Он переключился на другой экран.
— Спутниковый линк разорван. Полностью. Мы в “клетке Фарадея”. Нас отрезали.
Он отключил планшет и поднялся. Трое мужчин стояли на краю скалы. Истина, которую Уоргрейв сформулировал в тепле гостиной, здесь, на ветру, стала неопровержимой.
Блор тяжело вздохнул.
— Значит… — прохрипел он, и его слова утонули в шуме прибоя. — Значит, никаких призраков. Убийца… он один из нас.
Паранойя в гостиной стала плотной. Гости сидели в разных углах, бросая друг на друга косые взгляды. Томас Роджерс съёжился в кресле. Блор ходил взад-вперёд, как зверь в клетке. Уоргрейв читал книгу, или делал вид, что читает. Вера не выдержала. Она толкнула стеклянную дверь и вышла на террасу.
Она увидела его почти сразу. Генерал Макартур сидел на каменном выступе у самого края. Он не двигался, просто смотрел на море.
Она подошла ближе.
— Генерал?
Он не обернулся.
— Нам нужно держаться вместе, — сказала она. — Нельзя сдаваться.
Макартур медленно повернул голову. В его выцветших глазах была только усталость.
— Сдаваться, дитя моё? — его голос был тихим. — Я сдался много лет назад. В тот день, когда отправил Артура Ричмонда на верную смерть.
Вера замерла.
— Он был любовником моей жены, — продолжил генерал ровно, будто сообщал сводку погоды. — Хороший был офицер. Лучше меня. Я убил его не пулей, а приказом. И всю жизнь после этого… я ждал.
Он снова отвернулся к морю.
— Не суда. Я ждал… облегчения. Конца. И вот он пришёл.
Он помолчал.
— Вы всё ещё боретесь. Потому что думаете, что можете выиграть. А я знаю, что это не игра.
Он повернулся к ней снова, и в его глазах она увидела покой.
— Это занавес, мисс Клейторн.
Для Веры, чей мир был построен на контроле и успехе, это откровение было как удар под дых. Мысль, что кто-то может желать смерти, казалась ей извращённой. Баг в системе, который нельзя исправить. Она смотрела на его спокойное лицо, потом на холодное море. И впервые она почувствовала не страх перед убийцей. Она почувствовала нечто худшее. Экзистенциальный ужас от осознания, что на этом острове действуют законы, которые ей не под силу понять. И что, возможно, самый страшный приговор — это не смерть, а ожидание её.
Глава 4
Тишина после шторма была другой. Не целительной, а выжидающей. Воздух застыл, плотный и холодный. Сквозь панорамные окна сочилась мелкая, как пыль, изморось. Океан больше не бился о скалы; он тяжело дышал — размеренные вздохи волн, разбивающихся о гранит.
Семеро. Вера мысленно их пересчитала. Они сидели в огромной гостиной. Порознь. Каждый занял свой угол, очертив невидимую границу. Блор хмуро пялился в погашенный экран. Армстронг ссутулился в дальнем углу, спрятав руки между коленями, словно боялся, что они его выдадут. Эмили Брент застыла в кресле с прямой спиной, её лицо было маской спокойствия, но Вера заметила, как подрагивают пальцы на подлокотнике. Ломбард, единственный, кто казался расслабленным, стоял у окна, спиной ко всем. И Уоргрейв, неподвижный, занимал центральное кресло, его взгляд был устремлён на платформу с голограммами. Семь мерцающих фигурок.
Вера пыталась дышать. Глубокий вдох. Медленный выдох. Заземлись. Будь в моменте. Мантры, принёсшие ей сотни тысяч подписчиков, звучали в голове как бессмысленный спам. Софт для мирного времени, абсолютно бесполезный перед лицом системного сбоя.
Её взгляд скользнул по мужчинам. Напуганный врач. Агрессивный бывший коп. Циничный хакер. В ней поднималось нечто новое, вытесняющее страх — презрение. Жалкая коллекция альфа-самцов, чьи маски треснули при первом же давлении. Слова генерала Макартура, сказанные ей там, на утёсе, сломали что-то в её собственной программе. “Конец путешествия… он почти всегда облегчение”.
Эта фраза была вирусом. Она отрицала всё: борьбу, рост, победу. Макартур не боролся. Он ждал. И эта мысль ужасала. Ужасала и тянула к себе, как тянет посмотреть вниз с большой высоты. Она не могла больше сидеть. Эта тишина была хуже криков. Она должна была убедиться.
Вера поднялась. Ломбард мельком глянул на неё через плечо. Она подошла к стеклянной двери и заставила её отъехать в сторону. В лицо ударил холодный воздух с привкусом соли и мокрого камня.
Титановая дорожка была скользкой. Вера шла осторожно к тому самому уступу.
Подойдя к краю, она остановилась. Сначала ничего не увидела. Только серые, мокрые скалы внизу, о которые лениво бились волны. Но она услышала.
Это был не рёв шторма. Это был глухой, методичный шлепок. Шлёп. Вода вздымалась, опадала, лизала камень. Шлёп. Снова и снова. Звук вечного, безразличного процесса.
Она заставила себя посмотреть вниз.
И увидела.
Он лежал на покатых валунах у самой кромки воды. Одна рука вывернута, голова повёрнута под странным углом. Каждая набегавшая волна лениво облизывала его ботинки, а потом отступала, будто пробуя на вкус и брезгливо выплёвывая. Шлёп.
Крик не вышел, застрял в горле. Вера стояла ещё мгновение, глядя на эту тихую, прозаичную картину конца. Никакой драмы. Просто тело. Облегчение.
Она развернулась и пошла обратно. Ноги двигались сами. Она вошла в гостиную, неся с собой холод. Все взгляды обратились к ней. Её лицо было белым, но на нём застыло странное, отстранённое выражение.
Она ничего не сказала. Просто молча подняла руку и указала на панорамное окно, в сторону утёса.
В этот самый момент в центре комнаты одна из семи голографических фигурок — фигурка солдатика — замерцала. Изображение пошло рябью, исказилось, а затем с сухим, безжизненным треском распалось на миллионы пикселей, которые растаяли в воздухе.
Осталось шесть.
Тишину разорвал рёв Блора. Он вскочил на ноги, и тяжёлое кресло качнулось на своём основании.
— Ты! — он ткнул пальцем в Ломбарда. — Это ты, сука! У тебя одного пушка! Вывел его и прикончил!
Ломбард медленно обернулся. На его губах играла кривая усмешка.
— Гениально, Блор. И какой мотив? Не понравился цвет его свитера?
— А какой мотив у этой твари?! — взвизгнул Армстронг, вжимаясь в диван. — Он просто убивает нас! Мы… мы все умрём! Я же врач, я… я ничего не могу!
— Прекратите это низковибрационное поведение, — голос Эмили Брент был холодным. — Истерика — именно то, чего он ждёт. Это непродуктивно.
— Да заткнись ты со своей йогой! — огрызнулся Блор. — Речь о наших жизнях, а не о твоих ментальных практиках, блядь!
— Она права, — неожиданно произнесла Вера. Голос её был ровным, почти безжизненным. Её спокойствие пугало больше, чем паника Армстронга. — Он этого и ждёт. Чтобы мы перегрызли друг другу глотки.
Хаос нарастал. Вера смотрела на них со стороны, словно на лабораторных крыс. Именно в этот момент Лоуренс Уоргрейв медленно поднял руку.
Жест подействовал, как выключатель. Все замолчали.
— Господа. Дамы. — В наступившей тишине его тихий голос прозвучал оглушительно. — Эта истерика контрпродуктивна. Мы имеем дело с врагом, который действует по плану. По алгоритму. Следовательно, мы должны противопоставить его системе свою собственную.
Он сделал паузу.
— Я предлагаю следующее. С этого момента никто не остаётся один. Любое перемещение — только группами, не менее трёх человек. Мы соберёмся здесь и устроим свой трибунал. Будем допрашивать друг друга. Методично. Противопоставим его террору наш порядок.
Предложение было диким, но в нём была иллюзия контроля. Блор кивнул. Армстронг смотрел на судью с надеждой.
И тут Ломбард громко, горько рассмеялся.
— Трибунал? — он покачал головой. — Мило, судья. Так привыкли к своему залу суда, что решили устроить его филиал здесь. Только вы кое-что упускаете.
Он обвёл комнату жестом.
— Я тут немного пошарился. Этот ваш “Оракул”… это, блядь, студия звукозаписи. В каждой комнате, в каждой, сука, вентиляционной решётке — микрофоны. Чувствительные. Могу поспорить, они улавливают даже биение вашего сердца, док.
Он кивнул Армстронгу, который, казалось, съёжился ещё больше.
— Нас не просто видят. Нас слушают. Постоянно. Так что, кто бы ни был наш режиссёр, он в прямом эфире. Он слышал каждое слово. Каждую вашу исповедь, Вера.
Веру пронзил холод. Её разговор с генералом. Убийца слышал это. Он знал о готовности Макартура умереть. Он не нашёл случайную жертву. Он выбрал того, кто был готов.
— Он слышал каждый наш гениальный план, Блор, — продолжал Ломбард. — Каждую теорию. Так что ваш трибунал, судья… это не расследование. Это просто контент для его охуенного шоу. И мы в нём — и судьи, и присяжные, и следующие на плаху.
Он замолчал. Иллюзия контроля, которую выстраивал Уоргрейв, рассыпалась в пыль. Они были под стеклом. В наступившей тишине было слышно только одно: методичный шлепок волны о скалы.
Шлёп.
Слова Ломбарда отравили воздух. Иллюзия контроля испарилась, оставив после себя паралич. Никто не двигался. Тишину нарушал лишь шлепок волны за окном, отмеряющий время до следующего хода убийцы. И ход не заставил себя ждать.
Свет в гостиной мигнул и перешёл в аварийный режим. Тепло климат-контроля уступило место промозглому холоду. Из динамиков раздался голос “Оракула”, искажённый помехами.
— Кр-р-ритическая… ош…шибка пи…тания. Рез-з-зервный… генератор… а-активирован…
Свет снова моргнул и погас. Когда он зажёгся, то был ещё тусклее.
— …генератор… офф…лайн. Системы жизнеобеспечения… отказ…
Температура начала падать. И тогда Томас Роджерс, незаметный, как тень, тихо поднялся. После смерти жены он, казалось, усох.
— Генераторная… — прошептал он. — Я знаю, где она. В подвале. Возможно… просто кончилось топливо. Я… посмотрю.
В его голосе была только серая усталость.
— Сидеть! — рявкнул Блор. — Это ловушка!
— Если мы ничего не сделаем, мы замёрзнем здесь к утру, — отрезал Ломбард. Он встал и подошёл к Роджерсу. — Идти одному — идиотизм. Ты — мишень. Мы вдвоём — боевая единица. В теории. Пошли.