Она смотрела на меня с такой отчаянной, материнской надеждой, что отказать было почти невозможно.
Чёрт. Кажется, не получится. Вот и обратная сторона репутации «чудо-доктора». Теперь от меня ждут чудес по расписанию. Отказать — значит потерять доверие и, возможно, её как ценного союзника. Согласиться… Хотя, впрочем, чем я рискую? Лечить я буду не её, а мальчика.
— Что конкретно с ним? — спросил я, выбирая меньшее из двух зол.
— Перелом бедра, сотрясение мозга. Это всё понятно. Но главное — после аварии у него начались какие-то странные судороги. А врачи лечат его от эпилепсии, пичкают тяжёлыми препаратами, а ему не помогает, только хуже становится! У него ведь и раньше были приступы, диагноз давно стоит, но никогда такого ужаса не было!
Я нахмурился.
Раньше были приступы… Значит, диагноз «эпилепсия» уже есть в карте. Врачи просто идут по проторенной дорожке. Но триггер… триггер всё меняет.
— Опишите эти судороги подробнее. Они такие же, как были раньше, до аварии? И когда они начинаются?
— Нет, совсем другие! Раньше он просто «замирал», а сейчас его выгибает дугой! И начинаются они… да при любом резком звуке! Хлопнет дверь в коридоре — и у него начинается приступ. Но это же не похоже на его обычную эпилепсию, правда?
Я нахмурился. Картина была слишком ясной. Слишком классической.
— Марина Вячеславовна, скажите, мальчику делали все положенные прививки в детстве? АКДС?
— Прививки? — она растерялась. — Я… я не знаю. Я ведь не его мать. Знаю только, что он из очень неблагополучной семьи, мы забрали его с улицы. Даже его родителей толком не знаю.
— Значит, скорее всего, никто не озаботился этим вопросом, — я сделал вывод. — Марина Вячеславовна, то, что происходит с ним сейчас — это не эпилепсия. Это столбняк.
— Столбняк? Но откуда⁈ — она побледнела.
— Его сбила машина. У него были рваные раны, ссадины? В них попала земля, грязь?
— Да, конечно… У него все ноги были в глубоких царапинах…
— Вот вам и ответ. Бактерия попала в рану и начала вырабатывать токсин, который и поражает его нервную систему. Эти судороги от любого звука — это классический, хрестоматийный признак, который описывают в любом учебнике. Травма и его старый диагноз «эпилепсия» создали дымовую завесу, за которой местные врачи не видят настоящую, смертельную угрозу. Они лечат противосудорожными следствие, а причина — токсин — продолжает отравлять его организм. Они его убьют.
— И что же делать⁈
— Ему нужно немедленно ввести противостолбнячный иммуноглобулин, чтобы связать токсин в крови. Начать курс антибиотиков, чтобы убить саму бактерию. И то, что я сказал ранее — мощные седативные препараты и миорелаксанты, чтобы снять эти мучительные судороги, которые могут сломать ему кости или остановить дыхание. И главное — полный покой. Тёмная, тихая палата. Любой звук для него сейчас — это пытка, которая может стать последней.
Она, не говоря ни слова, схватила свой мобильный телефон.
— Я сейчас же позвоню главврачу той больницы! Они меня послушают — я же им в прошлом году полкрыла на свои деньги отремонтировала!
Она начала быстро, не выбирая выражений, требовательно и властно объяснять что-то в трубку. И в этот момент я почувствовал его. Знакомое, ни с чем не сравнимое тепло. Начало притока Живы.
— Так, стоп, — я резко поднял руку, прерывая её. — Марина Вячеславовна, подождите.
Она удивлённо посмотрела на меня, прикрыв трубку ладонью.
— Давайте договоримся, — сказал я тихо, но твёрдо. — Благодарить меня будете потом. Когда мальчик действительно поправится. А сейчас — никакой благодарности. Просто передайте им мои рекомендации.
Она смотрела на меня с абсолютным недоумением.
— Но… я же ещё ничего не сказала… я просто… Откуда вы знаете, что я собиралась вас поблагодарить?
Я усмехнулся.
— Интуиция, — ответил я. — Просто делайте, что я сказал.
Она кивнула, всё ещё глядя на меня с удивлением, и вернулась к разговору. А я мысленно подвёл итог. Поток Живы, который только-только начал формироваться где-то далеко, иссяк. Но я успел его почувствовать.
Вот когда НЕ НАДО, оно работает!
Я даже не видел этого мальчика, не прикасался к нему. Но технически — я уже начал его спасать. И проклятие это засчитало! Дистанционное спасение через посредника.
Но, что ещё важнее, я могу его контролировать. Прерывать, если нужно. Новая, невероятно полезная возможность. Моё влияние на это проклятие растёт.
— Договорилась! — Воронцова сияла, закончив разговор. — Они немедленно сменят схему лечения! Спа…
— Не благодарить, — остановил я её взмахом руки.
Воронцова заулыбалась и кивнула.
— Какой же вы скромный, — сказала она.
В этот момент пискнул планшет у меня в кармане. Пришли результаты анализов пациентки Воронцовой.
Я открыл файл. Анализ суточной мочи на 5-гидроксииндолуксусную кислоту. Я посмотрел на цифры. Превышение нормы в пятьдесят раз.
Я повернулся к Марине Вячеславовне.
— Пришли первые результаты, — сказал я спокойно, сворачивая файл и убирая планшет в карман. — Картина проясняется. Но мне нужно время, чтобы их проанализировать и сопоставить с другими данными. Я зайду к вам позже и всё подробно объясню.
— Это что-то плохое, доктор? — с тревогой спросила она.
— Это что-то, с чем мы справимся, — ответил я, глядя ей прямо в глаза. — Отдыхайте.
Я вышел из палаты.
Превышение в пятьдесят раз. Неопровержимое доказательство. И когда я покажу этот результат Сомову, даже он не сможет отрицать очевидное.
Его кабинет встретил меня привычным запахом крепкого чая и дорогих сигар. Пётр Александрович, в отличие от меня, позволял себе маленькие слабости. Он сидел, изучая какие-то бумаги, и выглядел вполне довольным жизнью.
— А, Пирогов! Заходите. Как там наша графиня Воронцова? — с порога спросил он.
Я молча положил ему на стол распечатку анализов.
— Анализы подтвердили карциноидный синдром. Превышение метаболитов серотонина в пятьдесят раз. Теперь нужна компьютерная томография с контрастом, чтобы найти саму опухоль.
Сомов откинулся в кресле, присвистнув.
— Хм. Редчайший диагноз. И вы поставили его по косвенным признакам. Браво, Пирогов. Браво. Ладно, — он кивнул. — Назначайте КТ. Найдём эту дрянь — будем решать, что делать дальше.
Я открыл свой планшет и быстро оформил электронное направление на КТ.
— И ещё, Пётр Александрович. Я утром положил в наше отделение нового пациента. Графа Ливенталя. Предварительный диагноз — тиреотоксикоз с мерцательной аритмией.
Сомов усмехнулся.
— Уже знаю. Мне с утра Матрёна Павловна все уши прожужжала. Прибежала, чуть ли не на ушах стояла от восторга. Сам граф Ливенталь! В нашем отделении! Это же какая репутация!
— Это плохо?
— Наоборот, это превосходно! — он рассмеялся. — Но я, чёрт возьми, не понимаю, как вы это делаете. Ваша способность притягивать к себе всех самых влиятельных и богатых людей этого города начинает меня пугать. Сначала Золотова, потом Воронцова, теперь Ливенталь. У вас какой-то особый талант?
— Просто везение, — пожал я плечами. Это он еще про Бестужева, похоже, не знает. — Оказываюсь в нужное время в нужном месте.
— Везение… Ну-ну, — он посмотрел на меня с хитрым прищуром. — Ладно, работайте, Пирогов. Вы — моя лучшая инвестиция за последние десять лет. Жду результатов КТ.
Я кивнул и вышел в коридор.
Что дальше? Где еще нельзя получить благодарность?
Точно. Мой коматозный пациент. От него-то я точно пока ничего не дождусь. Надо проверить, как он.
Палата встретила меня тишиной и мерным, убаюкивающим писком кардиомонитора. На табличке у изголовья кровати было написано: «Красников Кирилл Андреевич, 24 года».
Парень лежал без изменений.
Бледный, худой, но дыхание было ровным, а показатели на мониторе — стабильными. Я активировал некро-зрение. Потоки Живы в его теле текли ровно, без завихрений и блоков.
Не сильно, но достаточно для поддержания жизни. Терапевтическая гипотермия, которую назначил Сомов, сделала своё дело — отёк мозга спал.
Ещё два-три дня, и он должен прийти в себя сам. В другой ситуации можно было бы ускорить процесс, влив в него немного Живы, чтобы «подтолкнуть» сознание.
Но что меня действительно удивляло — это полное, абсолютное отсутствие посетителей. Парень явно был не из бедных.
Чистая, ухоженная кожа, дорогие часы, которые ему сняли при поступлении и сдали на хранение… Я их заметил, когда реанимировал его.
Но за два дня, что он лежал в коме, к нему не пришёл ни один человек. Ни родители, ни друзья, ни девушка. Никто.
Странно. Обычно в таких случаях родные с ног сбиваются, обзванивают все больницы, поднимают на уши полицию. Хотя… мы — частная, элитная клиника. Возможно, они просто не додумались искать его здесь? Или он приезжий, и его родные в другом городе?
В любом случае это нужно было исправить. И не только из соображений гуманизма. Благодарность шокированных и счастливых родственников тоже отлично конвертируется в Живу.
После стабилизации Сосуда снова надо будет его наполнять.
Я вышел из палаты Красникова и направился к сестринскому посту.
Там, как дракон, охраняющий свою пещеру с сокровищами в виде журналов учёта и графиков дежурств, восседала Глафира Петровна. Она с такой яростью что-то строчила в журнале, что казалось, её перьевая ручка сейчас проткнёт бумагу и стол насквозь.
Периодически она с силой хлопала ладонью по столу, заставляя подпрыгивать стакан с карандашами.
— Безобразие! — бормотала она себе под нос, но так, чтобы все в радиусе десяти метров её слышали. — Молодёжь совсем распустилась! Опоздания, халатность, драки в ординаторских! Куда только Сомов смотрит⁈
— Глафира Петровна, — обратился я, подходя к стойке. — Мне нужны личные вещи пациента Красникова из восьмой палаты. Те, что сдали на хранение.
Она подняла на меня возмущённый, почти оскорблённый взгляд.