припевом про «задаром» и «разорение».
— Ну же, смелее, смелее, — обманчиво ласково произнес винир. — Меня огорчило твое отсутствие, твое пренебрежение своими обязанностями. Может, хоть история твоих подвигов порадует меня?
— Н-н-не о чем рассказывать, — нехотя вымолвил Бэрр, причем мерзостно заикнулся, что уже многое сказало виниру.
Головы не поднимал: смотреть, как его отказ злит начальство, не было нужды. Однако знал, захочет винир докопаться до сути, не отвертишься. Умрешь, так он из мертвого вытянет душу и насухо отожмет, словно добрая прачка — старое полотенце.
— Ну, не о чем, так не о чем.
Бэрр в невольном удивлении вскинул на него взгляд. И тут же пожалел, увидев, как замахнулся тот единственный, кто мог ударить ладонью, не поплатившись за это. Кулак мужская гордость стерпит, потому что бьющий — тоже мужчина. А вот пощечина… Помощник винира за годы службы помнил их все, от первой до последней.
— Да ты!.. Что ты себе позволяешь⁈ Забыл, с чьей руки ешь? Забыл, чем ты мне обязан?
Левая щека горела самым отчаянным образом, но Бэрр держался и не отвечал ни словом, ни движением.
— Ты крадешь мое время, не желая говорить о причинах своего исчезновения. А я не люблю потери.
Винир с важным видом завел руки за спину, разворачивая плечи и выставляя вперед охваченный золотым поясом живот. Бэрр еле сдержал усмешку: у главы города просто саднила ладонь от резкой встречи с небритой физиономией своего подчиненного. От этого якобы незаметного потирания начальственной руки о бархатный кафтан спокойствия неожиданно прибавилось. Однако сама мысль о том, чтобы произнести имя Ингрид в этих стенах, была решительно невыносимой, и слова пришли сами:
— На архивариуса ратуши вчера вечером напали двое. Она не пострадала.
— Так-так-так… Ее, очевидно, хотели изнасиловать?
Винир ухмыльнулся и прошелся перед напрягшимся Бэрром, тяжело ступая по мозаичному полу.
— Наверняка эта бандитская парочка — из твоего любимого Нижнего! Именно там собирается вся грязь Айсмора! Я терплю это столько лет, что достоин быть увековечен в памяти и камне… — он глянул в окно и добавил: — Ну да ладно, об этом после и не с тобой.
Снова встав перед Бэрром, винир с дотошным прищуром заглянул ему в глаза. Был он почти на голову ниже помощника, но умудрялся смотреть свысока.
— Так как оно все случилось дальше, мой мальчик? — голос потек отравленным медом, и у Бэрра сами собой сжались кулаки. — Признайся, я верно понял твое молчание: ты ее спас, она была испугана, и ты проводил ее прямиком до постели!
Винир поднял руку и мазнул пальцем по тому месту, которое недавно отметил пощечиной, медленным, еще более оскорбительным движением.
Бэрр вывернул шею, отстраняясь от хозяйской ласки. Бешенство захлестывало все сильнее, сжигая крохи спокойствия, мысли о долге и последствиях. После слов винира совершенное сегодня выглядело настолько омерзительно, что захотелось удавиться самому — или удавить винира, что казалось правильнее и много приятнее.