Это придало мне нахальства, и на следующий день, когда мы с Мехмедом остались одни в его зимних покоях, я спросил:
— Кто был тот отрок в твоей свите?
Султан сделал вид, что не понимает, о ком речь. Даже когда я подробно рассказал, как выглядел отрок, Мехмед притворился, что не может вспомнить, и пожал плечами:
— Я привёз с собой много пленников, за которых мне, возможно, заплатят выкуп, а если не заплатят, я велю продать их на рынке рабов.
Эти слова походили на правду, и всё же я видел, что султан лжёт. Он прекрасно знал, о ком я говорю! Ведь ни разу не улыбнулся и не спросил: "Ты ревнуешь, мой мальчик?" Если б мне не о чем было беспокоиться, Мехмед непременно спросил бы что-то подобное, но он оказался странно серьёзен!
Тогда я подкупил своих слуг, как уже делал недавно, и они узнали, что отрок, которого я видел, родом из знатной греческой семьи и к тому же крестник греческого императора, погибшего в битве за Константинополис. Звали этого отрока — Иоанн Сфрандзис. Ему было четырнадцать с половиной лет. На полтора года меньше, чем исполнилось мне к тому времени!
Также я узнал, что у отрока есть сестра, которую звали Тамар. Тоже крестница погибшего греческого императора. Она попала в гарем к султану. Ей было двенадцать с половиной, но это меня не очень занимало. Я полагал, что сестру Мехмед прикупил просто так, и ей ещё предстояло подрасти прежде, чем он проявил бы к ней настоящий интерес, а вот к её брату...
Иоанн и его сестра сперва достались начальнику султанских конюшен, без разбора покупавшему всех пленников, захваченных другими турками в Константинополисе. Начальник конюшен перепродавал купленное и хорошо наживался на этом, а Иоанна с сестрой он сразу же предложил султану. Как мне сказали, султан был восхищён предложенным товаром и, не раздумывая, заплатил несколько тысяч аспров! Вот ведь как! Меня Мехмед уверял, что покупал пленников в расчёте на выгоду, однако его поведение в отношении этих двух вовсе не походило на поведение расчётливого дельца!
Разумеется, я узнал и то, в которой части дворца поселили Иоанна. Мне непременно требовалось поговорить со своим товарищем по несчастью. Непременно!
К тому времени меня уже два года обучали греческому языку. Изъяснялся я плоховато, но вполне сносно, чтобы объяснить собеседнику, что к чему. "Простого и честного рассказа окажется достаточно", — решил я, а затем через своих слуг подкупил тех челядинцев, которые прислуживали Иоанну, и таким образом получил возможность беспрепятственно пройти в его покои.
* * *
Иоанн не удивился моему появлению и даже оказался по-своему догадлив:
— Ты тоже пленник? — спросил он, сидя на ковре среди подушек и внимательно рассматривая меня, входящего в комнату.
— Да, — ответил я. — Уже прошло больше девяти лет, как я здесь... и два с половиной года, как я в милости у султана.
— Что это значит? — спросил Иоанн и вскочил. — Ты хочешь сказать, что я останусь здесь? Нет! Мой отец выкупит меня, и я уеду. Может быть, даже удастся выкупить мою сестру.
— Молись, чтобы это сбылось, — ответил я. — А если не сбудется, не отчаивайся. Когда-то у меня тоже теплилась надежда, что мой старший брат заберёт меня отсюда, но... — я развёл руками, — это не сбылось. И не потому, что мой брат меня не любит. Он любит, но ему никогда меня не отдадут.
Иоанн преисполнился сострадания:
— Мне жаль, что так вышло. Надеюсь, моя судьба будет лучше.
— Быть в милости у султана — тоже счастье, — сказал я. — Думаю, что султан полюбит тебя так же, как он полюбил меня. Будь готов к этому и прими с благодарностью.
— О чём ты говоришь? — нахмурился Иоанн. — О чём ты хочешь предупредить меня?
О, Иоанн оказался таким простодушным! Я хотел его не предупредить, а напугать, но этого не следовало показывать до поры, так что мне пришлось продолжать с напускной весёлостью:
— Я хочу рассказать тебе про счастье, которое, как я уверен, тебя вскоре ожидает. Думаю, что вскоре тебя пригласят в личные покои султана, и там ты удостоишься милости, которой удостаиваются немногие. Поначалу тебе может быть страшно или даже больно, но это пройдёт, и ты станешь счастливым подобно мне.
— Что за милость? — Иоанн встревожился.
— Не беспокойся, мой друг, — сказал я, остановившись напротив него, а затем подошёл совсем близко и положил руки ему на плечи. — Увы, я не так хорошо знаю все греческие слова, чтобы объяснить тебе, но могу показать, если хочешь.
— Покажи.
Я осторожно поцеловал его в губы. Иоанн принял мой поцелуй спокойно и по-прежнему ничего не понимал — наверное, подумал, что это странный чужеземный обычай. Тогда я крепко обнял своего товарища по несчастью и прошептал в самое ухо:
— Ты красивый. У тебя нежная кожа. Султану это нравится.
Меж тем моя левая рука скользнула вниз, мягко раздвинула полы его кафтана и нащупала... Да! Наконец-то, Иоанн понял! И отпрыгнул от меня, как ужаленный!
— Что ты делаешь!? — вскричал он.
— Ты просил показать, что тебя ждёт, и вот твоя просьба исполняется, — невозмутимо ответил я и двинулся к нему. — Султан будет делать именно так, как я только что. Более того — он вложит в твои руки соответствующую часть своего тела. Вернее... я выразился неточно. Ты будешь ласкать эту часть его тела не только руками. Знаешь, сколько есть разных способов доставить султану удовольствие? Для меня самое удивительное было в том, что это можно делать ступнями!
При упоминании о ступнях мне пришлось старательно изображать восторг, а Иоанн побледнел и сделал ещё шаг назад.
— Ты не имеешь привычки ходить босиком? — спросил я с напускным воодушевлением. — Если имеешь, оставь её, потому что кожа на твоих ступнях должна быть мягкая. Тогда ты сможешь аккуратно зажать между ними...
— Не продолжай! — вскричал Иоанн.
— Успокойся, — улыбнулся я. — Говорю же тебе — может быть страшно, но это пройдёт.
Иоанн смотрел на меня как на безумного. И вдруг мне показалось, что это я сам прежний смотрю на себя нынешнего. Захотелось огрызнуться: "Что уставился? Ты давно мёртв".
Если б до того дня, когда мне пришлось впервые остаться наедине с Мехмедом, я знал то, что рассказывал сейчас Иоанну, султан ни за то не уговорил бы меня спуститься с дерева. Я бы решил, что лучше смерть. И, по сути, случилось именно так — тот прежний Раду умер, осталось жить только его тело.
Мне вдруг пришло в голову поблагодарить Иоанна — он показал мне меня прежнего. Я, наконец, вспомнил, кем был когда-то, но также понял, что прежним уже не стану. Слишком много всего пришлось узнать, и это знание изменило меня навсегда, раскололо мою душу на тысячу осколков, и теперь они беспорядочно вертелись внутри меня, иногда складываясь во что-то, но затем снова разлетаясь, ничем не скреплённые.
— Уходи! — потребовал Иоанн, и мне оставалось лишь подчиниться.
— Мы ещё увидимся с тобой и обязательно подружимся, — сказал я на прощанье. — Женщины в гареме дружат. Будем дружить и мы.
— Нет! Никогда! — крикнул Иоанн.
Он сдержал слово.
* * *
Я узнал об этом через несколько дней, когда Мехмед пригласил меня к себе в зимние покои, примыкавшие к саду. Как только слуга, приведший меня, вышел и закрыл за собой двери, султан, ни слова не говоря, отвесил мне такую оплеуху, что я упал на пол. Мне сразу стало ясно, за что.
— Дрянной мальчишка, — прошипел султан. — Значит, тебе уже ведомо коварство? Как же быстро ты учишься!
— В чём моя вина перед тобой, повелитель? — спросил я так кротко, как только мог.
— И ты ещё спрашиваешь, хитрый щенок! — закричал Мехмед. — Смерть Юнуса на твоей совести! Не на моей!
Юнус — это было имя Иоанн на турецкий лад. Теперь я не стал отпираться, только спросил:
— Как он умер?
— Мне пришлось отрубить ему голову! — продолжал кричать Мехмед. — Вот этой рукой!
Именно этой рукой султан и ударил меня, а теперь она, снова поднесённая к моему лицу, дрожала от негодования, которое испытывал её обладатель.
— Но, видит Аллах, я не повинен в смерти Юнуса! — продолжал Мехмед. — Это ты заставил меня убить его! Перед смертью Юнус рассказал мне, что ты приходил к нему. Ты говорил с ним!
— Мне лишь хотелось возвестить ему, что его ожидает счастье... — кротко ответил я.
— Не прикидывайся дураком! — оборвал меня Мехмед. — Ведь ты вовсе не глуп. Ты понимал, что рассказывал Юнусу о том, чего ему пока знать не следовало. Если бы он не знал, то выбрал бы жизнь, но он наслушался твоих россказней и предпочёл смерть.
— Я не хотел его смерти...
— Не лги! — снова оборвал меня Мехмед. — Полагаешь, ты первый придумал, что можно стать вестником? Женщины у меня в гареме тоже иногда становятся вестницами для недавно прибывших дев. Опытные рассказывают неопытным о скором счастье. И в этих рассказах я всегда выгляжу зверем в человеческом обличье! Думаешь, я не понимаю, для чего женщины пугают дев?
— Прости меня, повелитель, — мне оставалось лишь потупиться и продолжать врать. — Я сделал это потому, что люблю тебя.
— А знаешь, как я поступаю с теми вестницами из гарема? — осклабился султан. — Каждую из них я велю запихнуть живую в мешок, завязать мешок покрепче и бросить в реку! Будь ты женщиной, я бы даже не раздумывал, как с тобой поступить, но ты... ты... Я не хочу поступать с тобой так...
Я поднял глаза и смотрел на Мехмеда без страха, но с ожиданием. Дыхание моё участилось, потому что я уже понял, в чём состоит воля султана — понимание пришло ко мне на несколько мгновений раньше, чем он понял всё сам...
Я уже давно приобрёл привычку приходить на встречи в такой одежде, которая не имеет пуговиц, а если б пуговицы были, то разлетелись бы в стороны. Мысль о них невольно мелькнула, когда Мехмед схватил меня за ворот моего турецкого халата и рывком поставил на ноги, так что вся моя одежда перекосилась.