Франки в ужасе повернули коней к городу, надеясь укрыться за его высокими стенами, но мамлюки с ходу пошли на приступ. Они не обращали внимания на жестокие потери. Сотни гулямов, пораженных камнями и стрелами, сразу погибли у крепостных ворот, однако другие пробили стену.
Бейбарс спрыгнул с коня и бросился к разлому.
— Аллах Акбар! — закричал он, и тысячи мамлюков яростно подхватили его призыв.
Сверху на головы нападавших бросали тяжелые камни и лили кипящую смолу, но это не остановило мамлюков.
Бейбарс первым ворвался в город. Он был похож на свирепого барса, обезумевшего от крови. Кутуз с трудом вывел его из боя. Бейбарс ничего не понимал, кричал, что нужно истребить всех неверных, и рвался обратно в город. Он успокоился лишь тогда, когда по его узким улицам весело побежали алые языки пламени, и в воздухе резко запахло гарью.
Кутуз бросил к ногам султана богатую добычу из Дамаска и Асколона. Однако вместо награды Тураншах велел мамлюкам пересилиться из Каира на пустынный остров Аль-Бахр, расположенный в дельте Нила. Мамлюки не стали противиться, хотя в душе затаили обиду.
Они изнывали от жары и вынужденного бездействия на каменистом острове. Как-то после эзана Кутуз пригласил к себе в шатер Бейбарса, Кагера и Котлубяка.
— В этой стране ценят лесть, а не воинскую доблесть, — мрачно произнес Кутуз. — Султан окружил себя улемами и щедро раздает им титулы и награды.
— А не ожидает ли нас участь хорезмийцев? — спросил Котлубяк, и все надолго задумались, вспоминая, как в прошлом году султан велел мамлюкам истребить хорезмийцев, хотя они ни в чем не были виноваты перед ним.
— Что мешает нам сделать эту страну своей? — прервал Бейбарс затянувшееся молчание.
— Мы клялись султану в верности на Коране, — сказал Кутуз.
— Хорошо, — поддержали его Кагер с Котлубяком. — Только не забудь предупредить нас, когда султан прикажет истребить мамлюков.
Ночью в казарму мамлюков пришел Бургали. Он был в длинном черном плаще и войлочных туфлях с загнутыми носками.
— Что привело вас сюда, почтенный Бургали? — спросил Кутуз.
— Меня послала к тебе несравненная Шеджерет, — ответил имам.
Кутуз изменился в лице, услышав имя жены султана. Он позвал Бейбарса, и они втроем вышли на берег и сели в узкую, пропахшую рыбой лодку, и поплыли к султанскому дворцу. Никто из мамлюков не знал об их рискованной затее. Из оружия Кутуз с Бейбарсом взяли только кинжалы.
На другом берегу их встретили евнухи Шеджерет. Они тоже были одеты в черное. Стараясь ступать бесшумно, Бейбарс и Кутуз прошли через сад в султанские покои, где спрятались за резными мраморными колоннами.
Тураншах сидел на парчовой подушке и отпивал понемногу из щербетного кубка. Невозмутимо стояли вдоль стен ряды черных тавашей с обнаженными саблями.
Бейбарс еще никогда не видел султана. У него было морщинистое, оплывшее жиром лицо, узкая старческая грудь и короткие пухлые руки. Даже не верилось, что это тот самый Тураншах, от которого зависят судьбы стольких людей.
Султан трижды щелкнул в пустоту пальцами и приказал тавашам принести светильники. Когда они зажгли их, Тураншах медленно сполз со своего ложа. Лицо его налилось кровью. Он стал гасить светильники, срубая огонь саблей.
— Вот так я расправлюсь с мамлюками! — кричал Тураншах, даже не подозревая, что за колоннами прячутся его злейшие враги.
Когда султан успокоился, Бейбарс с Кутузом незаметно вышли из дворца, и ночь сразу поглотила их.
— Я пойду до конца, — сказал Кутуз, запрыгивая в лодку.
Они знали, что все кыпчаки поддержат их в заговоре против султана, но среди мамлюков было немало черкесов и туркмен, которые пришли в Египет после гибели Джелаль-ад-Дина.
— Ты великий воин, — произнес Бейбарс. — Но позволь мне первому обратиться к сарбазам.
— Пусть будет так, — согласился Кутуз. — Только нужно сделать султаном туркмена Айбека. Это сплотит нас.
На заре глухо заурчали барабаны и заревели боевые медные трубы, которые с трудом удерживают в руках десять крепких воинов. Толпы мамлюков, надевая на ходу бектеры, шумно выскакивали на улицу. Они были уверены, что началась большая война.
— Братья! — закричал Бейбарс, гарцуя на горячем вороном жеребце. — Султан предал нас неверным. Пора вернуть Египет на тропу Аллаха!..
— Пусть скажет Кутуз, — заволновались мамлюки.
— Вы все меня знаете, — произнес атабек. — Я не раз водил вас против неверных.
— Да, это правда, — одобрительно загудели мамлюки.
— Сегодня ночью мы стали свидетелями того, как султан распорядился истребить нас, — повысил голос Кутуз. — Он считает, что мамлюки больше не нужны Египту.
На миг все стихло, и Бейбарсу показалось, что мамлюки усомнились в словах Кутуза. Но тут взревели от ярости ряды непобедимых дада, и тысячи кривых сабель со зловещим свистом рассекли воздух:
— Веди нас, Кутуз!
Мамлюки опрокинули и растерзали жидкую цепь тавашей, которые попытались задержать их у входа во дворец султана.
Тураншах открыл окно, спрыгнул в сад и побежал к Нилу, но Бейбарс догнал его и одним ударом сабли отрубил несчастномуголову.
— Хвала Аллаху! — сказал Бейбарс подбежавшему Кутузу. — Мы стали хозяевами Египта.
Кутуз шумно перевел дух, бросил саблю в ножны и отвел глаза от окровавленной головы султана.
Создатель не вмешивается в дела смертных. Его суд вершится на небесах…
ВЕТВЬ ДЕВЯТАЯ
Создатель не вмешивается в дела смертных. Его суд вершится на небесах…
Когда умер Чингис, нойоны, тумани и беки возвели на престол каана Тулуя. Выбор пал на него не случайно. Он был не по годам рассудителен и мудр, и сумел убедить братьев не обнажать мечей друг против друга. Кэраитская царевна Соркактани-беки подарила ему четырех сыновей: Хубилая, Ариг-бугу, Хулагу и Мункэ. Все они были воспитаны в духе любви и уважения к истинной вере. За это их не очень жаловали черные монголы, которые при Угэдэе стали пользоваться большой властью.
Сегодня решалась судьба Великой степи, и Китбуга пошел на Курултай. Ему не хотелось, чтобы верх взяли сторонники Гуюка, своенравного и заносчивого сына Угэдэя. В год Лошади, когда реки только освободились ото льда, а трава еще не набрала силу, он оскорбил Бату и чуть не развязал в степи большую войну.
Кэраиты и найманы не хотели сражаться за Гуюка. Кто знает, чем бы все закончилось, если бы не внезапная смерть каана?.. На Великую степь снова легло черное траурное покрывало.
Бату распустил тумэны, и с тремя тысячами верных кэшиктэнов ушел на Итиль, где на месте разрушенного Булгара построил свою новую столицу.
Два года степь жила в тревожном ожидании. По улусам без устали сновали вестники Туракины и Соркактани-беки. Одни призывали монголов твердо держаться старой веры, другие ратовали за Мункэ, дескать, он мудр и справедлив, и сам Бату, старший в роде Чингиса, уважает его. Кто, как не он, достоин яшмовой тамги, на которой высечены бессмертные слова, омытые кровью многих тысяч нукеров:
— Бог на Небе. Хаган — могущество Божье на Земле…
На Курултай съехались лучшие люди всех монгольских племен. В открытой степи они поставили огромный пурпурный шатер, вмещающий две тысячи нукеров. Вокруг него располагались свирепые, высеченные из мрамора багатуры, призванные отгонять злых духов.
Китбуга взял на Курултай Архая. Ему хотелось подольше побыть с сыном, но едва они развернули юрту на пологом, заросшем тальником и осокою берегу Онона, как Хулагу позвал туманя к себе. Китбуга не посмел ослушаться и простился с Архаем, наказав, чтобы на Курултае он все время держался Доная.
Архай был высок и широкоплеч. По примеру Сохор-нойона он носил медную серьгу в ухе и никогда не расчесывал жесткие темные волосы.
Нукеры уважали его за храбрость. Китбуга не раз слышал, как они говорили, что в трудном бою он умеет поддержать и вселить уверенность в тех, кто уже давно растерял свои стрелы и надежды. Но тумань замечал в сыне удивительное равнодушие к добыче и воинской славе. Китбуга усматривал в этом влияние его матери, смиренной Борогчин, которая в любой войне видела только происки асуров…
Архай скрылся в степи, и Китбуга, сожалея, что ему так и не удалось поговорить с сыном, тронул коня к юрте Хулагу. Напротив нее гордо развевалось темно-фиолетовое знамя монголов, а по бокам стояли белые и красные стяги Орус-Кыпчак и Поднебесной империи.
Хулагу был в хорошем расположении духа. Он сказал, что Отец Вечно синего Неба явил к ним свою милость, и с этого дня в степи прекратятся раздоры и нестроения.
Китбуга и другие тумани вынесли из юрты резной трон из чистого золота и поставили его на вершине остроглавой сопки.
Сделалось необычно тихо, а потом вся степь взорвалась приветственными криками.
Китбуга заметил в толпе собольи шапки урусов, яркие кафтаны армян, и высокие чалмы посланцев багдадского калифа, и лисьи малгаи башкурдов, и шелковые халаты китайцев, и его охватила гордость, что здесь, на этих каменистых холмах, собрались представители стольких народов. И он закричал вместе со всеми:
— Бог на небе. Хаган — могущество Божье на Земле.
Откинулся расшитый тесьмой кожаный полог, и из шатра вышел Мункэ. Он был в черных гутулах, белом тэрлике и золоченных доспехах.
— Хвала Создателю! — облегченно вздохнул Китбуга. — Он услышал мои молитвы.
Кэбтеулы усадили Мункэ на трон.
— Мы желаем, мы просим, мы требуем, чтобы ты стал нашим ханом! — сказал Хулагу, и радостный гул побежал по холмам.
Но едва Мункэ взмахнул золотым каанским буздыханом, как в степи установилась звонкая тишина.
— Если вы хотите, чтобы я был вашим ханом, то служите мне мечом! — воскликнул Мункэ.
— Мы готовы! — закричали монголы в едином порыве, и тысячи сабель рванулись из расписных ножен…
Кэбтеулы разостлали на земле белую кошму, на которую усадили каана и его молодую жену.
— Взгляни ввысь и узнай Бога, — торжественно произнес Хулагу. — Если ты будешь почитать своих багатуров по их достоинству и силе и заботиться о простом народе, Бог даст тебе все, что ты пожелаешь.