— Да как ты…
— Давайте все успокоимся и пройдемся до комнаты охраны. Я видел там посыльного и бумагу с желтым сургучом. Готов поспорить, что это письменное разрешение для госпожи Ингрид. Может, оно вас устроит, коли вы людям на слово не верите.
Доносилась ругань Шона, деловитый голос Гаррика и низкий хрипловатый — Аезелверда, но все тише, в сопровождении удаляющихся шагов.
— Бэрр, времени мало, — заторопилась Ингрид, понимая, что отвратительный характер начальника тюрьмы и его известная неприязнь к заключенному не позволят ей находиться здесь долго даже с разрешением винира. — Послушай меня. Прошу, не теряй надежду. В городе многое переменилось: есть те, кто на твоей стороне. Их много. Они верят, что ты сделал хорошее людям. Помни об этом, когда будет казаться, что ты окружен лишь стенами и врагами.
— Ингрид, — он вздохнул и снова отстранил ее от себя, скользя быстрым взглядом по ее лицу. — Дорогая, дай же еще посмотреть на тебя… Если будет суд, прошу тебя, Ингрид, не ввязывайся. Ты поняла? Быть рядом со мной опасно, попытаться помочь — гибельно!
Вновь долетело топанье и голоса.
— «…подтверждает разрешение винира лицу, занимающему должность архивариуса, а именно — Ингрид, дочери Эдгарда — однократно посетить заключенного Бэрра!» Посетила уже! Пусть уходит! Чего тут торчит, как гвоздь из…
— Не уточняй, Шон! — воскликнул Аезелверд. — Не то я додумаю и решу, что у тебя есть некоторый весьма богатый опыт!
— Ингрид, у меня к тебе просьба, — зашептал Бэрр поспешно. — Возьми это. Ты единственная, кому я могу его оставить.
Вокруг стало словно бы темнее. Он вложил в ее ладони что-то маленькое, округлое, теплое.
— Шон прав в одном — как бы мне ни хотелось ткнуть его носом в пыль перед твоими башмачками! — уходи скорее.
Его прохладные губы прикоснулись к ее лбу.
Оторваться от него было немыслимо, невозможно, но Бэрр сжал ее плечи и отодвинул от себя.
— Все выметайтесь! — заорал начальник тюрьмы. — Набежала саранча! У тебя, младший стражник, какое право крутиться? Что ты делаешь в моей тюрьме? Уж не замышляешь чего? Так я мигом тебя тут и оставлю!
— Да чтоб сгорела твоя тюрьма вместе с водой под ней! — не выдержал Бэрр, рявкнув так, что Ингрид показалось — не держи он сейчас ее за руки — ее саму смело бы назад и вбило бы в стену.
В коридоре стало тихо. Потом кто-то забормотал: «Чур, чур, чур…»
Бэрр склонился еще немного ниже, и теперь его глаза были почти напротив глаз Ингрид. Губы его кривились.
— Бэрр, ты… — не выдержала она, но тот, качнув головой, не дал договорить.
Взял ее лицо в свои ладони, провел большими пальцами по щекам… Затем освободил кисти Ингрид, сжимавшие его рубашку, поднес к губам, поцеловал их и сделал шаг назад, в темноту.
— П-п-прощай, Ингрид, — выговорил он прежним, полубезумным лихорадочным шепотом.
Она тоже отступила, возвращаясь к двери.
Снаружи ее поджидал Гаррик, и она очень удачно оперлась на его руку.
— Госпожа Ингрид, пожалуйста, прошу вас… Я забочусь! — успел он выкрикнуть в закрывающуюся дверь камеры.
Замок снова скрипнул. Взволнованный стражник нахмурился для солидности и повесил кольцо с ключом обратно на пояс.
Ингрид еле брела, запинаясь на ровном месте. День забрал все силы, а прощание Бэрра словно ударило под колени. Гаррик же был неутомим — все те же обрывистые речи с хозяйкой, все та же проверка окон и дверей, все то же повеление запереться на щеколду.
— Да-да, — вздохнула Ингрид, присаживаясь на край кровати. — Ты заботишься…
Гаррик смутился. Ингрид заснула не раздеваясь, не подняв на постель обутых ног. И лишь когда тело заломило от неудобной позы, Ингрид с трудом стащила с себя башмаки, платье и вытянулась в нижней рубашке под холодным одеялом. А проснулась с мыслью, что ничего еще не закончилось.
Кольцо, с которым она побоялась расстаться, так и осталось до утра зажатым в кулаке. Ингрид рассмотрела его внимательно. На изнанке отчетливо виднелся выгравированный герб Золотого города: молот, обвитый виноградной лозой.
Уже много дней утро Ингрид начиналось с мыслей о Бэрре, с восхода солнца и с Гаррика, встречавшего ее за порогом дома. До ратуши они вновь шли молча, тихими улицами и пустыми мостами.
Но сегодня на площади перед Гнутым мостом им попался глашатай. Окна ближайших домов были распахнуты, из них выглядывали любопытные лица.
— Слушайте, слушайте, жители Айсмора! Слушайте все! Все, кто не глухой!
Ингрид с Гарриком приблизились, встали рядом с тремя пожилыми айсморками. Время бежать на рынок с корзинами, прикрытыми холщовыми тряпками, но торговки остановились послушать.
— Слушайте все! Господин винир сообщает свое решение! Господин винир внял всему, что вы говорили и о чем умолчали. Он принял ваши требования и счел их справедливыми. Он защищает закон и объявляет свое слово! — надрывно выкрикивал глашатай объявление, читая его со свитка.
— Да ты суть уже говори! — не удержался Гаррик.
Высокий, худой айсморец смерил его презрительным взглядом и продолжил:
— Через месяц, согласно законам города и совести, состоится справедливый суд над Бэрром. Каждый айсморец сможет сказать слово либо в защиту, либо в обвинение. И каждый будет услышан!
— Каждый, каждый, — зашушукались торговки и приободрились от такого обещания.
— До того дня господин винир просит сохранять порядок на городских улицах, прекратить все драки. Любой, кто ослушается, будет приравнен к бунтовщику, препровожден в тюрьму как нарушитель спокойствия и законов Айсмора. До суда — никаких ссор и споров. Приходите все на справедливый суд! Там свершится правда! Кто хочет быть услышанным — пусть записывается у секретаря господина винира! — глашатай переступил с ноги на ногу, откашлялся и вернулся в начало свитка. — Слушайте, слушайте, жители Айсмора!..
Перед дверью в архив Гаррик помялся немного и спросил, не принести ли чего «дражайшей госпоже Ингрид» с местной кухни. При этом покраснел так, словно бы кто посторонний читал любовное письмо, адресованное лично ему. Видно, искал повод зайти к своей дорогой Гейре, милой девушке, работавшей стряпухой в ратуше. Ингрид согласилась на пирожок, чтобы не огорчать доблестного телохранителя.
Она успела сообразить, что надо озаботиться и пополнить запас свечей, как в дверь сунулся конопатый посыльный и тонким голоском объявил, что «айхиваиуса зовет вьинил».
Дверь в кабинет главы города была предусмотрительно открыта. Сонный секретарь напоминал вяленого тритона — видимо, уже не первую ночь проводил в ратуше.
Винир широко шагал вдоль окна. Длинные полы бобровой шубы волочились за ним, на поворотах цепляясь за сапоги. Остановился, долго смотрел на ее руки, и она поняла — он удивлен, что она не принесла письменного отчета. Тем не менее заговорил он ласково:
— Рад тебя видеть, моя милая девочка. Я очень ждал тебя и надеюсь, ты сейчас развеешь все мои опасения и расскажешь подробно о том, как там наш дорогой Бэрр.
— Плохо, — подняла глаза на винира Ингрид. — Как и любой, кто арестован без вины.
Винир отвел взгляд, поморщился, но тут же обрел обычное добродушное выражение.
— Расскажи мне подробно, как он выглядел, что говорил. Он просил тебя о чем-нибудь? Наверняка просил, может быть, что-то доверил?
— У меня было мало времени. На ваш вопрос могу сказать, что он не безумен и к власти не рвется. Хотя… одну просьбу он высказал.
Винир в несколько быстрых шагов очутился возле нее и навис тучей, продолжая держать улыбку.
— Мне кажется, это вас вряд ли заинтересует, господин винир. Он просил меня поберечься и быть осторожной.
— Поберечься? Тебя⁈ — винир в недоумении отступил на шаг. — И все?
— И все. Ничего больше.
— Может быть, у него горячка или он не в себе?
— Он не болен и в ясном сознании, господин винир.
— Ни от кого ничего не понять… — винир сложил руки за спиной и добавил громче: — Ты разочаровала меня, милая моя Ингрид. Впрочем, чего иного ожидать от женщины?
Он, ссутулившись, подошел к столу, заваленному бумагами. Встал боком — высокий, толстый человек в тяжелой шубе — и Ингрид впервые задалась вопросом: а сколько же ему лет?
Выглядел он настолько уставшим и несчастным, что Ингрид кольнуло в сердце — может быть, зря она ему не верит? может быть, он доверия заслуживает? Но когда одним пренебрежительным движением кисти винир указал ей на выход, все слова о том, на что решилась Ингрид, остались на ее языке.
Винир отвернулся к окну, побарабанил пальцами по подоконнику, бросил через плечо:
— Что стоишь? Иди работай. Будет вам суд, ждите своей справедливости.
Глава 20Ратуша, или Глас народа
Караваном
Облака летят в иные страны.
Все так странно,
Ядом брызжет солнце из тумана…
А у нас тут весело.
Горожане ярлыки навесили,
Ох и криков из людского месива!
И каждый по-своему прав, и каждый по-своему князь,
И каждый, исподним трясясь, другим предлагает напасть.
Для забавы ли,
Поздно ли, рано ли,
И надо же воду полить,
Одежды черны — так о чем говорить?
Смелы, ох как же смелы!
Говорить разное
Перед связанным.
Не все еще окна отворены,
Не все кошелечки проспорены,
Монетки не все пересчитаны,
Не все отшумело обидою.
Одна ты не сердитая,
По ножу, по огню, по душе не ходи ты,
Не гляди ты так,
Синевой своей не лечи меня,
Береги себя.
Уходи ты,
Уходи скорей до своих дверей,
Уходи от чужого суда,
Милая…
Озерники всегда любили поболтать, а если ничего интересного не происходило, они принимались говорить о том, что их окружало. И городская ратуша часто оказывалась в центре внимания. Одни говорили, что первое ее здание построили из досок разбитого небывалым штормом торгового судна. Другие утверждали, что судно было военным и разбили его в сражении. Но в любом случае, эта история нравилась всем без исключения айсморцам, считающим свою деловитость редким качеством, которого лишены жители других городов, потому что только у озерников даже после разруш