Метод, который я использую при изучении нацистской пропагандистской машины, называется сравнительным и представляет собой параллельное изучение различных средств массовой информации в разных пропагандистских кампаниях. Этот метод одновременно и «вертикальный», ибо прослеживает пути, которыми информация проходила от Геббельса, через пропагандистский аппарат, до реализации в средствах массовой информации. Это требует также изучения способа функционирования партийных и государственных учреждений. Каждое партийное учреждение являлось постоянным инструментом пропагандистской деятельности. Геббельс добирался до широких масс рядовых членов партии через такие организации, как Германский трудовой фронт (DAF) и Главное имперское управление образования (NSA), а также через собственные подчиненные инстанции. Геббельс был абсолютно уверен, что полностью контролирует некоторые средства массовой информации, в частности, радио и кино.
В этой книге я не собирался исследовать германский кинематограф времен войны, но в целях более полного понимания того, чем была нацистская пропаганда, весьма полезно проанализировать некоторые фильмы. Нацистское видение войны и врагов рейха достигло кульминационной точки в многочисленных художественных фильмах в период между 1940–1944 годами. Эти фильмы, которые смотрели миллионы немцев, были идеальным выражением национал-социалистического мировоззрения.
Уникальная природа национал-социалистической пропаганды лежала в сочетании в ней черт, характерных для военной пропаганды в других странах, с ее собственной демонологией и идеализмом, имевшим хождение лишь в контексте исторического опыта и культурных традиций германского народа. Эта уникальность объясняет различие, которое наблюдалось между пропагандой, предназначенной непосредственно для немцев, и той, что была нацелена на вражеские войска и гражданское население стран противника. Домашняя пропаганда была очень действенной, когда речь шла о том, чтобы сплотить нацию, даже когда страна оказалась на грани поражения. Пропаганда, направленная против вражеских стран, особым успехом не пользовалась. Уму Геббельса было доступно обратиться лишь к немцам, причем командным тоном. Окрики ничуть не были наигранными, но при обращении к чужакам никакого действия не возымели. Это был провал, но почувствовали его только закаленные дипломаты старой школы. Даже когда Геббельс, в конце концов, заговорил о «Европе», то говорил о ней как немец, обращавшийся к немцам. Несомненно, кучка самовлюбленных поклонников нацистов и несколько заблудших идеалистов за границами рейха поверили в эту идею, но она все равно была обречена на крах. Дело в том, что «Европа» в понимании нацистов представляла собой огромное, опустошенное войной пространство, находящееся под германским контролем. Но эта пропагандистская уступка, сделанная из-за все более ухудшавшегося положения на фронтах, не имела успеха внутри границ рейха. Призывы к победе или смерти, крики о триумфе германского народа, об опасности засилья евреев, о зверином оскале большевизма, о тотальном триумфе или полном поражении, о самопожертвовании и смерти, о конце немецкой нации были куда действеннее для мобилизации. Вот это и стало именно той войной, которую Гитлер выиграл при помощи Геббельса, человека, которого он избрал своим преемником. Нацисты апеллировали к высшим ценностям немецкого народа и извратили их. Они использовали самые низменные инстинкты нации-неудачницы и развернули небывалую по успеху кампанию, основанную на идеализме и ненависти.
Трудно переоценить роль войны в основополагающих нацистских догмах. Это эра войны подвергла испытанию на прочность способность пропагандистского аппарата оказывать воздействие на общественное мнение и мораль в период глобальных конфликтов. Начав в 1939 году с попыток дать быстрое объяснение молниеносно меняющейся внешнеполитической ситуации, нацистская пропаганда военного периода закончила провозглашением идеи о последней миссии национал-социализма. Эта идея отражала думы и чаяния нацистов о символах, на которые немцы отзовутся чувством обновленной веры в тотальную победу. Выступая в роли карающих победителей, но полные ужаса и растерянности перед грядущим поражением, нацистские идеологи не скупились на разного рода символы, которые, как они полагали, должны были дойти до сердца немецкого обывателя: «героизм», «жертва», «еврейство», «капиталисты», «большевики», «Фридрих Великий», «Вероломный Альбион», «массовые убийства», «ненависть к Германии». Одни символы уходят в восемнадцатое столетие, другие были взяты из первых лет после окончания первой мировой войны. Они служили элементами словесно-символических структур – главного инструмента нацистских пропагандистов. Бессовестная кампания якобы справедливого возмущения, ненависть, гибель тысяч людей как ее результат, могли быть, следовательно, поданы в виде мер необходимой обороны, в случае всеобщего противоборства чужеродным доктринам.
Плакат времен Великой Отечественной войны
Набожным и благочестивым людям победы должны были явиться в образе святого благоволения, а поражения – как результат козней дьявола. В зеркале нацистской пропаганды периода войны отразились цинизм, муки и вера Йозефа Геббельса. А потом и он сам стал символом. Он перестал быть контролером.
Генри Мичел так высказался по поводу роли средств массовой информации в контексте концепции тотальной войны: «Теперь, когда мы говорим о тотальной стратегии, существует множество не имеющих отношения к войне средств, способных влиять на ее исход… Прежде всего, я имею в виду роль, которую играют средства массовой информации, пресса и, в особенности, радио, проявившее себя как могучий инструмент воздействия на мораль населения, втянутого в войну».
Это бесспорно, но касательно рейха, роль средств массовой информации имела последствия весьма специфические, имеющие возможность проявиться в той конкретной ситуации, которая существовала в Германии.
К 1944 году германский пропагандистский аппарат взывал к чувствам как нацистской элиты, так и к широким массам населения. Когда стало очевидным, что война окончательно проиграна, средства массовой информации стала пронизывать идея «спасения и оправдания», ибо Геббельс страстно желал «оправдания историей». Вульгарность фраз, часто заимствованных из классики немецкой литературы («Мировая история – это суд мира», «Это не может быть тщетным», «Человек продолжает жить в своих поступках» – все это грубые адаптации Геббельса, Шиллера и Гете) таили в себе страстное желание обрести веру и добиться избавления. В душе Геббельса кипело желание уверовать в период распада и разрушения, он возжелал благодати в эру болезни и отчуждения. Одно из средств, а именно кино, могло идеально представлять и образ врага, и путь к спасению, поэтому кинематограф идеально подходил Геббельсу и национал-социализму. Наиболее сильные нацистские фильмы вышли именно из этого периода, полного идеологического и эмоционального провала: «Еврей Зюсс», «Папаша Крюгер», «Отставка», «Ритуал самопожертвования», «Кольберг».
Йозеф Геббельс, циничный политикан, ловкий пропагандист, романтик, в поисках спасения как нацист был даже лучше Гитлера. Гитлер был мертвым изнутри, ему не хватало (по выражению Шпеера) эмоциональной сердцевины, это был человек, желающий побороть в себе ненависть и отвращение при помощи одной только силы и разрушения. Геббельс желал «веровать», причем в гораздо большей степени, чем Гитлер, хотя до фюрера ему было далеко. Именно романтизм Геббельса и позволил ему стать экспертом в вопросах общения с массами и донесения до них нацистской идеологии, ибо он знал толк в том, как подстроить ее под различные вкусы, не гнушаясь и христианского пиетизма. Геббельс, которого не портила даже его колченогость, которая, кстати сказать, обладала особой притягательностью, взывавшей к воображению немцев (Мефистофель? Свет изнутри? Внешне скован, внутренне свободен?), сочетал жестокость с боязнью физической боли, злобу с интеллектом, романтические устремления с цинизмом. Все это создало неповторимый, особый, чисто немецкий синтез упадка и обновления, хаоса современности и романтической ностальгии. Война и ее героический идеал дали этому маленькому человечку возможность возвеличить и искупить страдания. Именно ради этого он и создал весь этот пропагандистский аппарат, подчинивший себе все средства массовой информации Германии. В 1939 году Геббельс страшился войны, но достиг кульминации своего величия именно в ее ходе.
Попытка осмысления германской пропаганды периода войны предполагает наличие нескольких вопросов: кем был Геббельс, как он достиг высот власти? Как именно партийно-пропагандистский аппарат функционировал на самых различных уровнях, и через какие структуры и через кого конкретно он осуществлял свою деятельность? Каким образом нацисты использовали те или иные виды средств массовой информации, в особенности кино и другие визуальные средства, такие, как плакаты и лозунги? Что представляло собой нацистское учение, основанное на ненависти и спасении, в каком виде это преподносилось средствами массовой информации? Как немцы реагировали на эту пропаганду, их отношение к ней, что очень важно, на чем основывались их симпатии и антипатии, как психологические, так и моральные?
В последних статьях о кино и его роли в пропаганде Герхард Ягшиц писал: «На последний вопрос об эффекте национал-социалистической пропаганды пока не существует однозначного ответа, поскольку пока не существует соответствующего исследования на эту тему». В заключительной статье я предлагаю свои довольно привлекательные гипотезы относительно природы реакции среднего немца на пропаганду, которая рассматривается в этой книге. Еще много работы предстоит сделать для раскрытия того, как нацисты использовали в пропагандистских целях героический миф, язык и историческую науку, в особенности, в контексте манипулирования людьми при помощи символических образов, характерных для немецких традиций и немецкого языка, в чем режим добился весьма заметных успехов.