Куда бы я ни приходил, везде меня ждало одно и то же: никто и слыхом не слыхивал о человеке по имени Бенджамин Барлоу. Как и его многочисленные товарищи по несчастью, старик, казалось, исчез без следа.
И всё же тревожные мысли о странных событиях той ночи не покидали меня ни на минуту. Дьявольское отродье сварилось в котле, и клеем из этого котла уже наверняка смазали тысячу этикеток для тысячи бутылок эля, – но я как будто до сих пор видел перед собой злые жёлтые волчьи глаза.
Даже две недели спустя я всё ещё вздрагивал от воспоминания об этом взгляде, сидя у ног сэра Ригби Робсона – или, если быть точным, у подножия памятника сэру Ригби Робсону. Тот был не кто иной, как напыщенный мерзавец, однако в благодарность за все его деяния город вознёс его статую на вершину колонны в Парке Столетия. Отличное вышло место, чтобы считать снегирей для удивительного зоолога, профессора Пинкертона-Барнса.
Профессор Пинкертон-Барнс (а для тех, кто хорошо его знал, – просто Пи Би) был одним из самых эксцентричных людей, с коими мне доводилось работать. Хотя, если говорить начистоту, все мои заказчики – те ещё чудаки. В первый раз он нанял меня исследовать сорочьи гнёзда и вести при этом точнейший письменный учёт. У Пи Би была своя теория, объясняющая, почему сороки всем прочим блестящим предметам предпочтут серебряную ложку. Эту теорию я благодаря навыкам верхолазания и, конечно, благодаря многочисленным записям, сделанным в ходе наблюдений, опроверг. Я ожидал, что профессор будет разочарован, но вышло совсем не так.
– Теории на то и теории, что их обязательно нужно подвергать проверке, мой дорогой Барнаби, – сказал Пи Би с улыбкой, запуская в бороду свои тонкие красивые пальцы. – Иначе научный прогресс невозможен.
Не вернуть ли украденную тиару леди Фипп? – пришло вдруг мне в голову. А что – мысль. И забрать себе вознаграждение.
Ещё одна удивительная история, рассказать которую сегодня, увы, не придётся…
Как бы там ни было, теперь профессор разрабатывал теорию о снегирях. Он полагал, что эти птицы становятся крупнее и агрессивнее в связи с тем, что недавно в нашу страну ввезли дерево с востока – кунжут – и высадили в городских парках и садах. Дерево это отличалось обильными и сладкими плодами, ставшими пищей для снегирей. Профессор опасался, что такими темпами даже популяция кошек может оказаться под угрозой истребления. Что ж, несколько месяцев наблюдений за снегирями с вершины колонны Робсона не прошли даром – материала накопилось предостаточно. К сожалению, гипотеза Пи Би не подтвердилась: ни одна из маленьких короткоклювых пичуг с дивной красной грудкой, серыми плечиками и чёрно-белыми крылышками на моих глазах не заклевала ни одну кошку.
Я подметил, что любимым лакомством снегирей были не заморские плоды, а, скорее, ошмётки, которые они выклёвывали из свежих конских лепёшек. Пили снегири дождевую воду, которая скапливалась на полях шляпы каменного сэра Ригби Робсона. Я тщательно записывал размеры, повадки, привычки каждого из четырёхсот семидесяти семи снегирей…
Неутешительный для профессора итог, но снегири и вправду не проявляли никакой агрессии. Мне же, по правде сказать, самыми интересными объектами для наблюдений казались посетители Парка Столетия.
Тайное свидание горничной и лакея, пышный выход прекрасной дамы, демонстрирующей последние новинки моды: шляпку с широкими полями и пелерину с вестфальской отделкой. Помню даже жуткую ссору двух гувернанток – они учинили дуэль на зонтиках…
В тот день я понёс профессору записи своих наблюдений за снегирями. Двенадцать страниц, аккуратно сложенных и спрятанных в пятый карман охотничьего жилета. И вдруг меня осенило. Я понял, кто поможет мне разгадать тайну исчезновения старика Бенджамина. Я полез во второй карман и вынул оттуда конвертик из сложенной бумаги – внутри хранилась чёрная шерсть, которую я снял с извозчичьего кресла.
– Гнездовой материал? – пробурчал Пи Би, когда я развернул перед ним эту бумажку и выложил клочок шерсти на предметное стекло, которым профессор заранее меня снабдил.
– Вообще-то нет, профессор, – ответил я. – Это не имеет никакого отношения к вашим снегирям. Тут другое. Важное дело, над которым я сейчас ломаю голову.
Кажется, Пи Би расстроился.
– Я бы хотел, чтобы вы определили, какому животному принадлежит эта шерсть.
– Какая досада! – огорчился профессор. – Я-то надеялся, что снегирь растерзал кошку. – Он покачал головой. – Что ж, оставь это здесь, Барнаби, я посмотрю, чем могу помочь.
Я поблагодарил профессора, вылез через окно его лаборатории и спешно вскарабкался по водосточной трубе. Время бежало неумолимо. Оставалась всего неделя до встречи с доктором Кадуоллэдером, а у меня и минутки свободной до сих пор не случилось.
Никогда ещё я не был так занят, как в следующие пять дней. Повестки, исполнительные листы, записки, завещания, распоряжения, уведомления, договоры – всё это я рассовывал по карманам моего охотничьего жилета и, вооружившись списком адресов, длиной с Гэллоп-роу, летал по крышам города, редко мне выпадало мгновение, чтобы перевести дух.
– Какая досада! – огорчился профессор. – Я-то надеялся, что снегирь растерзал кошку
Были поручения, которые я не мог не выполнить, чтобы не подвести тех, кого давно знаю. Подвернулась также парочка новых заданий, и от них отказываться я не стал – кто знает, какие связи окажутся полезными в будущем.
Помню, я организовывал для Элайджи Коупа подписки на «Практический журнал Коупа по домоведению» – очень популярный среди кухарок и домработниц на Хайтаун-сквер. Необходимо было разобраться и с некоторыми экслибрисами, разосланными издательством «Альбион»: их следовало изъять, поскольку обнаружилось, что гравёр изобразил в нижнем правом углу епископа Грэйвтауна, справляющего нужду.
Как видите, я был занят. Страшно занят. Но всё же я исхитрился найти немного времени для собственного расследования. После ночных приключений на залитых светом полной луны крышах нет ничего приятнее, чем провести несколько часов в Библиотеке Андерхилла для изучающих мистические теории, склонившись над пыльными фолиантами.
Большинство посетителей Библиотеки были такими же ветхими, как, собственно, и сами книги: полубезумные алхимики, фокусники-любители и древние учёные мужи, интересующиеся френологией[1] и свойствами ядов. Что до меня – я хожу туда перевести дух и набраться сил.
Я устроился в подвальном этаже. Без вести пропавший старик Бенджамин, свирепый желтоглазый волк не давали мне покоя. Я потянулся к знакомым, в чёрных кожаных переплётах, подшивкам номеров «Журнала Крокфорда о необычных явлениях».
«Журнал Крокфорда», составленный из отчётов с разных уголков света, представлял собой ежеквартальный обзор странных происшествий и случаев, природа которых необъяснима. Я снял с полки один том. В нём оказались номера, вышедшие много лет назад.
Я лениво листал пожелтевшие от времени страницы. Всё одно и то же, набившее оскомину: всадники без головы, про́клятые гробницы, заброшенные маяки. Я перевернул ещё одну. И замер. Такое пропустить было нельзя.
Достопримечательный жизненный путь
Клауса йоханнеса вестфаля —
Охотника на оборотней
В этом номере журнала мы с прискорбием сообщаем о смерти знаменитого доктора Клауса Йоханнеса Вестфаля из Танненбурга, специалиста по сверхъестественным явлениям и охотника на оборотней.
Заслуженно снискавший славу своими неустанными деяниями, цель которых – преследование чудовищ Восточных Лесов: людей-волков, или, иначе говоря, оборотней, храбрый доктор уничтожил более трёх сотен окаянных существ и обеспечил их человеческим останкам достойное погребение.
Благодаря стараниям доктора Вестфаля, в наши дни случаи ликантропии[2] прекратились.
Последние годы своей жизни доктор испытывал лишения, поскольку единственным его доходом были скромные гонорары за публикации статей и чтение лекций, а также крошечная пенсия. В конце концов, тяжёлая болезнь мышц подкосила доктора.
Однако несмотря на то, что власти Танненбурга не воздали должное этому выдающемуся человеку при жизни, достижения доктора Вестфаля, переоценить которые представляется невозможным, навсегда останутся в нашей памяти.
Наш журнал, прежде всего, выражает восхищение бесстрашной душой Клауса Йоханнеса Вестфаля и скорбит о его кончине.
Под этой короткой заметкой был размещён портрет: красавец с чёрными, струящимися до плеч волосами и пронзительным взглядом.
Библиотека уже закрывалась, а назавтра мне надлежало явиться к доктору Кадуоллэдеру ровно в семь часов утра. Я быстро записал, в каком номере и на какой странице напечатана эта заметка, и собирался уже закрыть журнал, как вдруг увидел дату в верхней части пыльной пожелтевшей страницы. Номер «Крокфорда о необычных явлениях», который я держал в руках, вышел девяносто лет назад. Я аккуратно закрыл журнал, поставил том на полку и отправился домой.
Следующим утром я проснулся ни свет ни заря. Из окна веяло прохладой. Погода была переменчива, как молодая прелестница: в одну минуту – сердитая и хмурая, а уже в следующую – радушная и солнечная. К счастью, рука болела меньше. Я снова, как и положено, сменил повязку, но было совершенно ясно, что дело идёт на поправку.
Ровно в шесть тридцать я вышел из дома, и через двадцать три минуты был на Хартли-сквер, на доме номер двадцать семь.
Конечно, я добрался верхоходом. Меня даже посетила забавная мысль войти к доктору не через дверь, как он того ожидает, а через окно, спустившись с крыши. Но я быстро отказался от этой идеи. Доктор Кадуоллэдер мог счесть это вторжением. Я решил появиться, как принято, и стал спускаться по водосточной трубе, на этот раз заблаговременно удостоверившись, что поблизости не снуют несговорчивые констебли.
– Доброе утро, мистер Граймс! – приветствовал меня доктор Кадуоллэдер. Пока мы шли по коридору, с лица его не сходила широкая улыбка. – Минута в минуту! Похвально! Я уже приготовил для вас несколько конвертов.